Мой повелитель

Правитель не любил, когда его аудиенции просил главный хранитель покоев. Не то, чтобы этот благостный старик досаждал своему хозяину, но каждый должен делать свою работу, - хранитель покоев следит за порядком во дворце, а правитель управляет государством. Что на этот раз понадобилось хранителю? - Мой господин, - склонился в поклоне старик, - неловко напоминать вам, но после вашего возвращения из похода прошло больше месяца… - Селим, - удрученно вздохнул правитель, прикрывая глаза ладонью, - есть более важные дела, чем твой гарем! - Но, мой господин! – пожал плечами хранитель, - Это ваш гарем! Я всего лишь слежу за… - Гарем моего брата, - вновь перебил старика молодой мужчина, - оставленный мне в наследство вместе с титулом, обязанностями и властью. - Мой господин, - старик искоса глянул на застывших истуканами стражников у дверей и посмотрел просительно на правителя. Тот лишь легко повел ладонью, и стражники, повинуясь, вышли вон. И когда за ними захлопнулись створки дверей, хранитель позволил себе приблизиться к хозяину. Со вздохом сел у ног мужчины, и с лица его сошла подобострастная улыбка, сменившись на добродушную усмешку. - Говори, Селим, - улыбнулся в ответ правитель, склоняясь ближе, подминая под бок еще одну подушку, - Что такого случилось? Новый бассейн не по вкусу твоим чертовкам? Или очередной купец привез им не тот сорт шелка? Мужчина улыбался легко, ему на самом деле нравилось разговаривать с Селимом. Еще в детстве тот всячески баловал его, разрешал бегать по дворцу, где вздумается маленькому шахиншаху, угощал запретными сладостями. И потом, когда мальчик подрос, каждый раз укрывал его шалости и проступки, даже когда шахиншаху взбрело в голову увести из конюшни эмира самого породистого скакуна и где-то пропадать всю ночь. В тот раз Селим свалил всю вину на нерадивого молодого конюха, не уследившего за стойлом, а шахине, матери принца, сказал, что юноша всю ночь проспал в дальних покоях гарема, где обычно селили вновь купленных, молоденьких наложниц. Шахиня поверила, эмир не усомнился в словах хранителя, шахиншаха не наказали. - Мой господин, - Селим покачал головой укоризненно, - тебе нужен наследник… Не сердись, сын мой! Ты не посещаешь покоев старшей жены, а младшая уже забыла, как ты выглядишь! Ты обязан дать нам принца! Это в твоих интересах, а я беспокоюсь за тебя… - У государства есть наследник, - уже без улыбки произнес правитель, - Даже двое. Сыновья моего брата, твоего покойного господина, первые наследники. И не мне, усыновленному, менять обычаи и традиции!.. Селим, к чему эти сложности? Ты прекрасно знаешь, что я никогда не посмею коснуться Мириам! Мы росли вместе, она была и остается единственной любовью моего брата, и она никогда не забудет его. Прошло пять лет, но сердце её все еще кровоточит! Как и моё… Смерть брата, первого и истинного наследника эмира, Малика, стала ударом, неожиданным и жестоким. Опытный наездник, Малик всего лишь неудачно упал с лошади на охоте, устроенной в честь рождения его второго сына. О том, что это была не случайность, а заговор, шахиншаху стало известно сразу же, как только он сам увидел подрезанную подпругу. И он отомстил за смерть брата жестоко, казнил тогдашнего визиря, хранителя первой печати, и всех, кто имел хоть какое-то отношение к преступлению. Но утешения это не принесло, - молодая жена Малика, красавица Мириам осталась вдовой с двумя малютками, и шахиншах никак не мог возместить ей утрату. В минуты горечи он думал, что всевышний сделал одну милость, не дал дожить до этих дней эмиру и шахине. Но что было делать самому шахиншаху? На него внезапно свалилась такая ответственность – огромная империя, титул, тяжелое бремя власти, а ему только исполнилось двадцать лет. И что еще угнетало его порой, шахиншах не был кровным сыном покойного эмира. Когда-то, очень давно эмир, проезжая по улицам северного покоренного города, увидел умирающую белокурую женщину, сжимающую слабеющими руками маленький комочек, новорожденного сына. Женщина почти лежала в пыли и грязи у ног торговца рабами, и жалобно просила о чем-то на чужом языке. Почему-то эта женщина вызвала острое чувство жалости у угрюмого, жесткого эмира, а может он просто вспомнил своего маленького сына, долгожданного, подаренного всевышним после долгих-долгих лет молитв. Эмир приказал своим стражникам забрать женщину с ребенком с собой, а торговца выпороть. Но бедная женщина умерла, как только ей дали попить, и младенец, совсем крошечный, белокожий, серьезно хмурящий свои рыжеватые бровки, сероглазый малютка, остался в шатре эмира. Суровый правитель не смог отдать этого ребенка кормилице, он назвал мальчика Асад, лев, сразу проникнувшись верой в то, что этот ребенок в будущем будет верным хранителем его империи… - Сын мой, - тихо проговорил старик, - я знаю, как старшая госпожа уважает тебя, и ты отвечаешь ей тем же, но… А что тебе не нравится в младшей госпоже? Она всегда так ждет твоего возвращения… - Бедная девочка, - усмехнулся правитель, - Она всего лишь делает то, что положено, чему её приучили с детства, Селим. Она добра, но каждый раз все кончается её слезами, а я не могу принуждать женщину. Пусть она и жена мне по закону… - Так значит, это правда, - пробормотал старик, пряча глаза, - Молодая госпожа все еще не может забыть… - Да, Селим, - кивнул мужчина, - Её выдали за меня насильно, разбив ей сердце. И все, что она обещала мне, так это не опорочить моего имени неверностью, но я для неё чужой. И таким и останусь… - Но пройдет время… - Нет, - жестко сказал правитель, - мне этого не нужно. Пусть все остается так, как есть! И хватит об этом! Попроси Мириам с детьми прийти ко мне. И проследи за приготовлениями, - через день я отправлюсь к западным границам. Хочу сам увидеть, как справляется новый наместник. Иди, Селим! Старик попытался заглянуть в глаза своему господину, но тот, нахмурившись, смотрел в сторону, только руку протянул. И хранителю покоев не осталось ничего, кроме как почтительно поцеловать перстень правителя и, кланяясь, уйти. Что мог сделать старик, если такова воля его господина?.. Прибыв в дальний город на границе империи, правитель прежде всего созвал малый совет, на котором выслушал своего наместника и его помощников. Все, что ему доложили, звучало правильно и красиво, но Асад не был бы самим собой, если бы не решил убедиться во всем своими глазами. Эти границы все еще беспокоили правителя частыми конфликтами между солдатами его армии и горожанами. До него порой доходили жалобы на бесчинства военных и некоторых вельмож, которым нужно было положить конец. И проверить, насколько высок авторитет нового наместника, а значит и самого правителя. А сделать это лучше всего, пройдясь по улицам и окраинам без многочисленной охраны, самому. Асад не был трусом. Сам город понравился ему буйством красок, оглушающим многоголосием, удивительным разноречием, обилием мастеров, умельцев в самых разных искусствах. Здесь не было того неторопливого течения жизни, как в столице, где даже рынок словно бы говорил вполголоса, а вода в арыках текла лениво. Здесь люди словно бы торопились все разом, дети носились шумными стайками, женщины, с открытыми лицами, громко и весело бранились с торговцами, мужчины, отчаянно жестикулируя, обсуждали что-то. Время от времени проезжал патруль из трех-четырех всадников, надзорные, с плетями в руках, но пока правитель не заметил, чтобы эти плети пускались в ход. Ему приглянулись открытые настилы, покрытые толстым войлоком и разноцветными плоскими подушками, на которых удобно располагались посетители, мужчины разных возрастов, и местные, и иноземцы-купцы. Они беззаботно говорили, беседовали, попивая терпкий, пахнущий мятой зеленый чай, попутно совершая сделки. Асад даже позавидовал им, - их жизни просты и понятны. Дома их полны смеха и радости, порой они грешат, но истово молятся, ведут свои дела, путешествуют и возвращаются. Они свободны. - Пожалуй, Бабу, - сказал правитель своему верному и бессменному телохранителю, опускаясь на край настила, - присядем тут, отдохнем. Хочу послушать здешний говор. Хмурый Бабу кивнул и поманил мальчишку-помощника хозяина чайной. - Свежий чай господину! – буркнул он, подскочившему мальчонке, - И еще подушек! Быстрым шустрым взглядом оценив сапоги нового посетителя, мальчик заулыбался и унесся выполнять поручение. А Асад устроился поудобнее, и даже милостиво улыбнулся самолично примчавшемуся хозяину, которого видимо предупредил тот мальчик. Хозяин сразу понял, что этот посетитель не простой купец, возможно очень богатый вельможа. Вон, один только перстень с белым камнем стоит не меньше целого дворца наместника! И сапоги из самой нежной кожи, и пояс, усыпанный гранатом, и ножны, и видимая рукоять кинжала! И сопровождающий его стражник внушает почтение. О, это очень важный посетитель! Лопоча уместные пожелания здоровья, процветания, вопросы о проделанном пути и пожеланиях гостя, хозяин установил перед правителем небольшой столик, на котором тут же появились сладости, высокие бокалы из редкого хрусталя с янтарной жидкостью, а на дне плавали аккуратно порезанные листочки свежей мяты. Асад мягко поблагодарил хозяина и дал понять, что желает, чтобы его оставили в покое. - Бабу, - тихо произнес правитель, - сядь рядом. Мы не во дворце. - Господин, - поклонился ему телохранитель, но сел, как приказали. Он не был смущен, сидеть за одним столом с правителем ему приходилось часто, но здесь, на открытой улице, кишащей людьми, ему было не совсем спокойно. Асад смотрел по сторонам, вслушивался в разговоры других гостей чайной, тихо улыбался каким-то своим мыслям. Пока все, что говорил наместник, было правдиво, но нужно было еще пройтись дальше, увидеть окраины города. Ну что такого могло случиться здесь, в зажиточной части, где самым неожиданным происшествием могла стать попытка какого-нибудь малолетнего воришки стащить персик с лотка! Нет, смотреть надо в других местах, подальше от дворца… Веселый гомон вокруг вдруг резануло громким и отчаянным криком. Кричала женщина, и крик приближался, словно женщина бежала от кого-то. Бабу первым вскочил, заозирался по сторонам, Асад тоже поднялся и не сразу разглядел в пестрой толпе девушку с непокрытой головой и солдата, хватающего её за руку. - Нет, нет, - плакала девушка, - отпусти! Нет! Не надо! Прошу, умоляю! - Заткнись, девка! – орал солдат, встряхивая несчастную как куклу, - Я заплатил за тебя! Пошли! - Бабу, - спокойно бросил Асад своему спутнику, и телохранитель тут же направился к солдату. - Господин, - засмеялся появившийся из-за плеча хозяин чайной, - Не беспокойтесь! Это всего лишь продажная девка, ничего особенного… Асад властно махнул рукой, при этом накидка его распахнулась немного шире, и хозяин с округлившимися глазами увидел царский знак льва на тяжелой золотой цепи. И бедолага тут же повалился наземь в ужасе и почтении. Правитель же пошел следом за Бабу, который уже вырвал девушку из цепких рук солдата. - Это моя! – плевался тот, - Я заплатил! Не имеешь права! - Закрой пасть! – гаркнул на него Бабу, замахнувшись, но тут девушка дернулась уже из его рук, обернулась к Асаду и почти прошептала: - Помогите, прошу вас! – и упала на колени. Асад не сразу понял, что произошло, но вот он уже поднимал девушку с земли, осторожно придерживая её за локти. Он сразу заметил слишком дорогую ткань её платья, правда оно было изорвано в некоторых местах, испачкано, но и от платья, и от растрепанных, спутанных волос девушки пахло розовым маслом. И руки её, сейчас сплошь усеянные синяками и ссадинами, и лицо, припухшее и чумазое, были слишком нежны для простой девки даже из очень доходного дома терпимости. Асад даже не глянул грозно на зарвавшегося солдата, который кричал: - Эй! Отдай её мне! Этого несчастного утихомирил Бабу, рубанув кулаком наотмашь, так, что тот охнул, хватаясь за рассеченный рот. - На колени перед правителем! – пробасил Бабу, вынимая меч из ножен. Солдат понял свою ошибку, бухнулся в пыль, и запричитал что-то. - Господин, - Бабу вопросительно глянул на правителя, но тот лишь отмахнулся. И верный телохранитель грозно спросил у хнычущего солдата, - Кто твой начальник? Явишься во дворец с ним! А сейчас, пошел вон! Он повернулся к правителю и поднял на руки едва дышащую девушку, которую тот придерживал, чтобы не упала вновь. На недоуменный взгляд телохранителя Асад только показал ему небольшое кольцо на руке у девушки, стражник все понял. Вокруг все смиренно склонили головы, расступились, а находчивый хозяин чайной уже держал под уздцы лошадь, запряженную в богатую повозку, и беспрерывно кланяясь, просил оказать ему такую честь. - Я лишь радею о благе империи, мой господин! - отчаянно говорил наместник, стоя на коленях перед правителем, - Это был последний непокоренный город на границы нашего государства! И теперь… - И теперь, - грозно глянул на него Асад, - от этого города не осталось и следа! Как ты намерен теперь укрепить этот участок границы? Пепелищем? Трупами погибших горожан? Выжженными полями, растоптанными садами? Ответь мне! Правитель был в ярости. Своеволие наместника вызывало беспокойство, - не о таком расширении границ империи напутствовал правителя покойный эмир! Завоевывать – да, но не разорять! Покорять, но не убивать мирных жителей! Что такое империя без процветающего народа?! Всего лишь слово, которое развеется в пыль, стоит лишь пошатнуться власти эмира! «Ты никто, - говаривал отец сыну, - если у тебя нет народа, сочувствующего тебе! Править пустыней много ума не надо!» Наместник склонился к самому полу, не зная, что сказать своему господину. Он был молод, едва ли не ровесник правителя, полон амбиций и порывов, подвигающих его на необдуманные поступки. - Твое назначение было ошибкой, - уже спокойнее произнес правитель, - Но учитывая твои прежние заслуги, считаю справедливым оставить тебя вторым наместником. Приготовь все для встречи первого наместника, который прибудет через семь дней. Я все сказал! Правитель махнул рукой побледневшему вельможе, но руки ему не протянул, и тому пришлось, понурив голову, убраться прочь. Оставшись один, Асад жестом подозвал к себе Бабу, который сразу стал тихо говорить: - Ничего серьезного, мой господин. Её осмотрели, умыли, накормили. И вы оказались правы, мой господин! Она из богатой семьи, приходится дальней родственницей матери старшей госпожи!.. - Даже так?! – вскинул бровь Асад, - Значит, эти ублюдки настолько не уважают царскую кровь?!.. - Думаю, - серьезно покачал головой Бабу, - солдаты не знали о происхождении девочки… - Но фамильные знаки они ведь могут различать! – громче, чем хотел, произнес правитель, - Или все забыли, что герб предков моей жены лилия?! Бабу склонил голову в знак признания справедливого гнева своего господина, но не знал, что ему ответить. Асад выдохнул, помолчал немного. - Разберись сам с этим солдатом, - проговорил он, - И пусть это будет уроком для всех остальных! Бабу давно ушел, а правитель все еще смотрел в задумчивости в сторону узкого окна. Он не собирался изначально задерживаться здесь надолго, но теперь дела обстояли иначе. И его присутствие здесь стало необходимым, хотя бы на некоторое время. Следовало самому перевернуть этот город, перетрясти здешнюю власть и расставить все по местам. И без наказания не обойтись. Асаду не хотелось сурово расправляться с вельможами, они тоже часть оплота государства. Но именно их нужно было держать в узде крепко-накрепко, так, чтобы знали, - кара настигнет их в первую очередь. «Вельможи, - говорил отец сыну, - должны чувствовать свой поводок, каким бы длинным он не был» Асад кивнул своим мыслям, все так же хмурясь, - придется задержаться здесь. Слуги в почтении распахивали перед правителем створки дверей, провожая его в дальние покои. Пройдя через внутренний двор, мимо журчащих фонтанов и пышных вазонов с цветами, Асад не услышал ни звука, не увидел ни одного случайного лица. Видимо, о гневе правителя было известно всем, и никому не хотелось попасться ему на пути. Но он и не желал сейчас ни с кем разговаривать, ему нужно было убедиться, что с той девушкой действительно все в порядке, хотя он мог лично этого и не делать. И все же… В просторной, искусно убранной комнате было светло. Свет, льющийся из узких окон, отражался от нескольких специальных зеркал, наполнял комнату теплом, какое может быть только на закате. И дюжина трепещущих лампад добавляли уюта. Асад остановился, едва переступив порог. Двери за ним закрылись неслышно. Он смотрел теперь на дремлющую девушку, - она примостилась в углу, прижав к себе лишь одну подушку, хотя в её распоряжении был огромный толстый ковер, усыпанный одеялами, подушками разных размеров и расцветок. Как же она должно быть напугана, что попыталась спрятаться в углу! Бедняжка! Асад сам удивился всколыхнувшейся в нем нежности, при виде голых ступней девушки. Он постарался неслышно подойти к ней, и теперь, присев рядом, разглядывал её подрагивающие ресницы, темные красиво изогнутые брови, короткий прямой нос, чуть розовеющие щеки, с еще заметными ссадинами, немного пухлые и разбитые губы. Каким же скотом нужно быть, чтобы бить женщину по лицу?! Асад вздохнул. Он заметил и другие следы побоев на тонкой шее девушки, на её хрупких плечах, запястьях, лодыжках, и сквозь полупрозрачную ткань чистого платья были видны следы от хлыста на узкой спине. Через что же пришлось пройти этой девочке?!.. - Нет! – тонко выкрикнула девушка, просыпаясь от дурного сна. Увидела возле себя мужчину, и в диком страхе прижалась к стене, умоляюще выставляя ладони, - Не надо! Прошу вас! Не надо! Асад против воли взял ее за дрожащую руку, склонился чуть ближе. - Тише, девочка! – с виноватой улыбкой произнес он, - Я не причиню тебе вреда! Скажи только, что сделать для тебя еще? Девушка смотрела на него, широко распахнув светло-карие в золотистых крапинках глаза, дрожала, но руку не отнимала. Асад все улыбался, в ожидании её ответа, склонив голову чуть набок. - Как тебя зовут? – тихо спросил он, легонько поглаживая подушечками пальцев её ладонь. - Ширин, - прошелестела она в ответ, и слезы хлынули неудержимо, - Не трогайте меня, умоляю! Прошу! Не надо! - Я не трону! – уже без улыбки сказал Асад, беря её за подбородок осторожно, - Не плачь! Ты в безопасности! Ты больше не рабыня, ты гостья! Слышишь? Девушка все еще тряслась от страха, но вдруг стала что-то понимать. Взгляд её просветлел, слезы потихоньку высыхали. Чуть приоткрыла рот в удивлении. - Кто вы? – спросила она, в изумлении только сейчас разглядев необычные серые глаза мужчины. - Просто человек, - улыбнулся радостно Асад. Как приятно порой, когда тебя не узнают и не кидаются в страхе перед тобой на колени. Повинуясь какому-то порыву, он выудил из-за пазухи крохотный медальон на простой серебряной цепочке, повернул его тыльной стороной, показывая, - Меня зовут Тамо. Это имя дала мне моя родная мать при рождении. - Это латиница! – удивленно воскликнула девушка, оживляясь, склоняясь к правителю ближе, - Я знаю! - Ты знаешь другие языки? – не менее пораженный Асад чуть привстал, - Откуда? Даже в очень богатых, знатных семьях обучать дочерей языкам или наукам не было принято. Достаточно было, чтобы они знали свое предназначение, были красивы и добропорядочны. - У меня был учитель-иноземец, - вдруг сникнув, сказала Ширин, - Отец считал это простой забавой, а мне было интересно… Отец… Она уткнулась лицом в свои ладони, не заплакала, но судорожно вздохнула. И до Асада донеслось глухое: - Они убили его. Всех убили, а меня тащили на аркане, как животное. Они били меня, хотели надругаться. Но я отбивалась, как могла. Мне было страшно и больно, но лучше смерть, чем позволить… Я не могла позволить, чтобы имя моего отца, его честь были растоптаны. Она отняла ладони от лица, посмотрела прямо на мужчину. - Лучше смерть, - тихо, но твердо произнесла она, - чем такой позор. - Клянусь, - спокойно сказал ей в ответ Асад, - что ни один смертный отныне не коснется тебя против твоей воли! Ни один волос не упадет с твоей головы! Ты мне веришь? Ширин кивнула и вдруг улыбнулась светло. Асад улыбнулся в ответ, - в груди его стало тепло и немного грустно. Девушка улыбалась ему искренне, даже забыв на мгновение о своих разбитых губах, но эта улыбка стоила всех сокровищ империи. Старшая жена бывшего наместника оказалась очень умной и смелой женщиной, и возможно, что именно это немного смягчило гнев правителя. Испросив позволения говорить с правителем, эта женщина прежде всего выразила надежду, что эмир почтит своим присутствием их дворец как можно дольше. Она не говорила о муже, не просила для него милости, а очень тонко и умело свела беседу к той бедняжке, что, благословением всевышнего, избежала ужасной участи. И несомненно, правитель, да продлит всемилостивый его годы, оказался орудием божественной воли! И как она, смиренная жена недальновидного наместника, сможет помочь вернуть бедняжке радость жизни?.. Асад оценил ум женщины и её боевой дух. «Воистину, - подумал он с улыбкой, - мудрая жена – бесценный подарок небес!» Фатима, так звали жену наместника, заверила правителя, что их гостья не будет чувствовать стеснения в чем бы то ни было, и свое слово сдержала. В минуты отдыха Асад прохаживался по дворцу и порой видел с крытых галерей, как целая стайка женщин, утопая в пестрых подушках, что-то обсуждали, рассматривали или слушали музыкантов. Никогда прежде он не обращал особого внимания¸ чем занимаются женщины. В своем дворце он придерживался строгих правил, установленных еще отцом, - женская половина всегда должна быть закрыта, ни одна из обитательниц этой половины не должна появляться в других покоях, дети не достигшие шести лет могли бегать по всему дворцу, кроме залов, где встречали послов или собирался совет, а после, девочки отделялись и всегда должны были оставаться на женской половине. Ни звука, ни шороха из женской половины! Все, что было необходимо женщинам, решал хранитель покоев. Эмир посещал своих жен тогда, когда хотел, и это никем не оспаривалось. Теперь же Асад с легким удивлением наблюдал, как Ширин, всегда в центре круга, рассказывает сказки двум малюткам-дочерям наместника, или слушает стихи из уст младшей жены, или тихонько поет вместе с Фатимой. Нет, его старшая жена Мириам и младшая жена Надир были достаточно образованы в силу своего воспитания и положения, умели писать и читать, любили поэзию, но Асаду и в голову не приходило, что все это так уж необходимо женщинам. Хотя ему нравилось беседовать с Мириам, да и Надир была не глупа. Ему хотелось бы почаще разговаривать с Ширин, но почему-то он старался как можно реже видеться со своей невольной гостьей. Что-то подсказывало ему, что девушке надо дать больше времени, чтобы она смогла совсем успокоиться, увериться в собственной безопасности. Несмотря на заверения Асада, она порой, когда он навещал её в покоях или в саду, испуганно смотрела, отвечала коротко и старалась быстрее уйти. Поначалу Асад недоумевал, как, возникшее было доверие, сменилось прохладцей, но потом понял, что сам допустил ошибку. Ему нужно было сразу же объяснить девушке, кто он на самом деле. А так получилось, что Ширин узнала об этом от других, и испугалась. Одно дело непринужденно болтать с простым человеком, пусть и богатым вельможей, почти равным по положению, и совсем другое оказаться под защитой самого правителя империи. Это настораживало, и Асад это понимал. Как и то, что эта девушка стала не просто гостьей, а постоянной обитательницей его мыслей. И теперь он часто просто наблюдал за ней издали и недолго. Однажды он все же решил поговорить с Ширин наедине. Нашел её в саду у пруда, в окружении двух прислужниц. При его появлении девушки склонились в низком поклоне, а Ширин приложила руку к груди, пролепетав: - Повелитель… Это очень не понравилось Асаду. Ему не хотелось слышать больше этот страх в её голосе. Он, не глядя, махнул рукой, и прислужницы исчезли без единого звука. Шагнул вперед, заметил, как девушка в миг сжалась под его хмурым взглядом и совсем расстроился. - Не пугайся, прошу тебя! – произнес он со вздохом, - Мне больно видеть это! - Простите, повелитель, - Ширин склонила голову еще ниже. - И не называй меня так, когда мы одни! – вырвалось у Асада, а девушка вдруг в изумлении подняла на него глаза. - Но вы эмир! – пролепетала она, - Я лишь ваша подданная! Всего лишь… - Нет, - Асад решительно подошел к ней вплотную, взял её за руку, - когда мы одни я не твой эмир, а ты не моя подданная!.. Посмотри на меня! Ширин лишь коротко глянула на него и вновь опустила голову, но он приподнял её личико за подбородок. И несколько долгих мгновений рассматривал, как дрожат её полуопущенные ресницы, розовеют щеки, плотно сжимаются губы. Теперь уже не было ссадин и ран ни на её лице, ни на теле, но он чувствовал, что в душе её еще не скоро заживут другие раны. Но как приятно было смотреть на это юное, чистое лицо… - Ты красавица! – почти шепотом сказал он, неосознанно поглаживая большим пальцем ямочку на её подбородке, - И имя твое… - Вы дали слово, - Ширин вдруг посмотрела ему прямо в глаза, - что ни один смертный не коснется меня против моей воли. Асад в изумлении отметил, как вспыхнули её янтарные глаза. В груди разгоралось пламя, - дерзкая девчонка! - Ни один, - произнес он твердо, и руку не убрал, - кроме меня. - Тогда, - девушка почти усмехнулась, - вы ничем не лучше других, повелитель! Асада словно окатили водой. Он отступил, отпустил девушку. Смотрел на неё пораженный, не веря своим ушам. Впервые женщина так смело отталкивает его! Но это не вызвало в нем гнева, напротив, больше всего ему захотелось сейчас узнать на вкус её губы. Только пусть сама об этом попросит… - Через три дня, - сказал он грозно, - я возвращаюсь в столицу. Ты едешь со мной! - Как ваша наложница? – девушка совсем открыто улыбалась, и уже не было страха в её больших глазах. Асад вновь шагнул к ней, несильно прижал к себе за плечи, склонился к её щеке, невольно прикрывая глаза от ощущения нежности её кожи, и прошептал на ухо: - Как моя будущая жена. И не удержался, легко провел губами вдоль её виска и скулы, с наслаждением вдыхая теплый аромат. На миг прижался губами, услышав её едва слышный вздох. И вновь отпустил, круто развернулся, не глядя, ушел. Он понимал, что еще несколько мгновений, и ему не удастся себя остановить. За прошедшие после этого три дня правитель ни разу не видел Ширин, а она словно застыла. Вокруг неё все вертелось, жены наместника суетились, собирая её в дорогу, уже зная о решении правителя. В один миг у девушки появилось богатое приданное, несметное количество нарядов, украшений, золота, серебра, драгоценных камней, и много чего еще, - не могла же старшая жена наместника отпустить свою гостью и будущую шахиню с пустыми руками! И Ширин была ей благодарна. Она не могла освоиться с мыслью о своем изменившемся положении, не столько боялась, сколько была сбита с толку. И во всей это кутерьме ей все никак не удавалось успокоить свои чувства. Само решение Асада её не испугало, пугало другое. Каким ураганом отозвалось в ней прикосновение его рук, легкое касание его губ ко лбу, шепот чуть хриплого голоса. Стоило лишь вспомнить об этом, как все тело становилось безвольным и словно бы таяло, вызывая непонятное ей дрожание и слабость в самом центре живота. Безучастно наблюдая приготовления, Ширин теперь часами сидела где-нибудь в уголке и думала только об одном, о своем повелителе. Порой на неё накатывал дикий ужас пережитого, всплывали злобные, похотливые лица солдат, по спине невольно пробегала дрожь омерзения, но стоило лишь вспомнить голос и глаза Асада, как она неосознанно улыбалась. А еще до вспыхивающих жаром щек ей хотелось увидеть его, и пусть бы он вновь легко поцеловал её в лоб. Дальше этого она в мыслях не заходила, и не потому, что не знала, что бывает дальше, а потому что пока не хотела это дальше себе представлять. Её и влекло, и пугало, и по этому новому для неё пути нужно было идти медленно. И все же так хотелось увидеть Асада, спросить… Последние три дня в этом городе, в этом дворце были трудными для правителя. Приняв сложное, но необходимое решение по поводу наместника, он теперь пребывал в некотором раздоре с самим собой. Возвращение в столицу вдруг показалось ему нежеланным, тяжелым бременем. Он понимал, что не может позволить себе остаться здесь, ведь в столице его ждут пусть и не любимые, но, тем не менее, дорогие ему люди, - жены и дети брата. Его ждут обязанности, и он не в праве от этого отказаться. Неясными дымками мелькали мысли о том, что было бы чудесно построить новый дворец здесь, и ввести туда новую хозяйку, Ширин. И чтобы никого больше не было в этом новом дворце, кроме него и её. Он усмехался этим своим фантазиям, понимая, что этого никогда не случится. Нет, он не сомневался, что его решение о свадьбе может быть кем-то оспорено или не принято. Такого просто не могло случиться! Женам и в голову не придет упрекнуть его, но будет ли счастлива сама Ширин? Это его беспокоило, хотелось поговорить с ней, успокоить, уверить лаской. Асад уже почти засыпал, когда кто-то осторожно приоткрыл дверь в его покои и ступил на порог. В полумраке мелькнула тень. - Бабу, - спокойно позвал он, но ему ответил другой голос. - Это я, - тихо проговорила Ширин, в нерешительности застыв в нескольких шагах от ложа. - Ширин? – Асад приподнялся удивленный, присел, - Что случилось? Как ты сюда прошла? - Не сердись, - она продолжала стоять, и голос её задрожал, - Твой стражник лишь на миг отвлекся, а я проскользнула… Асад встал и подошел к ней близко, как прежде взял за подбородок, заглянул в глаза, увидел блеснувшие слезы. - Что такое? – зашептал он взволнованно, - Что случилось? - Скажи, что будешь терпелив и нежен со мной! – тихо плача, проговорила она, - Скажи мне! Потому, что мне страшно, и я хочу тебе верить. Скажи мне! Он взял её лицо в свои ладони, склонился к самым губам, почти выдохнул: - Разреши показать… И поцеловал её нежно, едва касаясь губами. Осторожно, ласково, по чуть-чуть приоткрывая её губы, чтобы дышать её дыханием, её вкусом спелого персика. Кончиками пальцев он гладил её щеки, медленно спускаясь к шее, но не смея идти дальше. Он слышал ее прерывистый, тихий стон, даже гулкие удары её сердца, под пальцами билась пойманной птицей жилка, под его губами таяли мягкие, одуряюще пахнущие девичьи губы. На миг его закрутило в бешенном вихре, тело прильнуло в порыве, но… - Ты мне веришь? – хрипло прошептал он, отрываясь от её таких желанных и сладких губ, - Веришь? - Да, - прошелестело в ответ, и она прижалась к его груди щекой, робко обняла за плечи. И от этого все его существо расплавилось, хотелось смеяться и плакать. Он легко приобнял её, поцеловал в волосы, вдыхая запах. - А теперь иди, - пробормотал он, а сам не мог отпустить её, - Иди, Ширин!.. Она кивнула, заглянула в глаза, в самую душу, несмело улыбнулась и убежала. А он остался стоять посреди опустевших покоев с грохочущим сердцем, руки его, как и все тело, слегка подрагивали. Он улыбался. В пути Асад предпочитал ехать верхом, а не отлеживать бока в походном шатре. К тому же, лежа в шатре, не увидишь благоухающих садов, возделываемых полей, маленькие и побольше селения, пасущиеся стада овец и лошадей. Не увидишь собственными глазами, как живут его подданные, и с некоторых пор он убедился, что полностью можно верить только своим глазам. Но и просто видеть окружающее Асаду нравилось. Он любил слушать, как поют конюхи, и им вторят стражники, или как звенит раскаленный воздух в полдень, а впереди волшебным маревом растекаются миражи. Он любил теплый ветер и щебет невидимых глазу птах, он любил эту землю, любил язык своего народа, его нрав, обычаи, уклад жизни. Сердце его навсегда было отдано этой земле. С раннего детства он знал, что родился далеко от этих мест, где-то на севере необъятной вселенной, и что жизнь ему дала белокурая женщина, имени которой, к несчастью, никто так и не узнал. Не успели. Но Асада это не огорчало, он был благодарен родной матери, и возможно именно в память о ней оказывал поддержку своим подданным-христианам, запретил трогать их храмы, позволил им молиться своему богу так, как они хотели. Асад искренни, всей душой любил своих обретенных родителей, эмира и шахиню. Мать растила его, любя и балуя не меньше своего родного сына Малика, а порой даже больше. Сколько помнил себя Асад, мать восхищалась его серыми глазами и чуть рыжеватыми завитушками волос. «Моя жемчужинка!» - говаривала она, целуя руки мальчика, от чего он каждый раз прижимался к матери порывисто, бормоча, что очень-очень её любит. Ревности и соперничества между братьями не было. Эмир вообще никак не различал сыновей, они оба были дороги ему, и одинаково получали от него наказания, когда совершали проступки, и одинаково были окружены его заботой и вниманием. По закону старшинства Малик был наследником, шахиншахом, но и Асада готовили к власти. «Ты надежда и опора брата, - часто повторял ему эмир, и добавлял порой, - Ты моя надежда!» И Асаду никогда не приходила в голову мысль посетить те северные края, откуда были его корни. Его новые корни были здесь, а теперь и душа… - Мой господин, - Бабу ближе подъехал к Асаду на своем буром скакуне. - Что такое, Бабу? – вскинул бровь правитель. - Молодая госпожа просит разрешения ехать верхом, - тщательно скрывая ухмылку, произнес стражник, - если вы позволите. Асад обернулся назад, хмуро оглядел походный шатер с колышущимися занавесками. Что это вздумалось девочке? Но он чуть улыбнулся и сказал: - Если умеет держаться в седле, пусть. Дайте ей самую спокойную лошадь. А потом краем глаза наблюдал, как девушка легко выпорхнув из шатра, ловко оседлала белого иноходца. Видимо, её покойный отец во всем потакал дочери, раз она обучена верховой езде. Не совсем привычно, но что ж… Он еще посмотрел, как она уверенно держит поводья и правильно сидит, и чуть завернув коня в бок, поманил девушку к себе жестом руки. Ширин умело направила своего коня вперед. - Кто научил тебя обращаться с конем? – спросил Асад очень серьезно, когда она оказалась рядом, - Твои нянюшки? - Братья, - глаза Ширин блеснули озорной улыбкой из-за легкой вуали, - я была единственной девочкой в семье. - Чему еще научили тебя братья? – Асад тоже улыбнулся, он был рад, что она говорит о погибших братьях без грусти. - Много чему, - Ширин покачала головой, - Плавать, ездить верхом, обращаться с кинжалом. И кидаться камнями! - Все, что нужно уметь будущей шахине, - негромко засмеялся он, - А еще что ты умеешь? Сквозь вуаль было заметно, как Ширин закусила губу, чтобы не рассмеяться в ответ. Она вновь покачала головой, и сказала: - Все, кроме танцев, вместо них я часто лазила по деревьям! – и уже не сдержавшись, тихонько засмеялась, и пустила своего коня легкой рысью, поскакала вперед. Асад не стал её останавливать, и Бабу сделал знак, чтоб девочку не трогали. Пусть скачет, далеко не уйдет. Но пара стражников припустили своих коней ей вслед, приглядеть. И когда правитель решил остановиться на ночлег у подножья невысоких холмов, Ширин еще скакала, будто и не устала совсем. Ей было легко, она словно бы вернулась в беззаботное детство, и была благодарна за это Асаду. Но когда она все же слезла с коня, то уже не улыбалась, - с непривычки она растерла себе ноги, да так, что слезы наворачивались на глаза. - Птичка моя, - причитала пожилая служанка, сама пожелавшая сопровождать молодую госпожу в этом походе, - как же так?! Я ведь предупреждала вас! Как же теперь вернуть вашей коже нежность! - Ох! – всхлипывала Ширин, наблюдая, как добрые руки служанки осторожно смазывают ей бедра целебной мазью, - Я забылась… Так хорошо было поездить верхом! Совсем забыла о седле… Ай, щиплет!.. - Ой ты мой воробушек! – служанка дула на стертую кожу, - Потерпите, моя госпожа! Еще немного… Ширин терпела, но не могла сдержаться и порой вскрикивала, но уже не плакала. Ей велели лечь, раскинув ноги, чуть согнув колени, укрыли покрывалом. «А если я так усну?» - спросила она у служанки. «Так и надо, - ответила ей женщина, - чтобы к утру все зажило! Ну, надо же! Прямо перед свадьбой!» Упоминания о свадьбе заставили девушку покраснеть, - о ней-то она совсем забыла! Неясные мысли-воспоминания о том, о чем обычно иногда шепчутся женщины, вызвали странные, волнующие и пугающие ощущения. А еще очень ярко вспомнилось, как Асад целовал её. Зардевшись вновь, она против воли коснулась своих губ кончиками пальцев, прикрыла глаза вспоминая. Немного грустно вздохнула, воспоминания не могли заменить живых ощущений… Асад уже давно сидел у ложа девушки и смотрел, как она спит, тихо постанывая. Видимо от неприятного жжения. Он поморщился, глядя на краснеющие следы на ногах девушки, - как же ему не пришло в голову дать ей другое седло?! Бедняжка, теперь будет ковылять как уточка. Он невольно улыбнулся этой мысли. И потянулся рукой к её виску, к крупным завиткам темных волос. Провел нежно пальцем по скуле, останавливаясь у её губ. Не мог не прикоснуться, хотелось вновь ощутить её вкус, тихо вздохнул. И она вдруг проснулась! Недоуменно посмотрела на Асада, узнала и тут же покраснела, но не испугалась. - Досталось тебе? – прошептал он, улыбаясь, - Я слышал, как ты пищала… - Я не пищала, - нахмурилась она, - просто… - Больше не будешь непослушной девчонкой? – он склонился ближе, облокачиваясь на подушки, поглаживая её щеку. - Не буду, - и она задохнулась, потому что он поцеловал её. Так же нежно и осторожно, как тогда. Легко, невесомо касаясь её губ своими. Пальцы его погрузились в её волосы, чуть сжали, наслаждаясь их густотой. Другой рукой он коснулся её шеи, пальцы поглаживали, спускаясь к ключицам, легонько прошлись по впадинке. А губы продолжали мягко давить, понемногу раскрывая, подчиняя, зовя. Она едва слышно застонала, и сама не заметила, как положила свою руку ему на грудь, скользнув пальцами в открытый ворот рубахи. Ощутила гулкие удары сердца, гладкую кожу и твердые мышцы. Пальцы её задрожали, никогда прежде она не прикасалась к мужчине так, и это её почти испугало, но останавливаться она не хотела. Он сам остановил её, перехватив её руку, но лишь для того, чтобы прижать её горячую ладонь ближе к сердцу. Прильнул губами к её шее, отчего она вся поддалась вверх, к нему. Тихо ахнула, почувствовав как его губы медленно спускаются ниже, к едва прикрытой груди. Мысли её заметались, дыхание совсем сбилось, она прикоснулась к его щеке, словно бы прося остановиться. Он осторожно прижался губами к впадинке между грудей, вдохнул поглубже её запах, и оторвался от неё. Заглянул в глаза с улыбкой. - Не бойся, - шептал он в самые её губы, - я лишь хочу показать тебе, что такое нежность… - Я не боюсь, - выдохнула она, снова краснея, - тебя не боюсь. - Тогда чего же ты боишься? – он медленно провел рукой по её обнаженному бедру, кончиками пальцев нежно поглаживая вверх и вниз. Она на миг замерла от этой ласки, прикрыла глаза, в изумлении чувствуя в себе зарождающуюся бурю. - Себя боюсь, - едва слышно прошептала она, сжимая рукой покрывало. Он улыбнулся, оглядел её всю, склонился к её ногам, и стал целовать её бедро, едва касаясь. - Теперь я тоже тебя боюсь, - произнес он, все целуя и целуя, - Скоро, очень скоро… Ты станешь моей… - Да, - она невольно выгнулась, не смогла сдержать тихий стон. Почувствовала, как его губы сильнее прижались к её коже, как часто и жарко он задышал, но остановился. - Нельзя, - очень тихо прошептал он больше самому себе, в последний раз коснулся губами её бедра. Посмотрел ей в глаза серьезно, легко поцеловал в губы, - Спи, милая… Спи… И ушел, оставив её в смятении, в буре чувств и ощущений. Выйдя из шатра, Асад вдохнул поглубже ночной воздух, посмотрел на свои дрожащие руки, покачал головой. Да, совсем как юнец на первом свидании. Словно и не было у него за эти годы женщин. Были, и много, но то были наложницы. Была Надир, с которой он так и не смог забыться. И никогда прежде ему не хотелось так погрузиться в женщину, владеть ею, ласкать. Не было такой обжигающей нежности, лишающей разума страсти, расплавляющего желания. Он словно бы только сейчас во всей полноте ощутил себя, свое тело, чувства и мысли. И все вокруг. Прибытие правителя в столицу было тихим. Рассвет едва разгорался над городом, время утренней молитвы еще не настало, воздух был свеж и только начал наполняться звуками пробуждения. Но у дворца караван уже встречали, пестрая толпа вельмож, визири, хранители. Не тратя времени на долгие разговоры, правитель сразу же отправился в свои покои, чтобы в одиночестве помолиться. Почему-то именно сегодня ему хотелось обратиться к всевышнему наедине, высказать что-то особенное. Заученные с детства слова произносил про себя: «Приветствия, молитвы и все благие дела принадлежат только Всевышнему. Мир тебе, о Пророк, милость Божья и Его благословение. Мир нам и благочестивым рабам Всевышнего. Я свидетельствую, что нет бога, кроме Аллаха, и свидетельствую, что Мухаммад — раб Его и Посланник». Правитель смотрел на свои сжатые руки: «О Аллах! Благослови Мухаммада и род его, как Ты благословил Ибрахима и род его. И ниспошли благословение Мухаммаду и роду его, как Ты ниспослал благословение Ибрахиму и роду его во всех мирах. Поистине, Ты - Восхваляемый, Прославляемый». Приветствовал всевышнего, просил прощения, воздев руки к груди, тихо проговорил: «О Аллах, Ты — мир и безопасность, и только от Тебя исходят мир и безопасность. Дай нам благословение. О Тот, Кто обладает величием и щедростью, о Аллах, помоги мне достойно упоминать Тебя, достойно благодарить Тебя и наилучшим образом поклоняться Тебе». Провел ладонями по лицу и, шепча тасбихат, мысленно благодарил бога. За одну встречу. После молитвы Асад почувствовал себя так, словно только что поговорил с отцом и братом, получил их благословение. Будто услышал их голоса, прикоснулся к их рукам. Порой ему до тоскливого скрежета в груди не хватало ушедших. Пока слуга помогал ему одеваться, он коротко спросил, все ли здоровы во дворце, приказал позвать к себе детей. Мальчики прибежали тут же, еще заспанные, но радостные, и повисли на шее Асада, наперебой рассказывая свои новости. Асад ел, поглядывал на смеющихся мальчишек, слушал их внимательно, серьезно отвечал на их многочисленные вопросы, и думал о том, что очень скоро в этом дворце будет бегать еще одна пара детских ножек. Он улыбнулся этой мысли, и почему-то ему на миг привиделась большеглазая малютка-девчушка с копной рыжеватых волос, неуверенно ковыляющая по толстому ковру. «Пусть так и будет милостью всевышнего» - пронеслось у него в голове. Прежде, чем принять своих визирей, правитель вполголоса спросил у Бабу, как устроили молодую госпожу. Удовлетворенно кивнул своему стражнику, услышав ответ, и разрешил первому визирю войти. Слушая одного, затем другого, третьего, Асад кивал и все ждал, когда его советники начнут задавать вопросы, витиевато пряча намеки-недоумения в поток слов. Ведь, решив взять в жены девушку из не самой богатой и влиятельной семьи, пусть она и приходилась дальней роднёй старшей шахине, он не спрашивал их советов, даже не подумал об этом. Ничего, пусть знают, что правитель в состоянии иногда обходиться без них. Хотя и понимал, что возможно своим неожиданным решением разрушил чьи-то планы породниться с самим правителем. Асад усмехнулся, - уж сколько раз за последний год ему сватали разных красавиц, одна другой знатнее и богаче! Порой он рассказывал об этом Мириам, и они вместе смеялись над тщеславными вельможами, и только Надир укоризненно качала головой, не одобряя такое поведение мужа. «Повелитель, - говорила она, склоняя голову, - вам нужна младшая жена!», и Асад понимал, что так супруга хочет отвлечь его внимание от себя. Бедная девочка! Хотела бы соответствовать представлениям о любящей жене, но не может пересилить себя. Асад и так посещал её крайне редко, только чтоб не возникло слухов, но и эти посещения давались Надир с трудом. Но сегодня ему необходимо увидеть обеих жен, этого требовали правила. Не для любовных утех, об этом никто из них троих и не думал, а чтобы соблюсти приличия. Мириам встретила мужа низким поклоном, а потом радостно улыбнулась ему и тепло поцеловала его руки. Они долго сидели рядом и болтали как когда-то в детстве, когда Мириам еще не была нареченной Малика, и жила во дворце как почетная гостья. Зная характер правителя, Мириам не стала ходить вокруг да около, а сразу поздравила Асада с будущей свадьбой, сказала, что уже познакомилась с девушкой, оказавшейся её дальней родственницей со стороны матери. Искренни хвалила её красоту и выразила надежду, что очень скоро она подарит Асаду наследника. «Я так скучаю по этим крошечным ручкам и ножкам! – улыбалась Мириам, - Мне будет только в радость растить твоего будущего сына!» И Асад нисколько не сомневался, что это так и есть, - Мириам любила его, но лишь как брата, друга детства. И Надир была рада видеть мужа, особенно она радовалась предстоящей свадьбе, но была непривычно бледна, и руки её были ледяными. - Что с тобой? – Асад хмуро перебил поток её слов, крепко сжимая её ладонь, - Посмотри на меня, Надир! Что случилось? Женщина вдруг зажмурилась, закусила губу, сгибаясь пополам. - Я думала, - почти простонала она, - что это пройдет… Прости, повелитель!.. С рассвета мне больно… - Селим! – закричал Асад, вскакивая с места и кидаясь к дверям, распахнул их, - Лекаря! Селим!.. На закате усталый, испуганный хранитель появился в покоях правителя и, не спрашивая разрешения, сел прямо у порога. Покачнулся и в беззвучном плаче склонился. - Прости, мой господин! – бормотал старик, не поднимая головы, - Моя вина! Не уследил! Не сберег! Прости, повелитель! Асад угрюмо кивнул, но голос его прозвучал тихо, печально: - Почему так случилось, Селим? Почему ты не знал, что она понесла? Старик ответил не сразу. Он сел, все еще покачиваясь, лицо его было мокрым от слез, искренних слез. - У госпожи и раньше случались перерывы, - тихо заговорил он, - лекари уверили, что в этом нет опасности. И я не уследил в этот раз, не понял, что это не просто… Никто не знал, госпожа никому не говорила, даже старшей госпоже… И не было никаких признаков, чтоб я мог догадаться!.. Прости, повелитель! Я не сберег твоего сына!.. Наказать Селима у Асада не хватило духа, хотя лекарь был брошен в яму. Но это уже не могло ничего изменить. Надир не любила мужа, но сознательно вредить ребенку не стала бы, Асад и это понимал. Но неприятное чувство горечи плескалось внутри, - только утром он думал, что хочет стать отцом, и вот случилось это несчастье. И бедняжка Надир так плакала, просила прощения, сжимая слабыми руками руки мужа, сама истекала кровью, и молила о прощении. Асад и не думал сердиться на неё, он вдруг почувствовал боль утраты. Он был бы рад этому ребенку, своему ребенку. - Отложите приготовления к свадьбе, - негромко произнес правитель, - И оставьте меня одного… Ночью дворец был непривычно тих, и факелы не освещали как обычно дворики, галереи, сады, обитатели покоев переговаривались шепотом, - дворец незримо облачился в траур. Ширин, лежа на роскошном покрывале в отведенных ей покоях, тихо плакала, чувствуя себя виновной в том, что случилось, стоило ей только вступить на порог этого дворца. Разве может она принести счастье Асаду?... Мириам с легким удивлением наблюдала, как Асад каждый день по несколько часов проводит в покоях Надир. Она понимала, что случившееся причинило такую боль обоим родителям не родившегося ребенка, и это их сблизило. Но ведь во дворце теперь живет и будущая молодая госпожа, которая с каждым днем становится все грустнее и грустнее, а муж словно и забыл о ней. Улучив момент, Мириам поговорила с Надир, мягко пожурив её за то, что та не старается быстрее выздороветь, не выходит в сад, и мужа держит возле себя, как привязанного. На это Надир чуть ли не со слезами просила Мириам самой поговорить с Асадом, вразумить его. «Он будто ума лишился, - шептала Надир, - Я не могу запретить ему приходить ко мне, а сам он не хочет ничего понимать. И я была бы только рада, если бы он не приходил!» И Мириам не осталось ничего, кроме как навязаться с разговором к мужу. - Повелитель, - старшая жена была непривычно хмурой, - твое поведение кажется странным. Асад посмотрел на жену недоуменно, отвернулся от неё, вдохнул поглубже воздух цветущего сада. - Впервые слышу от тебя такое, Мириам, - сказал он спокойно, - Чем же я провинился? - То, что случилось, - жена осторожно коснулась плеча мужа, - это горе. Но нельзя так предаваться ему! Надир молода, она скоро поправится, и если ты захочешь, она подарить тебе детей. Но дай ей время! Оставь её в покое, дай её залечить свои раны. Ты думаешь, что виноват, и тем самым делаешь ей больнее! Асад с улыбкой, не глядя, взял жену за руку. - Ты всегда умела читать в моем сердце, - сказал он, - как в книге. И ты вновь права во всем! Я сделаю, как ты просишь… - И вспомни о девочке, - тихо произнесла Мириам, - Ведь не случайно ты выбрал её! Она молчит и бледнеет с каждым днем, почти не ест ничего… - Это еще почему? – удивился Асад, повернулся к жене, нахмурился, - Что еще взбрело в голову этой девчонке?.. - Она тоже чувствует себя виноватой, - улыбнулась Мириам, - Думает, что навлекла беду на твой дом… - Она сама тебе это сказала? – Асад вскинул бровь, - Что за глупости? - Она еще очень молода, - Мириам похлопала мужа по руке, - И думать глупости в её возрасте вполне допустимо. Асад вздохнул. Все эти дни он хотел увидеть Ширин, вновь прикоснуться к ней, но мысли о Надир останавливали его. Не мог он оставить вторую жену без внимания после того, что случилось, и приходить вечерами в покои будущей жены в такое время казалось ему неприличным. Хотя он безумно скучал, изредка наблюдал, как девушка играет с детьми, издали слышал её голос, и скучал. Он с горечью подумал, что с Надир ему не сблизиться никогда, даже если она родит ему наследника. И все же устраивать свадебный пир сейчас посчитал неуместным. Нужно еще немного времени. - Не беспокойся, Мириам, - Асад легонько погладил жену по щеке, - Я тебя услышал. И пусть Надир успокоится. Я оставлю вас не надолго, дела. А когда вернусь, надеюсь, увидеть всех вас в здравии. Мириам подставила лоб для поцелуя мужу, и когда он ушел, вздохнула немного грустно. Порой быть старшей женой бывает трудно. Войдя в покои Ширин, Асад увидел пустое ложе и даже испугался на миг. Но тут же обнаружил девушку сидящей на большом сундуке у окна. Она словно бы дремала, повернув голову к лунному свету, обняв колени. Он тихо подошел, легко погладил её по волосам. От чего она тут же обернулась и, безмерно удивив Асада, с тихим криком бросилась ему на грудь. Порывисто обняла, прижалась всем телом, губами прильнула туда, где бьется сердце. Он невольно прижал её сильнее, с удовольствием вдыхая запах её волос. - Скажи, что я все еще нужна тебе! – зашептала она, - Скажи, что я буду твоей! Я буду послушной, очень послушной! - Конечно, ты нужна мне! – тихо засмеялся он, поглаживая её по спине, разом поняв все её страхи, - Очень нужна! - Правда? – она, запрокинув головку, смотрела ему в глаза, - Я скучала… - Ширин, - и он больше не смог сдержаться, поцеловал её крепко, забывшись. И тут же чуть отодвинулся, сам испугавшись, но она словно только и ждала этого, сама поцеловала его. Не очень умело, повторяя то, как он когда-то целовал её, осторожно и нежно, приподнялась на цыпочки, обняла за плечи. От её порыва и искренности тело и разум его будто расплавились, и она в его руках стала податливой, жаркой, зовущей. Он, как безумный, стал целовать её лицо, снова и снова возвращаясь к губам, шею. С наслаждением провел ладонями по её плечам, обнажая, целовал и целовал, спускаясь к груди. Осторожно коснулся горячим дыханием нежной кожи, со стоном вобрал сосок, и еще громче простонал, чувствуя языком её вкус, слыша её тихий стон. Не мог остановиться, ласкал её грудь, вдыхал её запах, поцелуями спустился к мягком животу, целовал и целовал. Еще немного и… - Моя Ширин, - хрипло зашептал он, обнимая её, прижимая её головку к своей груди, - моя красавица! Ты будешь моей! Очень скоро! Ты нужна мне, моя Ширин!.. А сейчас отпусти меня, прошу тебя… Отпусти… Сам держал её крепко в объятиях, целовал её в волосы, гладил по спине, прижимал, не оторваться. И просил отпустить. И она не могла сделать хоть шаг назад, обнимала за талию, мечтая только об одном, чтобы он вновь поддался и поцеловал её, забылся, и её заставил забыться. Вот как сейчас только что было, только еще больше. - Не уходи, - едва слышно прошептала она, вновь заглядывая ему в глаза, - не уходи… - Так надо, - почти простонал он, легко целуя её в уголок губ, - но я вернусь. Ты мне веришь? Вместо ответа она вновь прижалась к нему вся, чуть не плача. Но он все же нашел в себе силы, мягко отвел её руки, поцеловал их. Сделал шаг, другой назад, потом круто развернулся и быстро вышел. На этот раз правитель очень торопился. Ему не терпелось вернуться, и, как обычно бывает, дела империи требовали его присутствия на восточной границе и заняли больше времени, чем он думал. Многочисленные послы из стран, граничащих с империей на востоке, ворох свитков с просьбами, жалобами, прошениями, бесконечная вереница вельмож, жаждущих личной встречи с правителем. Все это наводило на мысли о нерадивости и восточного наместника, с которым тоже нужно было что-то решать. Радовало только то, что восточная армия империи исправно несла свою службу, охраняла границу и покой населения. И все же правителю очень хотелось быстрее вернуться. Слушая послов, просителей, он порой в мыслях видел свой дом, его обитателей, слышал их голоса, и улыбался мечтательно. Никогда прежде он так не тосковал, не рвался в свою столицу. Четырнадцать дней и ночей показались ему бесконечными. Бесконечными они показались и будущей молодой госпоже. Ширин целыми днями бродила по покоям на женской половине или по саду, играла с детьми, подолгу просиживала у Надир и Мириам, обретя в них новых друзей. Но мысли её были далеко, там, где солнце каждое утро своим восходом зарождало в ней надежду, а каждый вечер закат ввергал её в отчаяние и грусть. Видя, как девушка по утрам весело и радостно щебечет, а потом понемногу сникает, а к ночи и вовсе готова расплакаться, Мириам настойчиво посоветовала будущей шахине заняться танцами. И сначала Ширин была несколько удивлена этим советом, - танцами правителя обычно развлекали наложницы. Но когда старшая госпожа сказала, что их повелитель очень ценит красивый танец, неважно, кто его исполняет, и очень чувствителен к музыке, девушка с готовностью ответила согласием. Мириам дала ей в наставницы самую искусную танцовщицу и самую красивую наложницу гарема. Непривычно рыжеволосая, зеленоглазая Шадия с радостью принялась обучать юную красавицу. - Моя госпожа, - говорила Шадия девушке, держа её обеими руками за талию, - представьте, что ваши бедра это волны. Тихие волны реки на рассвете! Вот так! Волны плавно двигаются, не спеша… Раз, два, и снова раз, два! Правильно! Вы вода, легко-легко бегущая вперед!.. Какая умница, моя госпожа! И еще много чему учила она Ширин. Дыханию, так чтобы прочувствовать свое тело, каждый мускул, правильной походке, так чтобы звенели все украшения или, наоборот, чтобы пройти как тень, как едва уловимое дуновение ветра. Учила слушать и слышать музыку, чувствовать ритм, почувствовать его глубоко внутри себя, в самом центре живота, уметь отдаваться этому ритму, довериться ему. И очень скоро Ширин начала осознавать себя несколько с другой стороны, с той, о которой с ней мало кто раньше говорил. Слушаясь советов и наставлений Шадии, двигаясь под музыку, она стала ощущать в себе ранее неизвестные ей чувства. И эти чувства раскрывали в ней один жаром горящий цветок за другим, и каждый раз, прикрывая глаза, изгибаясь в танце, ей грезился лишь один человек, Асад. Не успел правитель въехать на своем вороном скакуне в главные ворота столицы, как его тут же удивили известием о прибытии послов из далекой северной страны. Вопреки обычаям эти послы встречали правителя у дворца, и приветствовали его как давние знакомые. Воспитание не позволило правителю отослать этих странных людей сразу в гостевой дворец, и как подобает радушному хозяину, он вынужден был тут же пройти с ними в зал приемов. Усталый с дороги, правитель не мог в первые мгновения понять, чего хотят его гости. Да и переводчик, прибывший с послами, оказался не совсем умелым, так, что пришлось для этого недоучки звать еще одного толмача. И когда, наконец, до правителя дошел смысл слов, сказанных высоким, бледным, с длинными локонами волос, как у женщины, послом, правитель постарался скрыть невольную улыбку. Посол, какой-то там барон, говорил, что Асад возможный наследник некоего герцога, и все пытался показать эмиру непонятные свитки в доказательство. Асад умел читать на латинице, но языка этого барона он не понимал. И все же он щелкнул пальцами, что означало приказ оставить его наедине с гостем, и толмачом. - Прошу вас, барон, - правитель жестом указал мужчине на низкие стулья, специально расставленные в зале именно для таких далеких гостей, - Отдохните!.. Вы почтили мой дом своим приездом, однако мне неловко слушать ваши речи… - Ваше величество! – воскликнул барон, подскакивая с места, - Я безмерно рад нашей встречи! И нижайше прошу вас верить мне! Вы бесспорный наследник древнего рода герцога Гамильтона! Асад вскинул бровь, усмехнулся. - Вы мой гость, барон, - спокойно произнес он, - и потому я буду рад, если вы останетесь у нас настолько долго, насколько пожелаете. Но я отвечу вам сейчас прямо – вы глубоко ошибаетесь. Я эмир своей империи, наследник трона и моего отца, да хранит всевышний память о нем, покойного эмира Бадура. Я вырос на этой земле, меня вскормила грудью мать, женщина из этого народа. Мой родной язык, язык моего народа. Мои дети родились на этой земле. Моя душа принадлежит этой земле и этому народу. И так будет всегда! Барон поник головой, он понял, что его слова не приняты, и не будут приняты. И все же… - Ваше величество, - барон просто не знал, как еще обращаться к этому грозному, уверенному в себе и своей власти повелителю, - мы наслышаны о том, с каким уважением вы относитесь к своим подданным-христианам. Это делает вам честь! Позвольте мне преподнести вам один скромный подарок! Правитель кивком головы разрешил. Вернулись помощники посла, таща с собой, укрытую полотном картину. Поставили её прямо напротив эмира, поклонами испросили разрешения открыть, и когда полотно было скинуто, Асад в изумлении приоткрыл рот. С картины на него смотрела прелестная юная, белокурая девушка, светлоглазая, облаченная в легкое жемчужного цвета платье, с нежной улыбкой на устах. Ширин впервые узнала, что такое ревность, когда, сбежав от бдительного ока хранителя покоев, проскользнула на запрещенную половину дворца, в зал приемов, и застыла у картины. Весть об этом подарке посла с севера разлетелась по дворцу мигом, как и том, что на картине изображена невиданной красоты принцесса из далекой-далекой страны. И о том, что правитель выразил огромное восхищение картиной. Ширин смотрела во все глаза и понимала с тоской, - да, такой красотой не возможно не восхищаться! Столько ярких и нежных красок, идеальный овал лица, легкий румянец, большие ясные глаза в оправе темных ресниц, аккуратный носик, алые губы безупречного рисунка. Ширин покраснела, когда её взбудораженный ум явил ей такое видение, что она спрятала лицо в ладонях. Она яростно топнула ногой и выбежала вон. Сердце её разрывалось от боли. Мириам сразу поняла, что с девушкой творится неладное. Не поддавшись на отговорки, шахиня потребовала сказать правду, а когда услышала тихий, срывающийся голос Ширин, засмеялась звонко. Ласково потрепала дурочку по щеке, и сказала: - Это всего лишь картина, милая! – и озорно подмигнув, шепотом добавила, - Пока эта принцесса доберется до наших краев, она успеет состариться! Ширин невольно улыбнулась шахине, но все еще краснела. - Лучше пойди и переоденься, - Мириам легко поцеловала девушку в лоб, - Скоро придет повелитель. Станцуй для него! Пусть удивится! Могу поспорить на все свои украшения, эта принцесса не умеет танцевать так, как ты, моя птичка!.. Иди, иди! Ты краше всех принцесс на свете! В общих покоях шахинь царил приятный полумрак, в воздухе витал легкий аромат первоцвета, неспешно лилась музыка, не мешая разговору правителя и его жен. Мальчики, устав за целый день, спали подле Асада, и временами он поглаживал их по головкам. Мириам рассказывала смешные истории из жизни дворца, что приключились, пока повелителя не было. И Надир добавляла подробностей, весело смеясь, от чего Асаду становилось особенно приятно. Он был рад видеть вторую жену в здравии и хорошем расположении духа, это вселяло надежду. Не хватало только Ширин, но пока он не стал спрашивать о ней, хотя и мечтал весь день увидеть именно её. Мириам жестом руки приказала служанкам унести заснувших шахиншахов в их покои, и освежить фрукты и шербет перед правителем. Асад довольно вздохнул, ему нравились такие вечера в покоях жен. Столько тепла и неги, казалось, что самый воздух ласкает его, успокаивая, даря отдохновение. Музыка зазвучала чуть громче, появились несколько наложниц, ведя с собой… Ширин? Асад даже приподнялся с подушек, - так его поразил легкий и яркий наряд девушки, и её мигом вспыхнувшие щеки, стоило ей только посмотреть на своего повелителя. С не меньшим удивлением Асад теперь смотрел, как медленно и уверенно Ширин начинает двигаться под музыку. Плавно, словно шелк на ветру, она двигала бедрами, тонкие руки её взлетали и изгибались, как и весь её стан, темные длинные локоны её трепетали и словно бы танцевали свой, особенный танец. Ритм музыки менялся и повторялся, ускорялся и замирал на мгновение, и Ширин будто жила в этом ритме, - прикрыв глаза, с явным наслаждением отдавалась его течению. И танец получался завораживающим, зовущим, дразнящим. Асад видел многих искусных танцовщиц, порой поддаваясь их чарам, но такого волнения не испытывал прежде. Ему хотелось руками, губами, телом, сердцем ощутить движения девушки, тяжелым шелком обвиться вокруг её бедер, чтобы двигаться с ней в такт, легкой, нежной вуалью прильнуть к её губам и услышать её частое дыхание, заглянуть в её глаза. И чем быстрее кружилась в танце Ширин, тем тяжелее становилось дыхание самого Асада, с каждым движением её бёдер, груди, рук, он словно бы тонул в волнах горячего наслаждения. Сердце бешено стучало, и чуть не замерло, когда Ширин вдруг в полной тишине опустилась прямо перед ним на колени, склонившись. Заворожено он смотрел, как вздымается её грудь, и как она медленно поднимает голову. Глаза её сияли золотистым огнем, и улыбка была легкой и какой-то шальной. Асад не смог промолвить и слова, только смотрел и смотрел восхищенно на свою любимую. Служанка у дверей в покои Ширин испуганно подскочила, едва завидев правителя, и тут же исчезла во мраке. Асад рывком распахнул двери, закрыл их за собой, обернулся и быстрыми шагами подошел к неподвижно застывшей у своего ложа девушке. Ни слова не говоря, он жадно впился в её губы, прижал к себе властно, застонал низко, почувствовав её ответный порыв. Подхватил на руки, осторожно пустил на ложе. Целовал и целовал её в губы, требовательно, страстно, прося и приказывая, руками медленно развязал пояс на её платье, развел в стороны полы. Горячими ладонями огладил её плечи, груди, живот, вновь вернулся к грудям, чуть сжал их. Стал поцелуями спускаться к шее, плечам, сорвано дышал, целуя её груди, лаская алеющие соски. Хрипло стонал, слушая её тихие стоны, целовал вздрагивающий живот, опускался ниже. Губами коснулся нежных впадин, вдохнул с наслаждением, осторожно приподнял её ногу, чуть отвел в сторону. Едва касаясь, целовал гладкую кожу, шелковистые складки, кончиками пальцев рисовал узоры на внутренней стороне бедер, от чего она вся подалась к нему. Целовал, целовал невесомо и так ощутимо, обжигал дыханием, пока она не вскрикнула, невольно содрогаясь и млея. - Сладкая моя, - зашептал он хриплым голосом, целовал и шептал, - Моя Ширин… моя сказка, моя нежная, мой цветок… Сладкая, сладкая, сладкая… Она словно в бреду, потянулась к нему, потянула его на себя, обняла крепко. Негромко охнула, ощутив животом, сквозь ткань, его естество, покраснела еще больше. Он поцеловал её в раскрытые губы, снова и снова, дышал прерывисто. И шептал: - Ты снилась мне. Я скучал. С ума сходил. Скучал по твоей улыбке, по голосу… По твоим губам, глазам, запаху… Я скучал, мечтал увидеть тебя, прикоснуться к тебе… Моя Ширин… - Ты не спешил, - она заглянула ему в глаза, - Когда скучают, спешат… - Откуда ты знаешь? – с улыбкой спросил он, все еще целуя. - Знаю, - в голосе её прозвучала легкая обида, - Спешат и… И не любуются портретами чужих принцесс… Асад на миг глянул в её широко распахнутые глаза, заметил в них упрямый блеск и рассмеялся радостно. Уткнулся лбом в её лоб, улыбался и вновь целовал в губы. - Моя Ширин ревнует меня, - нараспев прошептал он, - Ревнует моя девочка… - Да, - кивнула она, совсем смутившись, - очень… Асад приподнялся, лег рядом, чуть прикрыл её легким покрывалом. Ласково провел пальцем по щеке, снова поцеловал. - Ты моя единственная принцесса, единственная королева, - сказал он с улыбкой, - Твоя ревность пуста, милая. Это портрет моей матери… Такой она была еще до моего рождения… - Прости, - она прильнула к нему, пряча лицо на его груди, - Я такая глупая! Прости… - Я люблю тебя! – тихо произнес он, и заулыбался, увидев, как она медленно поднимает на него глаза. Он вновь поцеловал её, пока она не сказала что-либо. И еще долго целовал, молясь, чтобы найти в себе силы оторваться от неё, удержаться… Правитель едва ли мог в мелочах вспомнить, какими были свадебные торжества, когда он брал в жены Мириам, а после Надир. Когда, следуя законам пустыни не оставлять одинокую вдову с детьми без защиты, правитель принял трудное для него решение назвать Мириам своей женой, свадьба была проведена тихо, без особого размаха. Ведь еще не прошло и двух лет после смерти Малика, и Асаду было не просто. Торжество по поводу женитьбы правителя на дочери богатого вельможи с юга, Надир, было веселым, шумным, хотя самому правителю в тот день было не весело. После символического сватовства, на котором правитель, конечно, не присутствовал сам, после прибытия невесты во дворец, после долгих раздумий, эмир пришел в покои девушки. Он знал уже тогда, что Надир до последнего сопротивлялась этой свадьбе. Окольными путями до правителя дошли слухи о том, что девушка влюблена в какого-то юношу, который никак не устраивал её отца в качестве зятя. Ну, еще бы! Кто такой этот юнец, сын всего лишь купца, по сравнению с эмиром! А девушка страдала, и Асад с первого же мгновения понял, что жестоко ошибся в выборе. Она была красива, юна, и бесконечно далека, хоть и присутствовала здесь. Если бы Асад мог, то тут же отправил бы девушку назад, к родителям, но такого не мог себе позволить. К тому же, это навлекло бы на ни в чем не повинную девушку огромный позор, да и влиятельный клан её отца в последствии мог ощутимо навредить власти эмира. И как бы ни было это печально, но правителю пришлось принять Надир, а ей уступить и стать его женой. И первая брачная ночь, как все последующие стали пыткой, как для него, так и для неё. Это были очень неприятные воспоминания. Асад с самого утра слышал радостные голоса обитателей дворца, несколько раз к нему приходил хранитель покоев, необычайно взбудораженный, сияющий, как серебряный кумган на солнце. От переполнявшей его радости старик забывался и начинал говорить с правителем, как отец с сыном, постоянно напоминал повелителю, как именно будет проходить церемония, будто тот и не знал сам. Чтобы не видеть и не слышать всей этой утомляющей кутерьмы, Асад взял с собой шахиншахов и ускакал с ними на прогулку. Дети всегда его успокаивали, отвлекали. Глядя на них, слушая их нехитрые секреты, рассказывая им что-нибудь интересное, он отдыхал душой. К тому же ему необходимо было утишить бурю в своей голове и груди, и чем ближе был час торжества, тем сильнее он волновался. Та ночь в покоях Ширин была и пыткой, и наслаждением для Асада. Уйти от неё он смог лишь ближе к рассвету, переполненный страстью, нежностью, яростью, любовью. Ладони его горели, еще храня на себе тепло и запах её кожи, губы невольно расплывались в улыбке, дыхание то и дело срывалось от воспоминаний, и семь дней до свадьбы показались ему семью веками. Если б он мог не соблюдать хотя бы половины обычаев, и взять её в жены сразу же! Но он эмир, надежда и опора империи, пример для своего народа, а значит все должно быть, как прописано традициями. Асад в глухой ярости кусал костяшки пальцев, желая заглушить стоны, рвущиеся из его груди каждый раз, когда он видел хоть издали Ширин, слышал её смех. Одинокие ночи стали для него мучением, но к наложницам он не ходил. Даже к своей ночной спасительнице красавице Шадие. Семь дней до свадьбы Ширин провела, мечась от безумного восторга к темному и глухому, как предрассветный час, отчаянию. Вспоминая безумные ласки Асада, его поцелуи, она сгорала от стыда и счастья одновременно, застывала на мгновения, вся растворяясь в ощущениях. А потом на неё волной накатывал страх, страх перед тем неизбежным, что должно случиться между ними после свадьбы. Она не боялась Асада, она рвалась к нему, тянулась, она боялась боли. И как всегда мудрая Мириам почувствовала метания девушки, и, не желая смущать ни себя, ни её откровенными разговорами, шахиня вновь призвала на помощь умницу Шадию. И Шадия многое объяснила Ширин, а кое-что даже показала. К примеру, как целовать мужчину в губы, и не только. Принесенное наложницей целое блюдо с манго поначалу удивило девушку, но по мере того, как продвигались уроки рыжей бестии, её перестали смущать даже наставления, как, сидя в позе лотоса, напрягать и расслаблять мышцы в самых потаенных местах. Ширин сбилась со счета, сколько же манго она истерзала, пока училась. И понемногу страх её таял, но все еще трепетал где-то в животе. Важный и толстый главный имам на распев читал проповедь, произносил священные слова. В большом зале присутствовали лишь несколько человек, попечителем невесты был дядя старшей шахини, быть свидетелем правителя выпала честь Бабу, которого об этом попросил сам правитель. Ширин была закутана с ног до головы в традиционное одеяние невесты и ничего не могла увидеть сквозь плотную ткань лицевой накидки, но ясно ощущала присутствие рядом Асада, его тепло, легкий запах сандала, и от волнения едва расслышала обращенный к себе вопрос имама, - согласна ли она взять в мужья этого мужчину. Но произнесла свое «Да, согласна» довольно громко и внятно. И задрожала от радости, услышав такой же ответ Асада, и когда ей вложили в руку золотую чашу, чуть приподняли накидку, она с трепетом сделала три глотка сладкой розовой воды. Передавая чашу, она на миг почувствовала горячие пальцы Асада, и сама покраснела под вуалью. «О Всевышний! Сделай этот брак счастливым и благословенным. Объедини сердца их, как объединил сердца Адама и Евы, пророка Мухаммада и супруги его Хадиджи. Господи, даруй им благочестивых, благонравных детей, изобилие благ и продолжительную жизнь. О Аллах! Ниспошли им во всем Божественную благодать. Дай благословение Свое в их делах, богатствах. Ведь Ты в состоянии сделать все, что пожелаешь!» - пропел имам. И правитель взял за руку свою теперь уже законную жену, помог ей подняться. Они стоя выслушали витиеватые поздравления имама, в зал хлынул поток вельмож и гостей, желающих поздравить новобрачных, их осыпали золотом, сладостями, лепестками роз. Снаружи донесся громкий крик глашатая о том, что эмир, да будут благословенны бесчисленные его годы, взял в жены юную девушку. «Мира и благоденствия желайте нашему правителю и молодой шахине!» - вторили ему городские глашатаи, перекрикивая загремевшую музыку. «Да начнется пир!» - неслось отовсюду. На самом свадебном пиру молодой шахине присутствовать не полагалось, её увели сразу же на женскую половину, чему она была, признаться, рада. Тяжелые одеяния, громоздкие украшения на руках, ногах, шее, поясе, мешали, неприятно покалывали кожу, и Ширин с удовольствием все это сняла с себя. Но не успела она облегченно вздохнуть, как прислужницы тут же облачили её в другие одежды и украшения. Правда, уже не такие вычурные. Это был свадебный подарок самого правителя, - легкое изумрудного цвета платье, десятки тонких золотых браслетов, искусно выполненные серьги с изумрудом, золотой пояс с затейливым узором, несколько изящных колец и тонко позвякивающие ножные браслеты. Волосы Ширин переплели золотыми нитями, собрали в тяжелый узел. Голову ей покрыли тонким покрывалом. Отныне она не могла нигде появляться с непокрытой головой, отныне она жена. Увидев себя в круглом зеркале, она вдруг подумала о покойном отце, о братьях, о матери, не доживших до этого дня. Болью отозвалось сердце, заплакала тихонько, но эта была светлая грусть. Поздравить Ширин пришли Мириам и Надир, с подарками, с пожеланиями счастья и скорейшего благословенного материнства, чем вогнали девушку в краску. По легкому жесту старшей шахини слуги накрыли богатый стол, в такой день хранитель покоев разрешил обитательницам женской половины даже запретного для них вина, но Ширин давали только чистую воду. Музыканты играли самые нежные мелодии, наложницы развлекали, веселили шахинь остроумными рассказами, сказками, слуги приносили все новые и новые, самые изысканные яства и сладости. Но долго засиживаться Ширин не дали. Мириам очень скоро проводила её сама в заново убранные покои, и настоятельно посоветовала девушке отдохнуть. По мягкой улыбке старшей шахини Ширин поняла, что означает этот совет, и вновь, уже в который раз, покраснела. Асад с нежностью смотрел на спящую девушку, сидя возле её ложа. Она была так красива в этом платье, и видимо так устала, что даже не сняла покрывала с головы. Будить её он не хотел, но не мог не прикоснуться к розовеющим щекам. Осторожно, кончиками пальцев провел от скулы и до подбородка, погладил ямочку. Чуть откинул край покрывала с её головы, чтобы полюбоваться её шеей, матовой кожей, густыми темными волосами. Она открыла глаза и тут же взволнованно вздохнула, увидев склонившегося к ней Асада, улыбнулась несмело. Он вновь погладил её по щеке, а она прильнула к его ладони губами, приподнялась, потянулась за его лаской. - Ты так прекрасна, - произнес Асад, беря её лицо в ладони, - моя Ширин… - Повелитель, - прошептала было она, но замолкла, увидев как он вскинул бровь. - Мы одни, - сказал он с улыбкой, - Помнишь? - Да, я… Но он не дал ей договорить, поцеловал. Нежно и ласково, протяжно выдохнув в поцелуй: - Как я ждал тебя… Целуя её снова и снова, он стал распускать её волосы, расплетать локоны. Осторожно снял серьги, ожерелье, легкими поцелуями покрыл её шею, плечи, понемногу обнажая грудь. Она положила свои руки ему на плечи, а он стал, целуя каждый пальчик, запястья, ладони, снимать кольца, браслеты. Целовал не спеша её руки, поднимаясь к плечам, и вновь целовал грудь, с каждым поцелуем снимая платье все ниже и ниже. Со стоном припал к манящим соскам, целовал и целовал, пока она в порыве не приподнялась на коленях, желая обнять его. Но он лишь взял её за талию, быстро отстегнул золотой пояс, от чего её платье с шелестом слетело совсем. И Асад вздохнул восхищенно, оглядывая обнаженный гибкий стан любимой. - Моя сказка, - прошептал он, ладонями оглаживая её бедра, тихонько укладывая её на ложе. Когда она откинулась на высоких подушках, он опустился к её ногам, и она с замиранием почувствовала, как он целует её ступни, пальчики, лодыжки, снимает браслеты. И вновь целует, прокладывая дорожку к бедрам, и снова целует, приближаясь к потаенным местам. Она не смогла сдержать стона, ощутив его ласковые губы, осторожно, дразнящее целующие её там. Невольно она подалась вверх, приподнялась и увидела его лицо, глаза так близко, его горячее дыхание обжигало. Халат на нем распахнулся, открывая её взорам самое прекрасное видение, что она когда-либо видела. Обнаженная грудь, напряженные мышцы живота и… - Асад, - выдохнула она восхищенно и прильнула к его губам жадно, забыв обо всем. Сама не понимая, стягивала с него этот халат. - Сладкая моя, - снова и снова шептал он, отвечая на её поцелуи, сходя с ума от её требовательного языка и нежного вкуса, - радость моя… Он чувствовал её ладони, губы на своих плечах, груди, её губы, её поцелуи сжигали. Он сдерживался из последних сил, когда она спустилась поцелуями к его животу, застонал её имя, когда она слегка задела его плоть щекой, завитком волос. Схватил её за плечи, потянул вверх, впился грубым и жадным поцелуем ей в губы, прижал к себе. Они стояли на коленях друг перед другом, тесно прижавшись и целуясь, обнимая друг друга. Он гладил её спину, поясницу, ягодицы, чуть сжимал их в ладонях, и целовал властно, требовательно, безумно нежно и ласково. - Ты моя, - шептал он, прижимая к себе, - Ты чувствуешь? - Да, - лепетала она, неосознанно раздвигая колени, - я твоя… твоя… Легко уложив её на ложе, он вновь целовал её всю, от лба и до кончиков пальцев ног. Целовал её мягкий живот, спускался ниже, шепча безумные нежности, повторяя снова и снова «Сладкая моя». И она судорожно выдохнула «Асад!», когда его язык коснулся, раздвинул… Она вся выгнулась ему навстречу, задыхаясь, расплавляясь от этой сумасшедшей ласки. «Асад, Асад, Асад!» - не сдерживаясь стонала она, запрокидывая голову, сминая руками покрывало на ложе. Бедра её дрожали и поневоле раздвигались шире, еще немного и… - Асад, - она сама потянула его вверх, к себе. Глаза его сияли, он смотрел на неё с такой нежностью, - Люби меня! - Моя девочка, - он едва коснулся губами её губ, - Я люблю тебя… Люблю… И стал опускаться на неё, целуя и целуя. Коленями слегка раздвинул ей ноги еще немного шире, одну руку подложил под её поясницу, другой оперся локтем. Заглянул в глаза вновь, прошептал в самые губы «Не бойся», и стал медленно входить. Она не хотела кричать, но всхлипнула, закусила губу, запрокинула голову, а он целовал её шею, бешено бьющуюся жилку во впадинке, и входил. Остановился, хотел, чтобы она чуть успокоилась. Нежными поцелуями заставил её посмотреть на себя. «Не отводи глаз, любимая! – зашептал он, - Я люблю тебя!», и стал двигаться медленно-медленно, осторожно. С каждым его движением она едва слышно ахала, но глаз не отводила. А он сходил с ума от нежности и страсти, от жара и тесноты её лона, от блеска её янтарных глаз, срывающегося дыхания. Двигался уже немного быстрее, и самому хотелось кричать от того, как она поддается ему, стонет, целует в губы, прижимает к себе крепко. Не мог уже сдерживаться, как вдруг она застонала громче, закрывая глаза, откинулась назад и почти закричала его имя. Он прильнул к её шее и излился потоком, теряясь в вихре жгучего наслаждения, шепча «Сладкая моя, любовь моя, любимая». И почувствовал, как она еще крепче обняла его и целует в ответ, не желая размыкать рук, отпускать… Ночь была наполнена тихим шепотом, стонами, безумными ласками, бесконечной нежностью, любовью. Поцелуям не было конца, как и сумасшедшим признаниям. Асад не мог ни на миг выпустить из рук свое сокровище, обнимал, прижимал к себе тесно даже в полусне, ласкал, едва открыв глаза, легко подкидывал на себя, и тонул, и терял себя в ней. Целовал её всю, впитывал в себя её вкус и запах, вновь и вновь наполняя её собой. Просил и получал, владел, мягко приказывал, и сходил с ума от её покорности, доверчивости, страсти. От того, как она тянется к нему, льнет, отзывается, с каждым разом становясь более открытой, смелой. «Безумие мое, мое спасение, - шептал Асад ей на ухо, плавно двигаясь, прижимая её спиной в своей груди,- Радость моя, моя жизнь». И она отзывалась тихим стоном, снова и снова лепеча его имя, умирая и вновь возрождаясь в его любящих руках. Время перестало существовать, как и весь мир вокруг, были только они вдвоем, прильнувшие друг к другу. Когда едва заалело небо, видимое сквозь тончайшие занавеси на окнах, Ширин спала, прижавшись к Асаду, а он смотрел на неё заворожено. Смотрел на её чуть побледневшее, осунувшееся личико, на легкие тени, залегшие под глазами, алые припухшие от поцелуев губы, на мерно бьющуюся голубоватую жилку на тоненькой шее. И замирал от распирающего его чувства восторга, счастья, любви, и благодарил в бесстыдстве всевышнего. Еще совсем недавно его покинула надежда найти ту, что станет его единственной, а теперь он не мог выразить словами всю полноту своих чувств. И жалел, что ночь так коротка, и нужно покинуть это ложе, оставить Ширин, хоть и не надолго. Неслышно облачаясь в халат, он не мог оторвать глаз от любимой, и в груди уже ныло тоской от разлуки, и душа и тело рвались к ней. Но нужно было идти. - Я вернусь, любимая, - тихо прошептал он, на прощание едва касаясь поцеловав её в висок, и ушел. Смотрины брачного покрывала провели в покоях старшей шахини, где присутствовали старейшие представительницы самых знатных и богатых семейств столицы, и каждая старалась удивить остальных присутствующих своим подарком молодой шахине в честь свидетельства её непорочности. А после хранитель покоев, выйдя на балкон, громко прокричал свое свидетельство увиденного, и за ним вслед глашатаи повторили это на всех улицах города. Такова была традиция. Ширин не полагалось быть на смотринах, чему она была очень рада. Проснувшись от ласковых слов прислужницы, она сначала даже чуть не расплакалась от обиды, не увидев рядом с собой Асада. Но после успокоилась, понимая, что правитель не может проводить с ней все свое время. Покорно позволила служанкам искупать себя, покрыть свою кожу сначала тягучим медом, потом пахучим лимонным соком, снова омыть себя, теперь уже розовой водой. Ширин одели, украсили, хотя она и не понимала, к чему это. Три дня после свадьбы она не могла никуда выходить из своих покоев, и кроме правителя к ней никто не мог прийти. Такова была традиция. Когда перед ней накрыли стол и спросили, чего бы она хотела, она густо покраснела, невольно дотрагиваясь до своих припухших губ. Ей хотелось только поцелуев мужа. Каждый мускул в её теле болел, тянуло внизу живота, но это была приятная боль, а воспоминания горячими волнами обдавали с ног до головы, превращая эту боль в жгучее желание. Она не хотела есть, только пить. Ей перестелили ложе, и оставили её в покое, а она, утолив жажду, сразу же улеглась на мягкое покрывало, подумала, что от него не пахнет прошлой ночью, и вдруг уснула крепким сном. Правитель смог прийти к молодой жене лишь с наступлением ночи. Было столько желающих лично поздравить его, что пришлось весь день провести в приемном зале, а мысли его были с Ширин. От хранителя покоев он знал, что шахиня чувствует себя прекрасно, почти ничего не ела, но послушно прилегла отдохнуть. Самому Асаду за весь день не удалось даже просто побыть в тишине, не то, чтобы отдохнуть. Даже в полдень во время трапезы он вынужден был выслушивать посетителей, он не мог бы вспомнить, что именно он ел. Когда вошел в покои жены, то увидел её у окна. Ширин смотрела в ночное небо и вертела в руках яблоко, но обернувшись на звук, выронила его и бегом бросилась мужу на шею. Прильнула к его губам, прижалась всем телом. Асад только сейчас понял, как безумно скучал по ней весь этот долгий день. Он обнимал её, целуя жадно, словно увидел впервые. Рывком распахнул на ней полупрозрачное ночное платье, встал перед ней на колени и стал целовать её живот, бедра, и шептал как безумный сумасшедшие слова любви, от чего она и вскрикивала тихо и смеялась счастливо. И все повторилось, и снова он тонул в ней, забывая весь мир, таял в её маленьких ладонях, как и она в его крепких руках. Он шептал и шептал ей «Любимая, сладкая моя», и она отзывалась поцелуями, ласками, снова и снова радуя его своей страстью. А когда первые восторги чуть утихли, они нежились в объятиях друг друга, тихими голосами рассказывая друг другу о разном. Асад смотрел на порозовевшую Ширин, слушал её, временами подшучивая над ней. Ему нравилось видеть, как она в миг краснеет, порой в смущении прячет лицо на его груди, тихонько губами прикасаясь к его коже. И он таял даже от такого легкого прикосновения. - В садах остались еще фрукты? – улыбалась Ширин, - Мои покои стали похожи на лавку зеленщика! - Это я приказал, - серьезно покачал головой Асад, - Моя Ширин достойна только самого лучшего! - Я скоро буду пахнуть персиками и вишней! – смеялась она. - Ты и есть мой персик, - Асад легко поцеловал её в губы, - Мой самый сладкий и желанный персик! А персик очень капризен, если за ним не ухаживать с любовью, он не станет плодоносить. А я мечтаю, чтобы ты… Ширин в каком-то порыве сама поцеловала Асада, затаила дыхание, заглянула ему в глаза. - А если первой родится девочка? – с легким страхом в голосе спросила она. - Пусть так и будет, - он склонился над ней, - Дочь станет моим бесценным сокровищем. Я сложу весь мир к твоим ногам, и мне не важно, кто родится у нас первым! Лишь бы ты была со мной вечно… Моей… всегда… Всевышнему было угодно, чтобы я обрел свою родину здесь, потому, что я должен был встретить тебя, моя Ширин… Ты моя судьба! Она притянула его к себе, вся раскрываясь и отдаваясь ему. «Мой повелитель!», - шептала она в безумии поцелуев и ласк, - «Мой мир, моя душа!» И даже ночь текла неспешно для двух влюбленных, продлевая мгновения счастья, отдаляла рассвет… Первым у правителя и молодой шахини родился мальчик, темноволосый кареглазый малыш, рождение которого праздновали в столице семь дней. Маленького шахиншаха назвали Бадуром, в честь деда, и правитель был горд и счастлив своим отцовством. Но когда через год у него родилась дочь, он вдруг понял в полной мере, что такое всепоглощающая, безусловная, безмерная любовь и обожание. Девочку с ясными серыми глазками, рыжеватыми кудряшками, назвали Амаль, дающая надежду. Правитель впервые в жизни плакал от радости, и благодарил всевышнего за все, что тот дал ему в своей безграничной щедрости.