***
Сердце остановилось. Кажется, я сама превратилась в статую, вылитую из белого мрамора, поскольку казалось, что кровоток резко был остановлен. Я в испуге смотрю на маму, которая безотрывно наблюдает на реакцию Миши. Я медленно поворачиваю голову в его сторону, встречаясь с его хмурым взглядом и недовольным качанием головой. — Мам, у нас ничего нет, — тихо говорю я, надеясь, что мои слова хоть как-то повлияют. Благо ком в горле еще не появился и не мешает мне говорить. Но мама не обращает на меня ни малейшего внимания, продолжая сверлить Михаила взглядом. Я в испуге смотрю на Мишу, который продолжает смотреть на мою мать непроницаемым, холодным и полным заинтересованности взглядом. — Могу вас уверить, все мои просьбы не превышали меры профессиональной дозволенности. Юлия и сама может подтвердить, — и вот на меня смотрят эти два пронзительных черных глаза с немой уверенностью и твердостью своего решения. — Так ведь? — он приподнимает бровь, заставляя меня уподобиться китайскому болванчику, неконтролируемо качая головой. — Дай мне телефон, — просит мама, протягивая руку ко мне. Сердце, которое только-только начало биться, снова прекращает свою работу, у меня перехватывает дыхание. Я отрицательно качаю головой, немного отстраняясь от мамы. Посмотреть ей в глаза оказалось неверным решением: она метала гром и молнии и те грозили обрушиться на меня сию секундно. И я сдалась. Побоялась, что я не смогу отстоять свою точку зрения, что я не имею права ей противостоять. Струсила. Дрожащей рукой я лезу в карман джинсов, выуживая мобильник. — Так-то лучше, — она буквально выдирает устройство из моих рук, заставляя меня дернуться. Я чувствую взгляд Миши на себе, но не смею к нему повернуться, потому что иначе она окончательно все поймет, а я не смогу сдержать слез. Мама без зазрения совести копается в списке контактов, выискивая тот единственный. Я ведь его так и не переименовала. Она нажимает вызов. Слышатся легкие гудки, которые прерываются трелью телефона историка. — У вас есть еще аргументы в свою защиту? — деловито спрашивает мама, явно уверенная в своей победе. — Я дал Юлии свой телефон, чтобы она могла спросить у меня в не учебное время непонятные моменты. Насколько я осведомлен, вы поддерживаете такой подход к обучению, — Миша пытается спасти то, что уже полыхает пламенем. Он бросает на меня короткий взгляд, который дает ему понять — спасения нет. Мой телефон — открытая карта. Я хотела и удалить переписку, и переименовать контакт, но не успела. Я разочарованно прикусываю губу, опуская взгляд. Сейчас моя свобода закончилась. Мама заходит в сообщения, одобрительно качая головой. — У меня к тебе много вопросов, — резко сменив манеру общения, начинает моя мама. — Что ты ей такого пообещал, что эта дуреха купилась? Что ты ей можешь дать? И как давно ты с ней спишь? — мама ставит обе руки на стол Миши, нависая над ним как коршун над добычей. И как бы мужественно он не держался — моя мать сейчас имела мнимое преимущество. — Ты знаешь, с какой семьей связался? — это доводит меня до черты. — Мама, хватит, — начинаю я, вставая. Она меня игнорирует, но во мне проснулся самый настоящий зверь. Я повторяю, на этот раз громче и тверже, заставляя женщину обернуться и осмотреть меня недобрым взглядом. — Ты не можешь его тронуть, даже по закону, — она порывается открыть рот, но я заставляю ее выслушать мою вставку из закона, на который она намекает. — Ты ничего не можешь сделать. — Ты думаешь, я не найду повода? — она сводит брови к переносице, заставляя меня немного отступить назад, но не сдаться под ее натиском. — Очень зря, — мама снова обращается к Мише: — Ваши дополнительные занятия прекращены, — развернувшись на каблуках, она уверенной походкой продефилировала к двери. Я повесив голову и едва сдерживая слезы плетусь за ней, но моя мама успевает тихо приказать мне на выходе: — Сейчас мы идем к директору и делаем все, чтобы он уже завтра был отстранен и уволен, — я шарахаюсь от нее, едва не потеряв равновесие. — Нет, — тихо шепчу я, испуганно смотря на женщину передо мной. — Мама, нет! Ни за что! — чуть громче, на грани истерики начинаю я, подходя к ней поближе. — Мама, я сделаю все, что угодно, только, пожалуйста, не делай ничего. Очень тебя прошу, — и вот сейчас я не могу скрыть слез, которые ручьем полились из моих глаз. Я продолжаю смотреть на маму, игнорируя солоноватые ручейки, скатывающиеся по моим щекам. Неужели у нее нет никакой человечности? — Я сделаю все, что ты пожелаешь, только не уничтожай его. Мама проигнорировала меня, горделиво подняв голову. Равнодушно она протянула мне бумажный платок, чтобы я вытерла слезы, а потом поспешила восстановить свое расписание с посещением учителей, словно сейчас ничего не произошло. Превратившись в суровую статную даму, она вела спокойные вежливые беседы с учителями. Мне даже показалось, что ей вдруг стало все равно на то, что происходит, но то было лишь затишье перед бурей — дома меня ждал очень серьезный разговор. Я много кричала, доказывала свое мнение, стараясь всячески противостоять попыткам взять меня снова под свой родительский контроль каждого моего шага. Она имела право на меня злиться, но никак не могла все решать за меня. Удивило, что дело не дошло до рукоприкладства, только на домашний арест после посещения школы. Меня снова сажали в золотую клетку, и в этот раз мама была твердо намерена нисколько не отвлекаться от меня. Видимо, она все же поняла, что теряет связь со мной, как тогда с Катей. Всю ночь я провела дома в слезах, заперевшись в своей комнате. Но теперь она была не моей — это была клетка, в которой меня благополучно закрыли, в которую посадила сама себя, начав действовать на поводу чувств. Я понимала, что это не все, что завтра и на выходных мне хорошенько промоют мозг — мама просто так не отступится, она сделает все, чтобы прекратить то, что появилось между нами. К утру слез не осталось — остались лишь кровоточащие раны на моем сердце, которые не смогут зажить еще долгое время.***
— И я вчера повел себя, как настоящий дурак, — произносит Миша, тяжело вздыхая и обхватывая голову, проводя руками по волосам. — Пытался защищаться, как мальчишка, вместо того, чтобы нормально поговорить с твоей матерью, — он прикрывает глаза, явно сожалея о произошедшем вчера. Не могу сказать, что он не виноват, потому что повел он себя и вправду не благоразумно, но и винить его больше себя — глупо. — Не надо, мы оба виноваты в том, что произошло, — обнимая себя, произношу я, опустив голову и закрыв глаза. Мне безумно хотелось спать, я устала как физически, так и морально. У меня уже не было сил, а впереди был еще очень длинный путь сопротивления. — Что будет дальше? — тихо спрашиваю я, поднимая свой взгляд на Мишу перед собой. Он открывает глаза, смотря на меня с неподдельной печалью и тоской. Ему было нелегко, так же как и мне, но он старался не так сильно показывать свои чувства. Миша берет меня за руку, мягко поглаживая ладонь, а потом сокращает между нами расстояние, обнимая за плечи и вплотную прижимая к себе. У меня перехватывает дыхание, но лишь на секунду; через секунду я уже утыкаюсь носом в его грудь, с жадностью вдыхая аромат его одеколона и сжимая рубашку на его спине. Как мне не хватало этой простой и одновременно такой тихой поддержки. Я была готова ко всему, казалось, меня уже ничем не напугать… — Мы обязательно найдем решение проблемы. Поверь, — он в легком поцелуе прикасается губами ко лбу. — Я подумаю о ситуации. — Скажешь мне в понедельник, я теперь без телефона, — тихо прошу я, вздыхая. Смартфон сейчас был самой малой из проблем. — Нам важно продолжить занятия, тебе сдавать экзамен, — я согласно качаю головой отстраняясь. В первую очередь сейчас он мой преподаватель, для которого важен результат. Роль молодого человека сейчас четко отходила на задний план. — Я обязательно что-то придумаю.***
Что он мог придумать — я не знала. Тяжело понять, как можно выпутаться из нашей ситуации. Мама и вправду увеличила свой контроль, я практически не удивилась, когда встретила ее тем же днем после занятий внизу. Я не успела даже попрощаться с Егором, потому что она силой вытащила меня из здания школы и поспешила отвезти домой. Мне не хотелось с ней разговорить, совершенно. Но, кажется, и мама не торопилась начинать разговор. В молчании мы добираемся до дома. В таком же молчании поднимаемся в квартиру, и лишь когда за нами закрылась входная дверь, мама нависла надо мной коршуном. Ее взгляд не выражал ничего хорошего, бледно-серые глаза смотрят на меня с явным негодованием, брови сводятся «домиком», а губы сжимаются в тонкую линию. Я недолго смотрю на нее, но в конце концов мне становится жарко, и я прерываю наш зрительный контакт, что, наверное, кажется для мамы маленькой победой. Сняв пуховик и зимние ботинки, я стремлюсь скрыться в своей комнате, но как только я тянусь закрыть дверь, мама мешает мне. Я спешно отворачиваюсь, торопясь спрятаться от ее взгляда на кровати. Свернувшись калачиком, я смотрю в окно, но мама, кажется, не стремится смотреть мне в лицо: кровать прогибается с другой стороны. — Ты думаешь, что это любовь? — холодно начинает она, но я стараюсь сдержать порыв бушующих внутри меня эмоций. — Думаешь, что у него есть какие-то реальные чувства? — снова вопрос с сильным напором, снова от меня ждут ответа, но я также продолжаю молчать, смотря в окно на тихо падающий последний снег. — Как ты думаешь, что ему от тебя нужно? — она явно хочет, чтобы я ответила ей, но я также игнорирую ее. Мама начинает терять терпение, теперь она не ждет моего ответа и начинает свою гневную тираду. Мама дергает меня за плечо, заставляя перевернуться и встретится с ее взглядом, который уже рвал и метал внутри. — Он просто использует тебя! Пользуется твоей наивностью, простотой и тупостью! — я глотаю все эти гадости в свой адрес, пытаюсь пропускать их мимо ушей, не смотреть матери в глаза, но стоит мне только оторвать взгляд, как она дергает меня за ногу, заставляя смотреть на нее. — Ты наивна, чиста и глупа, ты доступна и ведешь себя как глупая девочка. Ты думаешь, что он любит? Что он понимает тебя? Что ему интересна ты? У него таких как ты — тысячи! Небось вся школа за ним бегает, а ты только этому и рада, ведь он обратил на тебя внимание, ты стала для него центром Вселенной. Глупая ты, Юлия, — заканчивает она слишком просто и холодно. — Я запрещаю тебе с ним общаться, слышишь? — отчеканивает мама, но тут меня разрывает и я сначала тихо, но начинаю ей отвечать: — Нет. — Что? — явно не понимая, переспрашивает мама. Я отвечаю уже громче: — Нет. — Юлия, ты меня не понимаешь, — кажется, у матери срывает крышу. — Нет, ты не будешь! Я запрещаю тебе. Это не любовь, это игра, а ты ведешь на его удочку! — Мама, ты не знаешь его! Нисколько, ничего, ни факта, ни простого слуха. Ты не общалась с ним, ты не говорила с ним ни о чем, кроме моей успеваемости. Ты не знаешь его, как ты можешь говорить так о незнакомом тебе человеке? — мамины глаза загораются недобрым огнем. — Юлия, ты недооцениваешь мои возможности. Ничто не помешает мне собрать на него информацию и также легко испортить ему жизнь, — я хмурюсь, начиная войну взглядов с мамой. — Ты не посмеешь. Он ничего не сделал такого, что может тебе помочь испортить ему жизнь, — тихо говорю я, но сама слышу как предательски дрогнул мой голос. — Уверена ли ты в нем? — хитро, по-лисьи прищурившись, спрашивает мама. — Можешь ли ты утверждать, что у него нет за плечами чего-то, о чем ты не знаешь? — я замолкаю, а мама понимает, что может теперь манипулировать мною и этой угрозой. — Уверена ли ты, что он откровенен с тобой и ты ему нужна? — она усмехается, а потом с той же гримасой на лице оглашает: — Одно мое рукодвижение и его карьере преподавателя настанет конец, а при еще одном моем звонке он может получить еще и срок. Хочешь ли ты этого? — угрожающе спокойно, холодно и четко говорит мама, вставая с кровати. — Подумай, Юлия. Дверь за мамой закрывается, а я откидываюсь на подушки, утыкаясь взглядом в потолок. Он долго скрывал от меня подробности своей жизни, я не могу сказать, что знаю о нем абсолютно все. Я принимаю Мишу с его недостатками, с его отрицательными качествами, с его минусами и плюсами, с его тайнами и секретами. Он старше меня, он прожил уже какую-то часть жизни, поднабрался опыта. Самое банальное, что он закончил университет, чего еще не сделала я. Он мог натворить много всего, много того, о чем я действительно могу не знать, о чем могут не знать даже Саша, его родители. Я уже молчу о Кате, хотя та и может знать больше. Мысли о сестре заставляют пройтись холодку по моей спине. Она может иметь козыри в рукаве, то, что она с радостью сольет матери. Я обхватываю голову руками. Нет-нет-нет-нет! Все возможные варианты развития дальнейших событий очень красочно рисуются в моей голове. Нет, Миша не заслуживает ничего из того, что рисует мое «богатое» воображение. Тюрьма по нему не плачет, а педагог он очень хороший, хоть и работает не по профилю. Черт, мама об этом может узнать за два счета! Я сжимаю пряди волос, прекрасно понимая, что единственно решение всей это ситуации плавает на поверхности — прекратить с ним общение на какое-то время. Да, это не самый простой способ, но точно один из самых лучших. Он знает, что я его люблю, и мои объяснения точно поймет, так что это может быть реальным выходом из ситуации. Мама успокоится, а, когда мне исполнится восемнадцать, она уже ничего не сможет мне сделать. Решив, что я пришла к единственному верному варианту, я заснула.