***
Тест, которой нам дала учительница, оказался очень легким, я справилась с ним за десять минут и ответы поплыли по всему ряду, а потом по следующему. Пока Арина переписывала мои письменные ответы, стараясь их перефразировать, я снова осталась сама с собой. Катя предприняла все попытки, чтобы заставить меня совершенно забросить изучение истории, она даже «случайно» увезла к себе мой учебник, чтобы у меня не было соблазна его открыть или чтобы у меня не проснулась совесть. Больше всего было трудно смотреть на Михаила Васильевича, который доверился мне, а сейчас вынужден был наблюдать за безжизненной мной. После беседы с Катей он очень внимательно наблюдал за моим каждым движением на уроке истории, за каждым вдохом и изменением в выражении лица. Сканировал меня своими такими темным, безумно красивыми и заставляющими мое сердце сделать кульбит глазами. Я безумно жалела, что мне приходится прогуливать дополнительные занятия, я безумно ненавидела себя за то, что позволяла себе уходить с них. Все те прекрасные чувства, такие как воодушевленность, не минутная радость, покинули меня и возвращаться не планировали. Или я не давала им вернуться? Я хорошо подумала над словами Арины, почему я позволяю Кате вертеть собой, как ей надо, и пришла к единственному выводу, что я просто тряпка, я не могу и не умею постоять за себя, позволяю делать с собой все, что кому-то надо. Арина была стеной, за которой я всегда успешно пряталась. А когда от нее ничего не зависело, я стала будто куском пластилина. Я поняла, что без подруги я никто, и как мне жить потом, когда Веселкиной не будет рядом, большой вопрос. — Так, что за грустное выражение лица, — толкая меня локтем, шепчет Арина. Вот он — образец для подражания: яркая, веселая, озорная, креативная, добрая, внимательная, отзывчивая, позитивная, смелая. Рядом с ней я просто серая мышь, которая ни на что не способна, не то что на любовь хоть кого-то противоположенного пола. — Да так, — грустно улыбаюсь я, еще раз, наверное, в сотый раз проверяя свой листочек. — Твое «да так» явно не маленькая мыслишка, а какая-то гениальная идея, — говорит Арина, гладя меня по голове. — Ты же реальной гений по всем предметам, и даже по истории, — она специально делает акцент на этой науке. — Вот скажи мне, за что и почему меня можно полюбить? — спрашиваю я, поправляя свою прическу. Наверное, за высокий конский хвост, большие вещи, постоянные брюки и балетки. — Глупый вопрос, — говорит Арина, поворачиваясь ко мне. — Да ты же просто настоящая красавица! Такие чистые и прекрасные голубые глаза, милая улыбка, а одни распущенные волосы чего стоят! Ты же очень умная, искренняя, добрая, у тебя чудесный смех, ты находчива и сообразительна. Юлька, да ты же настоящее солнце! Бриллиант! — я с толикой недоверия смотрю на нее. — Да, это правда. И не накручивай себя. Звенит звонок, и мы покидаем кабинет.***
— Юлька! Черноморка! — кричит Лизка, заставляя меня остановиться. Я поворачиваюсь и жду, когда та дойдет до меня. — Михаил Васильевич рвет и мечет, тебя ищет, — подозрительно смотрю на нее. С чего бы ему искать меня? Пока я не верю в слова Лизы, в коридоре появляется и сам историк. Он довольно быстро приближается к нам. — Черноморка, вот ты где, пошли, — говорит он, заставляя меня следовать за ним. Я одними губами говорю Егору, что встретимся с ним на следующем уроке. Мы поднимаемся в кабинет, историк пропускает меня вперед, я захожу, учитель закрывает за собой дверь на ключ. — Итак, поговорим? Садись, — я сажусь и испуганно смотрю на него. Я боюсь с ним говорить, а тем более оставаться с ним наедине. Конфронтация, вот что сейчас произойдет. И я не в коем случае не должна допустить моего разоблачения, а тем более раскрыть Катю. — Не хочешь начать? — я отрицательно качаю головой. — Нет, так не пойдет, — он качает головой, ставя руки на парту по разные стороны от меня, заставляя меня откинуться на спинку стула, как можно дальше. — Тогда будешь на мои вопросы отвечать, думаешь это легче? — с ухмылкой спрашивает Михаил Васильевич, а я понимаю, как соскучилась по этим разговорам тет-а-тет, как соскучилась по его глазам, взгляду, обращенному только ко мне, ухмылке. Я просто очень скучала, всего полторы недели прошло, а я только сейчас поняла, чего я себя лишаю. — Почему ты прогуливаешь дополнительные? — Я не хочу больше на них ходить, — как можно тверже и жестче. — Разве? Почему же? — спрашивает историк. Я слишком шумно сглатываю. Так, нужно собраться и вспомнить, как можно различить ложь. Бегающий взгляд, повторение вопроса вслух, любые повторения, резкая реакция, отторжение слишком быстрое, длинные паузы. Пока я все это вспоминала последнее как раз и произошло. — Надоело, — односложно отвечаю я. — Мне не нравится ваша система преподавания, — добавляю я, непонятно зачем. Не хватало его еще и обидеть. Тоже мне влюбленная называется. — Больно бьешь, Черноморка, — он пытается сыграть на моей жалости или смеется? — Есть еще более аргументируемые версии? — Вам не хватает этих двух? — вопросом на вопрос отвечаю я, он ухмыляется и закатывает глаза. — Хочу проверить, не найдутся ли еще, более оригинальные. Проверяю твою фантазию, — я молчу, тогда он продолжает. — Хм… Хорошо. Тогда следующий вопрос, почему перестала учить мой предмет? Думаешь, я не заметил, что ты намеренно валишь только историю? — я должна соблюдать спокойствие, и трезво мыслить, наверняка он спрашивает у меня то, о чем с ним говорила Катя. Чтобы она могла сказать? — Мне она перестала нравиться, — твердо отвечаю я. Историк становится ровно, складывая руки за спину, немного смеясь. Его эта ситуация забавляет, меня — напрягает. — Еще будешь пытаться врать? Или уже сознаешься? — Мне не в чем сознаваться, — говорю я, тоже вставая из-за парты. — Я говорил с твоей сестрой, твоя и ее версии совершенно разные. Такие планы нужно продумывать наиболее детально, — говорит он. — Ответь на последний вопрос и, пожалуйста, честно. Ты же ходила такая грустная из-за того, что не можешь больше ходить на историю? — я задумываюсь, он просит от меня честного ответа и я хочу быть честной с ним, мурашки пробегают по коже. Я вспоминаю все советы подруг не бояться и бороться за свое счастье. Я в последний раз хорошо думаю, что ответить, а потом, поднимаю свой взгляд. Глаза историка такие красивые, аккуратные и невероятно глубокие, я не могу им противиться, я хочу в них просто утонуть, они неотразимы. Я облизываю нижнюю губу, прежде чем дать ответ. Он тоже напряжен, я вижу, что он тоже о чем-то думает. — Да, — тихо произношу я, опуская взгляд. — Я не хотела бы и никогда в жизни не стала бы прогуливать историю, а тем более дополнительные, но все же мне не нравятся эти занятия. — Да хватит уже врать, Черноморка! В конце да концов! — он не выдерживает и немного прикрикивает на меня, я вжимаюсь в стул. Никогда не слышала, чтобы он повышал голос, да я даже никогда не видела его злым. — Я не вру, — я все равно защищаю Катю, она же моя сестра. Михаил Васильевич проводит рукой по своим волосам, ему не нравится, что я вру, а я не могу перестать. За полторы недели я привыкла к вранью, а к плохому привыкаешь быстро. — Одумайся, Катя заставляет тебя это делать. Ты же не хочешь этого, я вижу, — он пытается достучаться, но в этот раз, поднимает мою голову за подбородок, чтобы я не пыталась ее опустить. По коже пробегает табун мурашек, я все покрыта ими, и историк ухмыляется, не убирая руки. — Что же это за реакция такая? — он играет со мной, выдерживая мое терпение. — А если я сама этого хочу, — отвечаю я, смотря в глаза. Мне тяжело даются эти слова, но я смогла произнести их как только могла уверенно. — Не хочешь, — качает головой историк, отпуская меня и отходя к столу. Мне становится немного легче совладать с собой. — Да почему же! — восклицаю я, вставая со стула. — А вот почему! — Михаил Васильевич за секунду сокращает расстояние между нами и, наклонившись через парту, целует меня, пока я еще нахожусь в состоянии шока. Я широко распахиваю глаза, не до конца понимая, что происходит, ноги подкашиваются, если бы за плечи меня не держал учитель, я бы уже давно упала. Пытаюсь запомнить все ощущения, наслаждаться каждой минутой поцелуя, будто он первый и последний. Неумело, как я могу и знаю, пытаюсь ответить. Я чувствую улыбку на его устах, ему нравится мое неумение. Но вскоре историк и сам отрывается, не отпуская мои плечи, прислоняется своим лбом к моему. — Юля, ты не не хочешь ходить на дополнительные по истории, ты просто позволяешь собой манипулировать, не позволяй этого делать, — он шепчет это мне, пока я пытаюсь восстановить дыхание и не открываю глаза. — Вы так считаете? — шепчу я, наконец смея открыть глаза и следуя за велением рук историка, он выводит меня из-за парты. Я похожа на помидора, я буквально чувствую, как пылают мои щеки. — Юля, в отличие от некоторых, врать я не люблю, — его глаза смеются, он перекладывает мне одну руку на щеку. Его ладонь невероятно холодная. — Я тоже, — шепчу я, а он тихо-тихо смеется, дабы не нарушить эту идиллию между нами. — Вот и доказательства твоего вранья. Ты такая глупышка, — он улыбается, убирает прядь, выпавшую из хвоста за ухо, прежде чем снова приникнуть к моим губам. Я осмеливаюсь положить руки ему на плечи, не видя никаких препятствий с его стороны. Я кайфую и получаю невероятное удовольствие от его близости. Он очень нежен: аккуратно переносит вторую руку мне на затылок, стараясь каким-то образом управлять мной. Я таю. Я и представить не могла, насколько у меня сорвет крышу от его губ, от чувства его губ на моих. Не хочу прекращать этот момент, но в этот раз нас прерывает пиликанье телефона. Он недовольно отстраняется, чтобы посмотреть уведомление. — Скоро звонок, — говорит он, явно сожалея, снова подходя ко мне. — Поговорим после уроков? — я киваю, историк берет меня за руку. — Тогда я пойду? — спрашиваю я, удивляясь куда пропал весь мой голос. Я очень сильно хриплю. Он мягко улыбается, отпуская меня. — А зачем вы меня звали? — уже у самой двери спрашиваю я. — Тройку исправлять по истории собираешься? — уже сидя за столом, говорит Михаил Васильевич, я искренне улыбаюсь ему. — Жду через пятьдесят минут.