Губернатор принял новый закон о налогообложении. Теперь каждый заключённый в штате должен платить за своё содержание. Избиратели поддержали инициативу, рейтинги губернатора выросли, а местная республиканская партия и вовсе билась в экстазе. На фоне общей эйфории над «Оз» всё сильнее сгущались сумерки. Вся тюремная администрация хваталась за голову в попытках успокоить массовое волнение. Бесполезно.
«Почему мы должны платить за содержание этих выродков?» — В целом неплохой вопрос, но люди видят только одну сторону медали. Обычный заключённый без влиятельных родственников и крупного счёта в банке точно встрянет в долги, если будет платить за землю и за еду, что предоставляет государство. Когда ему суждено будет выйти на свободу, то этот самый преступник, который стал намного злее и опаснее, чем когда только попал за решётку, тут же пойдёт убивать и грабить, чтобы оплатить долг перед штатом. Общественность почему-то думает об этом в последнюю очередь.
Надвигается что-то страшное. Губернатор, как обычно, не слушает советов и не собирается идти на уступки. Это просто фарс перед предвыборной кампанией. Фарс, который может обернуться ужасными последствиями.
Атмосфера нагнетается с каждым днём всё сильнее. Конфликт ниггеров со всеми остальными бандами сошёл на нет. Казалось бы, перемирие это хорошо, но не в «Оз». Тут всё, что ни делается, — к худшему. На несколько недель в «Изумрудном городе», да и во всех остальных блоках наступает подозрительное затишье: никаких убийств, ранений, изнасилований и побоев. Уилкерсон слишком часто собирает своих шестёрок и повсюду таскается с какой-то книгой. А потом вспыхивает бунт. Уже второй на памяти Мигеля.
Прошлый мятеж был хаотичным, нелепым и опрометчивым, но этот, видно, продуман до мелочей. Всё началось с кабинета Макмануса, и, когда его удалось взять в заложники, дела пошли совсем хорошо. Другие блоки, получив сигнал, тоже принялись за бесчинства. Пленных распределили по разным местам, чтобы тюрьму не смогли взять штурмом. Прицельный удар не спасёт больше, чем одного заложника. Тут нужны переговоры, а не грубая сила.
Мигелю так же, как и Раену, по большей части параллельно на бунт. Главное, чтобы их не коснулось, а остальное не так важно. Они сходятся во мнении, что лучше отсидеться в камере и не высовываться лишний раз, но как-то чересчур быстро всё идёт не по плану.
— Давай, выметайся отсюда, — обращается Уилкерсон к О'Райли, и тот без промедления выполняет приказ, плотно закрыв за собой дверь.
Мигель как будто теряет все эмоции. Теперь, когда он один на один с этим монстром, уже нет смысла сопротивляться. И «Оз» — не то место, где тебе придут на помощь. Мигель даже не осуждает О'Райли. Если бы Уилкерсон пришёл за задницей Раена, то Альварес бы тоже его оставил.
В «Изумрудном городе» всё ещё горит свет, поэтому Мигель может детально разглядеть лицо Майкла. Может, но не будет. За прозрачными ограждениями толпятся прихвостни Уилкерсона, они давят свои мерзкие улыбки и щурят глаза в предвкушении. Стекло ничего не скроет от этих плотоядных взглядов. Значит, Уилкерсон хочет, чтобы видели…
Майкл припёрся вместе с книгой. Этот параноик-революционер боится, что книгу прочитает кто-то ещё, поэтому практически не выпускает её из рук, но сейчас он осторожно откладывает её в сторону. Снова эти мясистые грубые ладони на коже, Альварес испытает приступ чистейшего отвращения. Нет, он не сдастся без боя. Лучше с переломанными костями захлёбываться кровью, чем просто принять.
В Мигеле не осталось ничего сильного. Пропал тот запал юности, огонь и агрессия. Ему сейчас двадцать восемь, и он так безумно устал. Эта усталость похожа на летаргию, которая въелась под кожу и не проходит даже после долгого сна. Торквемада, наркотики, Рэй, Марица — всё прошло мимо, не задев сознания. Альварес так и остался отстранённым. Но сейчас, стоя перед этой горой тестостерона, Мигель чувствует, как его накрывает потоком бушующей энергии. Всё как-то разом обрело смысл. Он готов драться до конца, и почему бы не умереть, когда ты чувствуешь себя настолько живым.
Альварес резко отстраняется от Уилкерсона и тут же принимает боевую стойку. Ниггеры за стеклом тоже настораживаются.
— Ясно, — разочарованно выдаёт Майкл, — я не хочу тебя насиловать, Альварес. Так не интересно. Мне нужно твоё согласие.
— Нет, мужик. Никогда. — Мигель ни на секунду не позволяет себе расслабиться.
— Мне кажется, что ты ещё можешь передумать…
— С какого хуя?!
Майкл снисходительно улыбается и объясняет:
— Отец Мукада у нас в заложниках. — Он выдерживает паузу и продолжает нарочито мягким тоном. — Если будешь хорошим мальчиком, отпущу его с тобой. — Уилкерсон подходит так близко, что между их лицами можно уместить не больше двух ладоней ребром.
— Всё зависит от тебя, hermano(1).
Альварес перегорел. Слова Майкла вернули его на землю, и он потух, словно спичка. На лице появилось всё то же скорбное выражение, которое не отражало, по сути, ничего и было для Мигеля слишком обычным.
— Это всё ненадолго. — Альварес отходит на два шага назад. — Тебя завтра уже прибьют сицилийцы или твои же ниггеры. Губернатор просто подождёт, когда вы сожрёте друг друга, как крысы.
— Ты много знаешь про крыс, но мало обо всём остальном. — Майкл берёт в руки книгу и размахивает ей прямо перед носом Мигеля. — Никколо Макиавелли, «Государь». Тут всё написано, понимаешь? — Майкл открывает книгу на странице с загнутым уголком и так быстро находит нужные строчки, будто читает и их не меньше десятка раз за день. — «Из всех зверей пусть государь уподобится двум: льву и лисе. Лев боится капканов, а лиса — волков, следовательно, надо быть подобным лисе, чтобы уметь обойти капканы, и льву — чтобы отпугнуть волков».
— Ты ёбнулся?
— Забудь, Альварес, тебе не понять. — Уилкерсон захлопывает книгу. — И ещё, Никколо ненавидел священников, так что поторапливайся давай с выбором.
Там, за оградительным стеклом, ниггеры решают вопросы с деньгами. Без звука ясно — на эту встречу принимались ставки. Уилкерсон облизывает свою ладонь и проводит ею по щеке Мигеля. Какая мерзость. Подручные Майкла взрываются смехом. Только после этого он, наконец, оставляет Альвареса в покое.
***
Альварес думает о Рэе. Точнее, о том, на что он ради него готов. Во время прошлого бунта Мигель позволил своим compadres(2) избить и пленить священника. Рэй выкрикивал его имя, но Мигель остался равнодушным.
— Извини, что ничем не помог тебе, падре. — В тот день святой отец принёс одежду Альваресу в карцер. Это была их первая встреча после беспорядков.
— Я уже простил тебя, ведь так? — Альварес никогда не просил его прощения, но Рэй сказал то, что было лучше для Мигеля.
И сколько таких моментов накопилось за восемь лет? Мукада помогал Альваресу, а тот отвечал ему побоями. Рэй не ждал благодарности, он не настолько наивен, но сейчас Альварес не может его бросить. Отец Мукада единственный, кого Мигель мог назвать своим другом без фальши и сомнений. Их долгие непростые отношения стоят того, чтобы поступиться гордостью. Рэй стоит того, чтобы поступиться гордостью.
***
— Ну, и в чём проблема? — без особого интереса спрашивает О'Райли. — Ты же уже отдал свою задницу Торквемаде, так иди и отдай её Уилкерсону.
— Слышишь, ты!.. — Мигель вскакивает с кровати и подлетает к Раену, хватая его за горловину безрукавки. — Никому я ничего не отдавал! — Альварес чеканит каждое слово и периодически встряхивает О'Райли, как тряпичную куклу. Раен с силой отталкивает Мигеля в сторону так, что тот поясницей врезается в раковину.
— Откуда мне знать, как у вас всё было с Торквемадой? Не хотел обидеть тебя, принцесса. Просто ждал, когда ты попросишь о помощи. — Побагровевшее лицо О'Райли постепенно приходит в норму.
— И ты поможешь?
— Моё имя Раен "Помогу за деньги" О'Райли. Дать реквизиты карты или рассчитаешься наличкой?
Они обговаривают цену и ещё некоторые детали, но в итоге жмут руки в знак удачной сделки. Конечно, у Раена уже был план. Он знал о книге, над которой так трясся Майкл, поэтому сразу же пошёл искать самого начитанного старика «Оз». Рибедо сказал, что на труд Макиавелли есть ответ, написанный прусским королём и изданный под названием «Антимакиавелли». Как только Раену в руки попадает эта книга, он вместе с Мигелем идёт на дипломатическую встречу. «Если будешь знать слабые стороны своей стратегии, то станешь практически непобедимым» — это главный аргумент Раена, и кто бы мог подумать, что он сработает. Вместо Альвареса Майкл взял книгу, и это было чудо. Так в карман О'Райли прилетело пять сотен чистой прибыли.
***
Утро Рэя начинается с казни заключённого. Святой отец прочитывает молитву и молча встаёт в сторону. Взгляд цепляется за беззащитно-оголённые руки с набухшими прожилками вен. Он знает, как это должно быть: сначала введут тиопентал натрия, как для анестезии, но немного больше. Потом павулон, который парализует лёгкие, а потом хлорид калия, и сердце заключённого перестанет биться.
Рэй на секунду представляет, как Альварес ложится на эту кушетку. Что-то до боли сжимается в груди, и дыхание становится поверхностным и неровным. Священник обхватывает себя руками в попытках умерить озноб. Даже мысли о его смерти разрывают душу. Рэй на несколько секунд закрывает глаза и пробует глубоко дышать. Всё проходит. Когда чувство реальности возвращается, Мукада видит, как надзиратели развязывают ремни на руках и ногах заключённого. Он уже мёртв. Его казнили, а Рэй отвлёкся на мысли о Мигеле. Отвлёкся, когда он должен был запомнить всё в мельчайших деталях. Это было так важно, быть с ним молитвами и мыслями в последние секунды его жизни, сделать эту смерть важной, наполнить её смыслом. Как наместник Бога Рэй снова провалился. Уже в кабинете Рэй оправдывает себя, цитируя Евангелие от Матвея: «… у вас же и волосы на голове все сочтены; не бойтесь же: вы лучше многих малых птиц».
Рэй не знал, что начался бунт, он спокойно принимал у себя исповедующегося. Мукада отпустил ему грехи, а он ударил его по голове статуэткой. Рэй очнулся в библиотеке с жуткой головной болью; его ноги и руки сильно затекли, но он не мог пошевелиться. Руки, согнутые в локтях, крепко связаны за спиной, а щиколотки привязаны к ножкам стула. Рэй пробовал звать на помощь, но никто не пришёл. Когда вместо крика из горла священника стал вырываться прерывистый хрип, в помещение вошли двое заключённых и избили его.
Чтобы не сойти с ума от захлёстывающего волнами ужаса, Рэй вспоминает о католических мучениках. Максимилиан Кольбе знал и не такой страх, видел и не такой ужас, но он смог сохранить рассудок и не забыть о добродетели. Архиепископ Оскар Ромеро, Памфил Кесарийский, Иероним де Анджелис — все были сильными духом. Рэй должен соответствовать.
***
— Эй, падре, очнись. — Как же Рэй скучал по этому голосу. Мигель берёт Рэя за подбородок и вглядывается в его глаза, затянутые мутной поволокой. Не дождавшись ответа, Альварес принимается развязывать верёвки. Из-за сильного давления на запястьях остаются розовые следы. Всё тело ломит и скручивает. Мукада хрустит шеей и разминает руки, пока Мигель молча ждёт, когда он уже закончит. Мигель пришёл за ним. Мигель не оставил его.
— Пойдём. — Рэй встаёт со стула, но ноги слишком ослабли, и, нет, он падает не в тёплые объятия, а с грохотом валится на пол под сдавленный смех Альвареса.
Когда они оказываются вне библиотеки, Рэй хватает Мигеля за запястье.
— Куда мы?
— Ко мне в камеру. Так будет безопаснее. Я смогу о тебе позаботиться. — Мигель не вкладывает в эти слова ничего, кроме их прямого смысла, и ещё он освобождает руку из неуверенной хватки, но сердце Рэя всё равно стучит на порядок быстрее.
***
Первое, что Рэй делает — рассматривает своё помятое отражение в зеркале над умывальником. Волосы взлохмачены и торчат в разные стороны, нижняя губа разбита, струйки крови застыли на коже, гематомы и ссадины по всему телу. Мукада застёгивает манжеты и несколько раз приглаживает воротник, который всё равно не станет держаться без пуговицы.
Первое, что Раен говорит Мигелю: «Не трахай его здесь». Первое, что Мигель отвечает Раену: «Не обещаю». Рэй не смущается, потому что это просто шутка, и он тоже может улыбнуться.
