Профилактика счастья

Высоцкий быстро раздевается и уходит на кухню, объяснив это тем, что сначала лучше им увидеть меня, а потом плавно перейти к знакомству. Пока он ставит чайник на плиту, я открываю дверь, прежде чем соседи начнут жаловаться на шум. — Лягух! — с порога вопит мой братец, кидаясь в объятия. Очень долгая разлука с ним даёт свои плоды. Это заставляет улыбнуться и немного расслабиться. В конце концов, он всегда будет на моей стороне. — Ты чего так долго? — спрашивает встревоженная мать, косо поглядывая сначала на бледную как снег меня, а потом и на мужские ботинки в углу прихожей. Чёрт. — Ты болеешь? — Немного, — вздыхаю я, приобнимая обоих родителей. Выглядят они очень странно. Собственно, у них напряженная обстановка в отношениях не заканчивается вот уже больше полугода, но причины они не озвучивают, а я не лезу, чтобы лишний раз не нарваться и не остаться крайней. — У тебя гости? — как раз кстати спрашивает отец, кивая в сторону Лёшиной куртки. — Вы проходите, — тихо и неуверенно произношу я, даже не зная, уловили ли они двусмысленные нотки в голосе. — мне нужно вам кое-кого представить, если вы не против. Молча переглядываясь, они раздеваются и проходят в зал. Внутри всё цепенеет. Я совершенно не представляю как себя вести, что говорить, как представлять преподавателя, а таблетка парацетамола всё никак не хочет начинать действовать. Прекрасная картина застывает у меня перед глазами. Высоцкий, мама, папа и брат стоят посреди комнаты. Тотальный пиздец, к которому я не была готова и вряд ли когда-нибудь вообще бы подготовилась. — Добрый вечер, — уверенно здоровается Лёша, протягивая руку слишком уж напряженному и нахмуренному папе. — Алексей. Михайлович – так и хочется вставить мне, истерически хихикая. Не смешно от слова совсем. Папа руку всё же пожимает в ответ, неуверенно, дёргано, будто совершенно не хочет это делать. Что-то не так. — Владимир Павлович. — Может вы сядете? — запинаясь буквально в каждом слове почти пищу я. Сесть и правда уже очень сильно нужно, потому что ещё секунда и пол под ногами явно пропадёт. Мама тихонько размещается на краю дивана, не сводя с меня взгляд, который я никогда раньше не видела и не хотела бы знать, что он за собой скрывает. К горлу подступает неприятный ком. Не скажу, что внешне Лёша похож на довольно взрослого человека, но разница в возрасте между нами определенно заметна. Отец и брат садятся рядом и в этот момент я очень сильно благодарю Саню за то, что он не подал виду, что знает этого человека, а только чуть взволнованно опускает глаза в пол, явно предчувствуя что-то нехорошее. — Я бы хотела познакомить вас с Лёшей, потому что мы с недавних пор в отношениях, — прочищая горло кряхчу я. — И раз так получилось, что вы встретились сегодня, то предлагаю вам ненадолго задержаться и побеседовать. О чем я собралась беседовать не знаю сама. Ужасно неловкую тишину прерывает кипение чайника. Звук, кстати, очень вписывается в ситуацию. По невербальным сигналам, посылаемым Высоцким, я понимаю, что дальше выруливает он сам. Смотрит он на меня, кстати, всё также уверенно и спокойно. — Я заварю нам чай, — на этом удаляюсь в сторону кухни. Руки ужасно трясутся, сердце колотится, внутри вообще всё бушует. Опираясь ладонями о столешницу, я пытаюсь успокоиться. Не со стариком же, в конце концов, я их знакомлю. Мама, в целом, не напряжена, насколько видно, она больше не ожидала такого расклада, когда шла сюда, а вот папа… с ним что-то не то. Обычно он реагирует на моих «кавалеров» иначе. Сразу выпрямляет спину, делает каменное лицо, будто только он контролирует ситуацию, а сейчас всё не так. Он лишь хмурится и нервно напрягает скулы. Складывается впечатление, что это не первая их встреча. Подозрения по этому поводу я пытаюсь засунуть куда подальше, чтобы лишний раз не ухудшать свое и без того надломленное состояние. По ощущениям на кухне я нахожусь минут десять. Кружки предательски бьются друг о друга, когда я расставляю их на подносе, сахар рассыпается на пол, плед спадает с плеч, и вообще всё потихоньку начинает раздражать. Поднос до зала я несу очень долго, на цыпочках, боясь всё уронить и для полноты картины обжечься кипятком. К счастью, в комнате царит не тишина, мама поддерживает разговор и беседа кажется весьма оживленной. — Как давно вы вместе? — вопрос явно адресован Лёше. На меня тут почти не смотрят. — Чуть больше месяца, — спокойно отвечает Высоцкий, благодарно кивая мне за поставленную перед ним кружку. Всё его состояние, взгляд и поведение можно описать именно словом «спокойно». Блять, да как он это делает? Даже завидую. Устало вздыхаю и усаживаюсь в кресло. — А кем вы работаете, если не секрет? Сука. Думала, после неловкого знакомства с его друзьями я не буду чувствовать себя ещё хуже, но нет, буду. Спасибо большое папе за этот вопрос. Ногти рефлекторно впиваются в вспотевшие ладони. — Я преподаю в университете, — на такой ответ всем нужно бы поперхнуться чаем, но родители только одобрённо кивают. Саша, пожевывая печенье, ютится в углу дивана и совсем изредка поглядывает на меня. С ним тоже что-то не то. Вообще всё, что происходит, черт возьми, не то. Будто мне не договаривают очевидные вещи. — Простите за нескромный вопрос, но сколько вам лет? — сцепляя пальцы в замок спрашивает папа и хмурится. — Двадцать девять, — очень коротко и по факту. Сто баллов Алексею Михайловичу за непоколебимость. — Большая разница, вы так не считаете? — отец тут словно допрос с пристрастиями решает устроить. Все его слова звучат слишком едко, слишком жестко, слишком не так, как должны. — Мы живём в современном мире, это не так уж и много, — вмешивается мама. — У нас с тобой тоже разница в шесть лет. К слову, это действительно так. Девять не шесть, но всё же… Высоцкий смотрит на меня. Смотрит дольше, чем того требует ситуация, и молчит. Боже, мне и так от стыда хочется в окно выйти, ещё и этот взгляд дурацкий. Пусть только посмеет после этого мне снова что-то сказать по поводу своих нелепых сомнений насчет наших отношений. Пусть только… — Я так думал по началу, — о, вот как? Он даже не отворачивается от меня, будто разговаривает уже не с родителями. — И думал, что это противоречит некоторым моральным принципам, но не теперь. Воцаряется тишина. Каждый сейчас думает о совершенно разных вещах, но мне жутко страшно даже от одной мысли, что этот разговор как-то сможет повлиять на него. Все только становится хорошо, только налаживается. Я опускаю глаза, теряя пространство перед собой. Внутри разрастается странная ноющая боль. «Я так думал по началу» Вроде бы я это понимала, но от очередного упоминания всех его сомнений становится очень сложно переключиться на окончательное «но не теперь». — Если вы не против, хотелось бы поговорить с дочерью наедине, мы немного торопимся, — прерывая мучительную тишину спрашивает папа. Я напрягаюсь. Мама сначала хмуро смотрит на него, а потом взволнованно на меня. Что-то нехорошее будто поглощает всё вокруг. — Конечно, — кивает Высоцкий, вставая с места. — Приятно было познакомиться с вами. Надеюсь, у нас будет время узнать друг друга получше. — Взаимно, — мама улыбается в ответ. — Будем ждать вас в гости. Папа не отвечает. Он вообще не двигается даже. Только бросает жутко холодный взгляд в сторону Лёши. Я ухожу проводить его и вдохнуть наконец полной грудью хотя бы на мгновение. Мужчина одевается молча. Его этот разговор, судя по всему, тоже напряг. В последнее мгновение я хватаю его за рукав, словно умоляя посмотреть на меня. — Я буду в машине, — устало шепчет он, чуть касаясь моих пальцев. — Не волнуйся. Вам нужно сейчас побыть вчетвером. А потом крепко так обнимает, зарываясь ладонью в растрепанные волосы, и уходит. Хочется уйти вслед за ним. В зал я возвращаюсь совершенно подавленная. Папа, мой папа, которого я видела в гневе только пару раз, сейчас стоит за диваном, упираясь руками о спинку, и абсолютно ледяным взглядом смотрит на меня. Земля под ногами начинает медленно исчезать. — За каким хреном ты связалась с этим человеком? — цедит он, ещё сильнее сжимая в ладонях бедный диван. — Саша, уйди в спальню. Брат молча встает и осторожно проскальзывает в комнату, закрывая за собой дверь. Становится страшно, причем настолько, что единственной опорой, которую я нахожу, оказывается холодная стена. — Я больше не хочу видеть этого человека рядом с тобой, — папа расправляет плечи, как он обычно делает, когда хочет казаться авторитетнее и серьезнее. Выглядит и смешно, и противно. — Это не тебе решать, — дрожащим голосом парирую я. Не тебе и не кому-либо другому. Я, черт возьми, не позволю. Я землю зубами буду рыть каждому, кто посмеет вмешиваться в мои решения, в отношения, в последствия, которые за этим прибудут. — Чем он тебя приманил? — усмехается человек, в котором я больше не узнаю своего отца. — Помог с оценками? Обещал закрыть сессию? Чем, черт возьми? Мы воспитывали тебя не так. Не смей портить себе жизнь. Предательские слезы. Как он вообще смеет такое говорить? Как смеет повышать на меня голос? — Успокойтесь оба, — мама удивленно и раздраженно смотрит на своего мужа. — И не разговаривай с ней так. Ей уже не пять лет, чтобы сейчас воспитывать. — Хоть что делайте, — он отворачивается в сторону окна. — Пока ты фактически живешь за наш счет, в квартире, которую подарили мы, ходишь в университет, который оплачиваем мы, его не будет ни в первом, ни во втором, ни в третьем. И поверь, — почти сквозь зубы бормочет он. — если понадобится, я сам об этом позабочусь. Ты знаешь, что я могу. И он, блять, может. И он сделает, если захочет. — Забирай всё, — тихо произношу я. — Если ты так говоришь, мне ничего не нужно. И дело даже не в Высоцком. Дело в том, что эти слова врезаются в мозг, что я никогда их не смогу забыть, не смогу простить. — Я заберу не у тебя, — он тяжело дышит, то и дело сжимая кулаки. — Я заберу у него. Слова отрезвляют, будто пощёчина. Как он смеет? Сквозь заплывшие пеленой слёз глаза я смотрю куда-то в пол, пытаясь рукой нащупать стену, которую больше не ощущаю. «Я заберу у него» Ватные ноги подкашиваются. Вслед за оседающей на пол мной подскакивает шокированная мать. — Выйди вон, — холодно произносит она в сторону отца, хватая меня за плечи. — Выйди, черт возьми. Сейчас же. Что происходит дальше я помню смутно. Только вижу перед собой плывущую картину того, как с грохотом закрывается входная дверь, и как мама наливает мне стакан воды, роется в аптечке и капает приличную порцию валерьянки. «Я заберу у него» Сука, сука, сука. — Я не могу… — свой голос я почти не слышу. — вдохнуть. — Давай вместе со мной, — мама хватает меня за ладони, усаживаясь на корточках, и громко, раз за разом, дышит. Из спальни тихо плетется Саша, усаживается рядом с трясущейся как осиновый лист мной и крепко обнимает. — Всё будет хорошо, лягух, — шепчет он и сквозь шепот до меня доносятся всхлипывающие звуки. Больше всего обидно за то, что ребенок, который даже не до конца понимает, что происходит, слышит все эти слова, видит то, что происходит, и наверняка не знает как поступать. Я и сама не знаю. Я просто зверски боюсь, что подпорчу жизнь Высоцкому, что он пострадает. «Я заберу у него» Я не позволю.

***

Прийти в себя получается не скоро. В голове пульсирует дикая боль и всё, чего я сейчас хочу, это уснуть и проснуться не здесь. — Я не знаю, что на него нашло, — устало потирая виски произносит мама. — Я поговорю с ним завтра, ты только не волнуйся. Я молчу и сверлю пустым взглядом стену. Впервые в жизни не знаю, что мне делать, что думать, как быть. — Если Лёша пострадает, я не ему этого не прощу. — Милая, — мама придвигается ближе, опуская свою ладонь мне на плечо. — он ничего не сделает, я не позволю. Алексей мне понравился, кстати, — она улыбается, будто пытаясь приободрить. — Очень приятный человек. Я видела, как он смотрит на тебя. Поверь, твой отец на меня так никогда не смотрел. Я тихонько усмехаюсь, тяжело вздыхаю и прячу лицо в пледе. Ощущение, что тут что-то нечисто, что сегодняшнее поведение папы никак не вяжется с его обычным поведением, не оставляет ни на секунду. — Мне он тоже понравился, лягух, — бубнит брат, комкая в руках салфетку. — Я не знаю, почему папа так на него взъелся. — Почему мне кажется, что он его знает? — хмуро спрашиваю я. — Не думаю, что знает, — задумчиво отвечает мама. — Откуда? Хороший вопрос. — Вы, наверное, езжайте домой, — вздыхаю я, взъерошивая затылок Саши. — Зачем приезжали то? — Да хотели Сашу у тебя оставить на день, но раз ты болеешь, отпросим на завтра со школы, — вставая с дивана произносит мама под довольные возгласы брата. — Сильно не радуйся. Домашку никто не отменял. Впервые за вечер я искренне улыбаюсь и провожаю их. На душе неприятно скребут кошки. Высоцкого звать обратно не хочется. Он наверняка устал, у него куча работы, да и я сейчас не знаю, что говорить. Однако пять сообщений на телефоне заставляют передумать. «Что-то твой отец вышел не в лучшем расположении» «Всё хорошо?» «Платонова, не пугай меня» «Душа моя, я начинаю волноваться» «Если не ответишь, я сам поднимусь» Не успев напечатать ответ, я слышу как дверь резко открывается. — Я чуть с ума не сошел, — тяжело дыша недовольно бубнит Лёша. Его потрепанный напряженный вид окончательно меня добивает. Телефон вмиг выскальзывает из дрожащих ладоней и ударяется о кафель. Казалось бы, свою норму слез я уже выплакала, но чертова пелена вновь застилает глаза. Что я могу сделать, чтобы не навредить тебе? «Я не заберу у тебя. Я заберу у него» — Что случилось? — в голосе Высоцкого проскальзывают откровенные ноты волнения. — Платонова? Первый всхлип открывает поток бессвязных слов, которые рвутся наружу. Глотая противные слезы я прячу лицо в воротнике его свитера, хватаюсь за края куртки и громко рыдаю, не в силах остановиться. Очевидно шокированный от такого исхода событий преподаватель едва дыша притягивает меня к себе. — Мой отец чудовище, — почти скулю я, стискивая зубы до боли. — Тише, прошу тебя, — шепчет Лёша, поглаживая меня по спине. — Всё будет хорошо. Я рядом. Я здесь. Я не уйду. Как всегда. Тепло, нежно, уютно, спокойно в его объятиях, будто пространство вокруг обретает цвета, будто всё и правда хорошо. Только как я ему скажу, что ему могут навредить? Как я скажу, что отношения со мной ни хрена хорошего ему не принесут? Как можно добровольно отказаться от того, кто так чертовски нужен? — Давай, пойдем, тебе нужно прилечь, — с невероятным трепетом он берет мою ладонь и утягивает в сторону спальни, а потом сажает на кровать. Руку его я не отпускаю – не могу, не хочу, не буду. — Ты вся горячая, — произносит он, прикладывая тыльную сторону ладони к моему лбу. — Давай я принесу парацетамол. Я судорожно мотаю головой из стороны в сторону, вновь хватаясь обеими руками за его запястья. — Нет, — хрипло и рвано. — не уходи. Высоцкий хмурится и, кидая куртку куда-то на пол, ложится на смятую простынь, утягивая меня за собой. — Не уйду, — он вздыхает, заправляя выбившуюся прядь волос мне за ухо. — Расскажешь мне, что произошло? — Я не могу, — прикусываю трясущуюся губу и закрываю глаза. — Тогда не сейчас. Тебе нужно поспать, ты устала. Я останусь с тобой. — Я не хочу тебя терять, — очередной громкий всхлип. Подушка подо мной вмиг становится мокрой и, очевидно, соленой. Не хочу, не могу, не имею право. Но я ничего не могу сделать. — Не потеряешь, — Лёша поправляет упавший с моих плеч плед и улыбается. — Никуда я не денусь от тебя, душа моя, даже не смей об этом думать. Сейчас, лежа с ним в одной кровати, мне хочется просто забыть все дурацкие «но» в наших странных, таких искренних отношениях. Сейчас хочется смотреть на его вечно невозмутимое лицо и знать, что я в надежных руках, что я сильная, что я могу постоять за себя, за нас. — Я люблю тебя, — срывается с моих губ раньше, чем я успеваю всё обдумать и вспомнить, что я, вообще-то, болею, а потом эти губы, солёные и мокрые, накрывают его, сухие, всё ещё отдающие очевидным запахом сигарет, и долго-долго целуют. — И я тебя люблю, — на секунду отрываясь от меня шепчет он. — А теперь засыпай. Завтра нас ждёт долгий разговор по поводу твоего нервного срыва и родителей. Зарываясь лицом куда-то в его шею, я закрываю глаза и обещаю себе, что больше никому не позволю нарушать наше с ним спокойствие. Если мы когда-нибудь не будем вместе, то пусть это будет наше общее обдуманное решение, а пока я найду в себе силы справиться со всем, что происходит. Я не позволю и пальцем тронуть нас. Даже своим близким. Даже себе.