Сопутствующие потери

***       Городок этот маленький, неказистый и на окраинах очень похож на типичные нищие и неприглядные трущобы, впрочем, как и все сельские городки здесь. Их опять забросили в очередную задницу мира, но Зимний Солдат не удивляется и не протестует - память не подбрасывает лишней и ненужной информации о прошлых миссиях, стертая безжалостными разрядами тока. Он только живое оружие - и ничего больше. Три дня пешего марша до цели - и перед ними очередной "очаг цивилизации" африканского континента. Чёрная форма ГИДРы быстро нагревается под солнцем, обещая неизбежный жестокий перегрев, однако Агент молча шагает в неровном строю солдат отряда поддержки, цепко оглядывая кривые улочки и редкие небольшие кучки местных жителей. Аборигены испугано отводят взгляд и делают вид, будто не замечают небольшую группу солдат в светло-пятнистой маскировочной форме с потёртыми АКМ. В такую адскую жару почти никто не показывается на улице, предпочитая прятаться в домах, и это к лучшему - не придётся при столкновении с "целью" ликвидировать нескольких случайных свидетелей, допуская перерасход патронов и рискуя засветиться перед местной полицией.       Голова гудит, перед глазами плавают мелкие цветные пятна, складываясь в размытые фигуры, горло царапает жажда, волнами накатывает тошнота и иногда он слышит слова или обрывки фраз, которых сейчас никто произнести не мог, до того они неуместны. Солдат понимает, что неясные обрывки туманных воспоминаний в голове - не лучшая пища для размышлений, и инстинктивно прячет их как можно глубже, ни словом, ни взглядом не выдавая своего состояния. Нельзя дать сопровождающим повод думать, что он не справится. Не первый раз, когда приходится это терпеть, бывало и хуже, много хуже... Зимний Солдат медленно сжимает левую руку в кулак и пластины рекалибруются с тихим успокаивающим шелестом.       Вечер незаметно перетекает в ночь, как всегда бывает в тропиках, но темнота - не помеха Агенту. Сейчас он один, никто не стоит за плечом и не дышит в спину, даже до тошноты осторожный и принципиальный куратор Рамлоу не стал сопровождать на точку, где был замечен объект - задание простейшее, справится и новичок-новобранец. И потому Зимний утомлённо приваливается плечом к обшарпанной и щелястой глухой деревянной стене какого-то дома в извилистом тупике - сейчас можно, никто не видит, никто не накажет за слабость. Можно сглотнуть скудную слюну, прикрыть глаза, избавляясь от мельтешения перед глазами, можно растереть виски тёплой и холодной ладонями, унимая неотвязную сверлящую боль, глубоко вдохнуть и немного задержать дыхание, будто перед прыжком в ледяную мутную воду залива со старого деревянного пирса.       Солдат недовольно морщится: ещё одно воспоминание незаметно прокралось в память и засело надоедливой занозой, мешая сосредоточиться и вызывая новую волну вязкой головной боли. Он сжимает зубы и выдыхает, скалится кривой волчьей усмешкой и достает нож из незаметной перевязи, твёрдо сжимая его в кулаке. "Это должно помочь" - мелькает невесомая мысль. Миссия должна быть выполнена и ничто не сможет ему помешать, тем более какие-то неясные призраки воспоминаний в голове. Зимний замирает на секунду, кладёт живую руку на деревянную стену и заносит над кистью безупречно отточеное лезвие.       И мелко вздрагивает, замечая неведомо из какой щели появившийся щуплый силуэт мальчишки в нескольких шагах от себя. В сгустившихся сумерках можно только примерно определить возраст, но Солдату отчетливо видно, что парнишке не больше двенадцати, он болезненно худ, чумаз и одет в чужие обноски, а за плечами небольшая полупустая котомка. И взгляд он не прячет, как это свойственно нищим и попрошайкам. Агент смотрит - и цепляется за синеву глаз, смотрящих пристально и внимательно. Он чуть опускает нож и поворачивается всем корпусом к незванному очевидцу, которого в этот час тут быть не должно.       "Ликвидировать свидетеля, Солдат!" - ненавистный холодный Голос надрывается в мозгу и Зимний отчётливо понимает, что этого человека надо убрать, - но взгляд спотыкается о синь радужки и даже дышать становится сложно, а смертоносная бионика повисает безвольной плетью. Призрачный шёпот в голове становится отчётливо громче, головная боль выламывает виски ещё сильнее и Солдат коротко раздражённо шипит, стиснув зубы и сильнее сжимая металлические пальцы в кулак. Программа приказывает свернуть тонкую шею одним неуловимым движением, но что-то внутри цепко держит за горло, сбивая алгоритмы уничтожения, учащая дыхание и пульс, и не давая привычно обагрить руки кровью.       Нож скользит в потайные ножны, Солдат - сползает по хлипкой стене, остановившимся взглядом вперяясь в тёмное небо, уже вышитое яркими тропическими звёздами, которым не помеха редкие тусклые фонари на улицах. Мальчишка молча делает шаг вперед, сокращая расстояние до убийственно короткого, когда увернуться уже не получится будь ты хоть совсем без костей, и Оружие слышит тихий голос, но разобрать вопроса не может - в голове разрывом осколочной гранаты расцветает ослепляющая вспышка, сравнимая разве только с выворачивающей мозг болью от Машины. Он хрипит, хватая тёплый воздух раскрытым ртом, и судорожно скребёт пальцами по сухой истоптанной земле около себя, проваливаясь в обморочную тишину.       Едва Зимний открывает глаза, как инстинктивно резко выбрасывает вперёд левую руку, кожей ощутив движение рядом. Пальцы намертво вцепляются в тонкое запястье - и на приоткрытые губы неровно льётся тепловатая вода из мятой бутылки, сбегая тонким ручейком на присыпанную красноватой пылью форму и дробясь по земле мелкими исчезающими каплями. В синеве глаз напротив - ни капли страха, только на самом донышке, сразу за напускным безразличием, плещется какое-то знакомое чувство, о котором Солдат намертво позабыл. Он разжимает ладонь и, опираясь спиной на серые доски, позволяет поить себя, жадно глотая драгоценную влагу и пытаясь вспомнить хоть что-то под заполняющий голову "белый шум". Тошнота отступает, мутит теперь намного меньше и он отстраняет пластиковое горлышко от губ, подавая пальцами знак "Хватит, достаточно".       Мальчишка молча стоит рядом и внимательно рассматривает чёрный тактический костюм, автомат за плечом и спутанные волосы, хоть в сгустившейся темноте под взошедшей луной и вполовину так не видно, как в вечернем свете. Хриплое "спасибо" срывается с губ само и Агент удивлённо замирает на мгновение, услышав ответное "пожалуйста". Голос у парнишки тихий, сиплый и какой-то ломкий, будто говорит он нечасто и с трудом, и Солдат ловит себя на мысли, что ему хочется пригладить эти растрёпанные вихры ладонью, как когда-то давно кому-то нужному. Зимний мотает головой и криво усмехается, а потом, неожиданно даже для себя, гладит живой загрубевшей ладонью немытую пропылённую макушку и - кто-то другой, уж конечно, не он, - говорит в настороженную темноту "Иди домой, сопляк, мать заждалась уже". И снова вздрагивает, услышав тихое "Удачи, солдат!" от маленькой хрупкой фигурки, удаляющейся по тёмной улице.       Из-за угла полуразвалившегося дома с надсадным скрипом рессор выворачивает джип и пыль летит дымным шлейфом за истертыми шинами, стремясь обогнать машину, а свет фар мечется вдоль узкой улицы испуганым зверьком. В кузове - больше десятка солдат в разномастной пропылённой форме, среди пьяных оскаленных усмешками лиц ни одного трезвого, а водитель за рулём пьян даже сильнее пассажиров. Несколько глоток нестройно и фальшиво орут какую-то песню, другие просто смеются и стреляют в воздух из разнокалиберного оружия, очевидно, празднуя важное для них событие. Солдат презрительно морщится - среди этих наёмников нет ни одного достойного противника, и пусть они даже нападут всем скопом - и вскользь поцарапать его не сумеют.       Он разворачивается спиной к развеселым наёмникам и почти скрывается в тенях переулка, незамеченый и неузнаный, когда слышит визг шин, негромкий глухой удар и забористый мат на нескольких языках. Молниеносно разворачиваясь и перетекая в боевую стойку, Солдат обшаривает улицу пристальным взглядом снайпера - и вздрагивает, увидев у стены безымянного дома худое тело парнишки, изломанное неестественной позой, ещё подрагивающее после отбросившего его удара. Он присматривается к запрокинутому снежно-бледному лицу и скрипит зубами в бессильной ярости - в сбитом машиной тельце опознан тот самый подросток из неприметного тупика, так щедро поделившийся с ним водой. Агент скользит в тенях и быстро оказывается рядом с ним, касается шеи пальцами живой руки, проверяя наличие пульса и уже зная что биения под кожей не будет - очень уж немыслимо выгнута шея, слишком остро торчат колени и безвольны руки у лежащего на земле... Автомобиль даже не притормаживает и скрывается в клубах пыли за очередным поворотом улицы, чудом не снеся тускло горящий фонарь.       В ушах грохочет стук промёрзших колёс, мысли путаются и скачут безумными проблесками синих молний, и Оружие резко оборачивается, услышав далёкий смутно знакомый крик "Баки, нет!" - но за спиной только пустая жаркая ночная тьма. Ярость неумолимо захлёстывает удушливой багровой водой, живые пальцы сжимаются в кулак, а Солдат неподвижен и молчалив, только лицо за прядями волос застывает скорбной маской театра Но.       Агент не колеблется ни секунды - ему не надо вспоминать вводную по заданию, это выжжено по живой трепещущей ткани мозга, словами приказа выписано ядовитым пеплом прямо на изнанке черепа - и неслышно исчезает в тенях бедных улиц, продолжая прерванный маршрут и оставляя распростёртое на земле недвижное тело. До точки сбора и контрольного времени, после которого его начнут искать, - четыре часа. Этого более чем достаточно, и Солдат холодно и страшно улыбается. Он успеет. *       Предрассветный сумрак мягко струится, обтекая белые почти прозрачные шторы небольшой кухоньки, стелется по полу коридора до приоткрытой двери спальни и исчезает под приглушённым светом ночника с тумбочки. У окна, привычно прячась за лёгкой тканью, - неподвижно застывшая фигура, в бликующих металлом пальцах тлеет сигарета и дымок легкой струйкой утекает в приоткрытую форточку. Мужчина наклоняет голову и подносит к губам фильтр, жадно затягиваясь, словно докурить эту сигарету - последнее, что он успеет в своей жизни. Длинные волосы свешиваются, заслоняя лицо и не давая рассмотреть выражение горькой тоски, исказившее тревожно заострившиеся черты.       За спиной по деревянному полу шелестят знакомые шаги и мужчина мелко вздрагивает - до сих пор! - когда на плечо ложится горячая ладонь. Пальцы слегка сжимаются и поглаживают напряжённое плечо, призывая расслабиться, самим касанием обещая защиту. -- Не спится, Бак? Ты вечером и не поел совсем, нельзя же так, - голос Стива тёплый, обеспокоенный и самую малость сердитый - словно мать отчитывает любимого нерадивого сына, который не следит за здоровьем.       Барнс усмехается уголком рта и медленно выпускает струю дыма в сторону форточки - скорее, по привычке, чем осознанно, - и, повернувшись, упирается глазами в невозможно желанную синь напротив. Губы сжаты в узкую линию, пальцы левой с тихим гудением нервно комкают окурок, догоревший почти до конца, а мерцающая штормовая темнота в глазах всё говорит Роджерсу без слов. Он подходит вплотную, почти притирая Джеймса к подоконнику, кладет большую ладонь на металлическое плечо - и не успевает даже вдохнуть, как оказывается сжат в объятиях, больше похожих на боевой захват. -- Это в Сомали было, знаешь? Я его помню, словно вчера случилось... И я ничего не мог сделать, Стив, - Баки с силой сжимает ткань футболки на спине Роджерса и утыкается лбом в плечо, открывая шею жадному любящему взгляду. -- Вся моя сила, скорость и выносливость ничего не стоили в защиту одной маленькой жизни... - он поднимает тёмный расфокусированный взгляд, когда кожи на загривке касаются тёплые пальцы, и усмехается режущей ухмылкой Солдата: -- Но я смог отомстить.       Роджерс не говорит другу о сопутствующем ущербе, о своих невинных жертвах среди гражданских, о "допустимых потерях", не утешает жалкими пустыми словами - Джеймс всё понимает и сам, выучил за семьдесят с лишним лет даже лучше, чем капитан.       Стив только с нажимом проводит ладонями по лопаткам, неторопливо прослеживает позвоночник, спускается на поясницу и скрещивает там пальцы, прижимая вытянувшееся напряжённое тело ближе, ещё ближе посреди застигшей их метели воспоминаний. Он знает, что слова сейчас не помогут - и потому молчалив и внешне невозмутимо спокоен, хотя под горящей кожей бушует буря, отдаваясь в костях тупой болью, а в горле - тугим комком.       Баки медленно выдыхает и проводит носом по стивовой челюсти, охотно придвигаясь ближе, притираясь всем собой, словно ищет защиты от холода. Голос его ровен и пальцы лежат на крыльях лопаток, - живые и бионические - равно спокойно. -- Я нашел этих ублюдков, Стив, - пристальный взгляд ощутимо царапает, высматривая признаки отвращения, осуждения или неодобрения на любимом лице, но Капитан смотрит открыто и ясно, как никогда. -- Отыскал и прикончил. Каждого из них, ты понимаешь? - голос опускается до шёпота и в этом тихом голосе - ледяная крошка и неотвратимая поступь самой судьбы. -- Вот этими руками переломал их наёмничьи кости и вытянул кишки наружу! Тринадцать тёмных душ - за одну невинно загубленную жизнь, Стиви, и я не жалею, - вызов в серых глазах режет не хуже лезвия ножа в умелых руках, а ладони притягивают Роджерса ещё ближе.       Ближе, ближе и ближе, будто Джеймс боится оторваться от этой реальности, будто Стивен растает туманом между пальцев в нацистской клетке или развеется лихорадочно-горячечным мороком на металлическом столе Золы, или осыпется пеплом в неверных миражах после обнуления, или сгорит в чадном дыму взрывов и рассыплется стреляными гильзами по крыше на очередном гидровском задании по ликвидации.       В крови кипит шальная смесь прохладной тревоги и искрящегося, покалывающего нервы ожидания, и теперь уже не важно, кто будет ведущим, а кто - ведомым. Для них двоих это не имеет никакого значения, потому что в этой разделённой на двоих жизни нет выигравших и проигравших. И тогда, в сорок третьем и сорок четвёртом, и сейчас нет ничего, кроме жара под кожей - и стремления слиться настолько неразделимо, насколько позволят тела. А их души и так уж давно вместе, словно два крыла у птицы...       Капитан молча мажет губами по скуле и целует своего сержанта тепло и бережно, охраняя от своры голодных демонов, воющих под черепом, от тёмного ледяного молчания снов и их же визгливого крика, когда густую призрачную кровь с ладоней не отмыть, как ни пытайся, хоть кожу до костей сними - не поможет...       Барнс потирается лбом о плечо, привстает на цыпочки - всё-таки Стивен вытянулся выше своего невезучего друга, - приникает к губам, что мягко и покорно раскрываются сейчас, и целует жадно, несдержанно, урча и постанывая, подталкивая к столу и нарочно игнорируя распахнутую дверь в спальню. Сержант чувствует, как край столешницы упирается в ягодицы и довольно скалится, медленно облизывая губы, и снова прижимается вплотную, тут же прогибаясь и легко перетекая на крышку стола. Стив замирает ненадолго, любуясь разворотом плеч, изгибом сильных рук, что призывно тянутся к нему, линиями приглашающе разведённых бёдер - и наклоняется над распростёртым, звенящим от напряжения Джеймсом так близко, что дыхание их смешивается, проходя щекочущими мурашками по коже у обоих.       Стивен очень хочет быть осторожным и неторопливым - руки ласково оглаживают плечи и спускаются ниже, на твёрдый живот, поджимающийся от касаний, но когда он слышит тихий прерывистый вздох Баки, ощущает сильнее сжавшиеся на плечах пальцы и скользящие на лопатки ладони - по спине словно скатывается огненный вал, оседая внизу живота пульсирующей и тянущей жаждой. На секунду перед глазами темнеет, а когда пелена растворяется - одежда хаотично разбросана вокруг них и губы снова лихорадочно изучают друг друга, пальцы Стива мягко и настойчиво растягивают восхитительно шелковистое горячее нутро, а Баки нетерпеливо постанывает, чуть запрокинув голову, сильнее разводя колени и сцепляя лодыжки на роджерсовой пояснице. Капитан всего на секунду заглядывает в его туманно-шалые глаза, - тёмный зрачок уже почти съел льдистую просинь радужки, - и терпение испаряется со скоростью летящей в цель пули. Он плавно толкается в желанную тесноту и, придерживая резко дёрнувшиеся навстречу бёдра, унимает его голодные стоны губами, снова и снова давая чувствовать себя и прижимая всем весом к поскрипывающему дереву стола.       Джеймс низко стонет снова и снова, тянет к себе сильнее, до сжатых захватом рёбер, подается резче и раскрывается ещё больше, а его взгляд из-под ресниц уже совсем плывущий, почти безумный, и зубы щерятся в диковатой улыбке, больше похожей на волчий оскал, но и Роджерсу не привыкать к этой звериной нежности. Он только мягче гладит кожу и прижимает руку к груди напротив его сердца, одним прикосновением забирая порывы ранить себя, отдаваясь пламени чувств, бушующих внутри выстуженной человеческой оболочки, и целует долго, сладко и требовательно, по глотку выпивая испытанную боль.       Жар тел и взаимная потребность нарастают лавиной, текут меж ними горячим маревом и застилают глаза, отбирая последние крохи сдержанности, и скоро Стив отпускает себя, частым ритмом толкаясь в пульсирующее нутро и почти не выходя, а Баки вцепляется в склонившиеся над ним плечи до синяков и стонет почти непрерывно, многократно облизывая и прикусывая мгновенно пересыхающие губы. Стив наклоняется ещё ниже, слизывает жадными поцелуями проступившие на джеймсовых губах бисеринки крови, - словно воду в пустыне пьёт, - и Барнс невозможно широко раскрывает высветлевшие до бледной лазури глаза, изгибается навстречу сильнее, а долгий хриплый крик его мечется меж стен кухоньки счастливой птицей и, необратимо пойманный, оседает на губах Капитана. Стив сильнее сжимает пальцы на джеймсовых бёдрах и чуть замедляется, старается продлить их близость, но обжигающая пульсация вокруг него сжимается сладким кольцом, перед глазами плывёт, а судорога оглушающего оргазма скручивает его большое тело и выбрасывает за край, разворачивая во внутренней бесконечности под закрытыми веками звёзды, галактики и сам Млечный Путь в придачу.       Он медленно выскальзывает и оседает на тёплое тело под собой, и смутно ощущает как Баки шевелится, осторожно высвобождаясь из хватки пальцев и, удобнее устраиваясь на столе, заботливо притягивает его выше, оберегая от падения на твёрдый холодный пол жестким металлическим объятием. "Нужно было всё-таки дойти до спальни," - мелькает ленивая мысль, и Стив проваливается в ласковые руки недолгого сна, уткнувшись носом в барнсову шею, всей кожей ощущая его спокойную расслабленность и призрак улыбки на губах. *       ...Первые рассветные лучи несмело пробираются в узкую щель меж занавесок спальни, щекочут щеки с пробивающейся щетиной, но Джеймс приоткрывает глаз и морщится, как потревоженный кот, а потом глубже зарывается в подушку, издавая невнятные протестующие звуки. Стив уже проснулся и просто лежит рядом, умиротворённо любуясь ночными тенями, мягко отступающими с его скул под живительными лучами солнца. Металлическая рука поперёк груди играет солнечными зайчиками, ничуть не стесняя размеренного дыхания капитана.       Барнс всегда любил поспать и когда-то эта привычка по настоящему осложняла Стивену жизнь: попробуй-ка разбудить ранним утром на работу парня вдвое больше себя, да еще выколупать его из-под одеяла, когда он этого категорически не хочет?! Баки и сейчас настоящий соня, но они никуда не спешат уже пару месяцев, и Роджерс надеется, что затишье продлится ещё хотя бы столько же - он ещё не готов спасать весь мир, когда самый дорогой и нужный ему человек может оказаться в непредвиденной опасности.       Капитан поворачивается и придвигается ближе, дотрагиваясь до тёмных волос сначала легчайшим прикосновением, а потом зарываясь в длинные пряди пальцами с истинным наслаждением. Баки сквозь дрёму только вздыхает и поворачивает голову удобнее, подставляясь под ласкающую ладонь и прижмуриваясь. "Ну настоящий кот," - думает Стив, и целует в макушку, пытаясь пригладить непослушные вихры. В этот момент ему кажется, что рядом тот самый Баки, что ночевал когда-то в его комнате до войны - добрый, солнечный и обаятельный парень, которого так просто было полюбить. И кажется, что вся боль, тоска и гнев, которые он видит бессонными ночами в глазах Джеймса - только затяжной дурной сон, алый морок, наведённый недобрым колдовством, что рассеется с первыми солнечными лучами, расползётся рваными клочьями тумана по тёмным щелям.       Рука в волосах замирает на мгновение, сердце на миг будто сбивается с ритма - и этого достаточно, чтобы Барнс окончательно проснулся, настороженный и готовый ко всему. Развернувшись всем телом к Стивену, он смотрит в ясную синь любимых глаз - и видит как на ладони его страхи и тревоги, все день за днем неотвязно мучающие мысли. Бионическая кисть мягко ложится напротив сердца, считая его биение, и успокаивающе поглаживает тёплую кожу, а голос ровен и тих. -- Я потерял себя и вряд ли найду снова. И ты знаешь, Стиви, что риски срыва слишком велики и любые потери не будут допустимыми, - Джеймс поднимает голову выше и смотрит слишком пристально для только что проснувшегося. -- Для всех будет лучше, если я засну опять, до тех пор, пока стану неопасен. -- Ты моя недопустимая потеря, Бак, - Роджерс кладёт ладонь на растрёпаный затылок и прижимает тёмную голову к груди, утыкается носом в макушку, жадно и глубоко вдыхает запах волос: пахнет сигаретами, ветром и самую малость - ванильным ароматом вчерашнего раннего сливового пирога. Перехватывая настороженный и внимательный взгляд в ответ, Стив невозмутимо продолжает: -- Но теперь я знаю, к чему быть готовым, и не повторю своих ошибок. Теперь я не отпущу, Баки, и даже не пытайся ускользнуть от меня.       Барнс глубоко вздыхает, обнимает крепче, потирается щекой о широкую грудь под собой и, наконец, улыбается скупой несмелой улыбкой абсолютно счастливого человека. ***