Ты что, моя мама, Ива-чан?

В дверь постучали. Иваизуми оторвал голову от стола с конспектами, прищурился от настольной лампы - единственного источника света в темной комнате. Черт, кажется, он все же задремал. Оно и неудивительно, он не спал почти сутки, но преподам в универе все равно – "зачёт" или "незачёт" зависит от твоих знаний, а количество знаний прямо пропорционально количеству часов без сна. Для Хаджиме это была первая сессия, и шла довольно трудно – он вот уже несколько дней выглядел как восставший мертвец, и чувствовал себя примерно так же, по мешкам под глазами можно было судить о количестве выпитых им чашек кофе, а оставалось ещё 2 или 3 экзамена... "Ничего, вот закрою сессию и просплю двое суток. И ещё двое буду просто валяться в кровати как овощ, для профилактики. И никакого проклятого кофе"- успокаивал себя Хаджиме каждый день. Не то чтобы это помогало, нет, парень все равно проклинал жизнь, универ и себя заодно, за то, что приспичило пойти в медицинский, где приходится так убиваться и это будет продолжаться на протяжении 6 лет, однако Иваизуми как-то дотянул до самого главного экзамена. Сдать его, получить зачёт и можно будет немного расслабиться. Проспать двое суток конечно не удастся, но перспектива нормального здорового сна вселяла уверенность и мотивировала получше всяких энергетиков. Иваизуми выпрямился в неудобном кресле, потянулся - он ясно услышал хруст где-то в районе позвоночника - и посмотрел на ненавистные конспекты. Тетради ворохом были разбросаны по столу, несколько листов упало на пол. Плохо, что он заснул, столько материала мог повторить за эти... - Иваизуми провёл пальцем по экрану телефона - ...4:20! Когда он в последний раз выходил на кухню перекусить был час ночи. Он проспал три. Грёбаных. Часа. Хаджиме застонал. Если бы не дикий недосып, он бы уже все закончил и сейчас видел третий сон. Ну ладно, не третий. Максимум первый. Но теперь то поспать вообще не получится, экзамен начинается в 9, а он ещё не всё повторил. Или забить и будь, что будет, здоровье важнее? Хаджиме и так спал бы до будильника, если бы не... "Ах, да, я слышал, как кто-то стучал" - парень прислушался. На кухне негромко бурчал телевизор - Иваизуми включал его, чтобы заглушить давящую тишину пустой квартиры. В дверь снова постучали. —Черт, кого принесло в четыре утра? – пробурчал под нос Хаджиме. Может быть, это соседи. За солью пришли. Ага, в четыре утра. Может, это грабители. Грабить особо нечего, но возможно им приглянется идея побить хозяина неудачной квартиры. Тогда хотя бы появится уважительная причина не ходить в универ. Иваизуми ставил на грабителей. Естественно, дверные глазки в старом доме, где жил Иваизуми, не были предусмотрены. Кто-то из жильцов давно сделал капитальный ремонт и поставил более безопасные двери с глазками, потому как район был не самым благополучным. Но откуда у студента-первокурсника, еле накопившего на собственную квартиру, деньги не то что на ремонт, на новую дверь? Хаджиме привалился к двери, тщетно пытаясь уловить хоть какие-нибудь звуки через толстый слой дерева. Слышно было только непонятный шум и приглушённые голоса. "Ладно. Надеюсь, это грабители" - без особых эмоций подумал Иваизуми, повернул задвижку и потянул дверь на себя. Лучше бы это были грабители. Или соседи. Или кто блять угодно, но только не они. —Почему когда происходит что-то катастрофическое и алкогольное, там всегда оказываетесь вы трое? На пороге квартиры Иваизуми стояли ухмыляющийся Ханамаки, Матсукава с вечно непробиваемой физиономией и чёртов Ойкава. В том, что произошло что-то катастрофическое и алкогольное, сомнений быть не могло. У Ханамаки была рассечена нижняя губа, на скуле живописно расцветал синяк. На шее Матсукавы красовался не менее живописный засос (который Иваизуми тоже поначалу принял за синяк), уходивший под ворот порванной футболки. Ойкава был с ног до головы усыпан какими-то розово-фиолетовыми блёстками, огромные солнечные очки закрывали половину его лица, видимо, Тоору не смущало то, что на улице была ночь. В целом он выглядел как поп-дива, сбежавшая со своего концерта, яркая майка с зелёными человечками и обтягивающие джинсы дополняли образ. В дополнение, в воздухе витал явный запах спиртного. Иваизуми ждал. Макки лыбился, Матсун стоял, привалившись к косяку, и флегматично осматривался, Ойкава вел себя подозрительно тихо, делая вид, что его тут нет. —Заходите и садитесь, уёбки. Иваизуми сдержал вздох раздражения и поплелся на кухню ставить чайник - не просто так же эти идиоты среди ночи припёрлись, придется кормить. Неужели не могли напиться и завалиться к нему в любые другие 364 дня в году? Теперь ни поспать, ни поучить, плакало удачное завершение сессии и ментальное здоровье Иваизуми. Разворачиваясь, он успел заметить, как ухмылка Ханамаки стала ещё шире. "Конечно, не у них завтра самый важный экзамен за сессию. Не они не спали сутки, заучивая проклятые конспекты. Может они тоже не спали, но совсем по другой причине" – кольнула его неприятная мысль. После окончания старшей школы Хаджиме часто виделся только с Матсукавой. Сначала тот звал Иваизуми выпить, встретиться со старыми товарищами по команде, познакомиться с новыми людьми. Кохаи из Аоба Джосай звали на тренировочные матчи и соревнования. Но Иваизуми чаще говорил "нет", чем "да", и Матсун оставил попытки вытащить друга куда-либо. Пару раз в неделю они сидели вместе в баре, иногда с Ханамаки, разговаривали, вспоминали школьную жизнь, пока учеба не стала отнимать все время Иваизуми. А с началом сессии он и вовсе ни разу не вспомнил об их уютных посиделках. Сзади что-то загрохотало, последовал звук падения чего-то тяжёлого, ругательства Ойкавы и заливистый смех Макки. Иваизуми, предчувствуя неладное, обернулся. —Сними эти дурацкие очки, Дерьмокава, ты в них нихрена не видишь! Бывший капитан Аоба Джосай, первый красавец школы и фаворит девушек Ойкава Тоору прыгал на одной ноге в полутёмной прихожей Иваизуми, пытаясь одновременно поставить на место перевернувшуюся тумбочку и пройти на кухню. Все это сопровождалось диким хохотом. Что ж, Макки и в лучшие времена был слишком оптимистичен и никогда не упускал возможности постебать над Ойкавой. И не только над ним. —Сюда иди, – Хаджиме схватил Ойкаву за руку и втащил на кухню. –Оставь мою мебель в покое. Очки снимай. —Как грубо, Ива-чан, – Ойкава обиженно засопел, совсем как в детстве, лет 10 назад, когда они вдвоем строили домики на деревьях, смотрели на звёзды через игрушечный телескоп, каждый вечер ждали страшные фильмы про пришельцев по тв, играли на волейбольной площадке. Тогда и появилось это дурацкое "Ива-чан", от которого раньше хотелось улыбаться, а теперь скрипеть зубами. Хаджиме взглянул на Ойкаву. Тот попытался еще что-то возразить, наверное, хотел объяснить про очки и почему он таскается в них ночью, но Иваизуми оказался быстрее, сдернув их. Ему пришлось подняться на цыпочки. Идиот Ойкава все ещё был выше. Это сильно бесило, так же, как "Ива-чан", так же, как нелепые темные очки, так же, как огромный фингал, спрятанный под очками. Он бы их выгнал, он бы совершенно точно их выгнал – накормил и сказал валить, потому что у него важный зачёт сегодня и ему надо готовиться, от этого зависит его дальнейшее обучение – но с ними был Ойкава. Иваизуми не видел Ойкаву, если не считать регулярные фото и истории в Инстаграме, полгода. Шесть месяцев. Ни одного звонка. Ни одного сообщения. Шесть чёртовых месяцев. Ни одного "Ива-чан". Иваизуми знал, что Ойкава никуда не уехал, что он в том же городе – он видел фотографии Ойкавы то с кохаями из школы, то с какими-то девушками, то с Макки и Матсуном. Что ж, Макки, при всей своей любви доставать Ойкаву, ни разу не назвал его "Дерьмокавой". Видимо, в этом все дело. Шесть месяцев. Ойкава ни разу не написал. Иваизуми ни разу не позвонил. А теперь этот идиот сидел у него на кухне, с огромным фингалом, и с порога бросался своими "Ива-чан", как будто все нормально, как будто так и надо, как будто он каждый день являлся к Иваизуми пьяный и побитый, и в этом нет ничего странного. Хаджиме устал, Хаджиме хочется спать, у Хаджиме мешки под глазами, дурацкие конспекты и Ойкава, который ни разу не позвонил, Хаджиме скрипит зубами, он зол на Ойкаву, на себя, на Матсукаву с Ханамаки, на весь этот мир. —Ты что, дрался? И почему ты весь в блёстках? —А ты что, моя мама, Ива-чан? Иваизуми больше не спрашивает. Ойкава смотрит на него в упор, не отводя взгляд, фингал выделяется на бледной коже. Матсукава и Ханамаки молча сидят на диване. Телевизор бормочет. Кипит чайник. В Иваизуми тоже закипают раздражение и злоба. Он отворачивается налить чай. Матсукава закидывает ноги на низкий столик, заставленный пустыми банками из под энергетиков и чашками из под кофе. —Ноги со стола убрал, – вяло говорит Иваизуми, хотя знает, что ноги Матсуна снова будут на столе ещё до того, как он выйдет из комнаты. Из верхнего шкафа достает аптечку, смотрит на Ханамаки – тот отмахивается и быстро пьёт, обжигаясь, горячий чай – переводит взгляд на Ойкаву – он не шевелится и ничего не говорит, смотрит обиженно. "Чёрт, и что мне с ним делать?"– проносится в голове Иваизуми, в то время как руки сами достают лёд из морозилки. Хаджиме кивает в сторону комнаты и идёт, он слишком устал и слишком злой, чтобы говорить что-то Ойкаве, и если он не пойдет за ним сам, то будет ходить с фингалами на обоих глазах. Ойкава заходит в комнату, садится на пол возле кровати, с него сыпятся блёстки, отмечая его путь из кухни. Все вокруг Ойкавы в блядских блёстках. Ойкава бесит Иваизуми даже больше, чем конспекты и зачёты. Он садится рядом, кладет пакет со льдом на синяк. Ойкава ойкает: —Холодно, Ива-чан. —Драться не надо было, – Хаджиме не смотрел на Ойкаву, но почувствовал, что тот улыбается. От его улыбки сводит скулы. —Ты всегда такой, – и, помолчав, продолжил, – Бесишься, но помогаешь. В детстве было так, и в средней школе тоже. И в волейболе. Ойкава прикрыл глаза. Иваизуми тоже хотел бы закрыть глаза и заснуть, но тут идиот Ойкава, который с кем-то подрался, и Хаджиме нужен ему, так же, как 10 лет назад, так же, как в средней школе и как в волейболе. Он прав, Иваизуми может орать, обзываться, бить, но все равно придет, когда будет нужен Тоору. Потому что они ведь друзья. Потому что Ойкава нужен Иваизуми. —Почему ты пошел в другой университет? Хаджиме не ожидал такого вопроса. Ему хочется сказать "а почему ты ни разу не позвонил за полгода?", но он понимает, что это глупо. Вместо этого он говорит: —От тебя подальше. В этом есть доля правды. Ойкава не позвонил, потому что думал, что Иваизуми предал его. Иваизуми пошел в другой университет, потому что не хотел предавать их дружбу. Это глупо. Если в пять часов утра, вместо того, чтобы спать, ты прикладываешь лёд к чужому лбу, ни другой университет, ни другая планета тебе уже не помогут. —Ну да, конечно, – сонно отзывается Ойкава. Может, он всё понимает. Может, было бы лучше, если бы он не понимал. Иваизуми снимает лёд и аккуратно мажет фингал Ойкавы мазью. Ойкава улыбается и говорит, очень тихо, Хаджиме едва слышит: —Ты настоящая мамочка, Ива-чан. Я люблю тебя. Сердце Иваизуми пропускает удар. Он замирает и прислушивается, потому что не уверен, что последние слова Тоору ему не послышались. Он думает, что показалось. Он хотел бы, чтобы не показалось. За стенкой слышится тихий смех Матсуна и звонкий голос Макки, кипение чайника, разговоры из телевизора. Совсем рядом слышно только лёгкое сопение. "Он, что, спит?" Иваизуми хмыкает и убирает руку с чужого лица. Иваизуми больше не хочется скрипеть зубами, ему снова хочется улыбаться, как раньше. И Хаджиме улыбается, улыбается так широко, как не улыбался за последние полгода или даже дольше, так, что скулы сводит, но теперь совсем не от злости. На столе и на полу разбросаны недоученные конспекты, присыпанные блёстками, через несколько часов ему надо сесть на поезд и ехать в университет, пугая прохожих своим замученным видом, он нисколько не отдохнул, но сейчас ему все равно. Единственное, что для Хаджиме имеет значение – единственное, что всегда имело значение – это Ойкава, спящий на полу в его комнате, идиот Ойкава, весь в блёстках, с заплывшим глазом, детскими привычками и глупым "Ива-чан", заставляющим улыбаться. Хаджиме смотрит на него и думает, что больше не сбежит. Ни в другой город, ни на другую планету. Потому что он нужен идиоту Тоору. А Тоору нужен ему.