***
– Зачем я согласилась на это? – устало вздыхаю, перечитывая короткий доклад. За окном во всю крапает снег с дождем, иногда прерывая мои мысли громким стуком по подоконнику. – Всего-то пять минут позора, – усмехается преподаватель, отпивая дешевый кофе из автомата. Сегодня нам повезло – его освободили от занятий, как и меня, впрочем. Так что в ближайшие полтора часа аудитория была в нашем распоряжении. Только вот вместо душевных бесед я в сотый раз отчеканивала речь, представляя, как буду пытаться перебороть приступ паники, трясясь на сцене перед всем преподавательским составом, в который очень некстати входит Светлана, мать её, Николаевна. Греет душу только колоссальная поддержка Высоцкого, которая заключается в шантаже поцелуями и ужином. – Десять минут до начала, – взглянув на настенные часы, заключает Лёша. – Надо выходить. Сглотнув неприятно подступивший к горлу ком, встаю с места, до рези в пальцах сжимая стопку бумаг, и поглядываю в окно, которое облепляет мокрый снег. Мужчина подходит ко мне почти вплотную и ободряюще улыбается. – Ты справишься, – он обнимает меня, положив подбородок на макушку. Черный свитер на его груди заглушает мой полу-вздох, полу-стон отчаяния. Я ослабевшими руками обнимаю его в ответ. Справлюсь. С чем угодно, если не будешь меня отпускать.***
Наше выступление было почти в конце, поэтому я час провожу за кулисами актового зала, нервно перебирая рукав блузки. Пучок, который был не без усердия зализан на затылке, предательски распушился. Теперь я была больше похожа на потрёпанную курицу, чем на студентку ВУЗа. «Удачи, душа моя. Я в зале» Приходит короткое сообщение от Высоцкого. По всем законам подлости, сидит он именно там, так как переключать презентацию кому-то надо, а из студентов помочь никто не согласился. Ну конечно, у нас тут только я козел отпущения. Под ободряющие аплодисменты я на ватных ногах выплетаюсь на сцену, раскладывая доклад на кафедре. За светом софитов не было видно, ровным счетом, ни-хе-ра. А мне это по-сути и на руку. Так проще думать, что зал пустой и я читаю заготовки только для себя. И Лёши. И я больше, чем уверена, что он сильнее меня волнуется, на самом-то деле. Почти без запинок отчекрыжив четыре заученные страницы, я ухожу за кулисы, пытаясь очень сильно проморгаться. Перед глазами расплываются белые пятна и я впечатываюсь всем телом в кого-то очень высокого, тихо пиская. – Привет, – придерживаясь меня за плечи, шепчет, неужели, Паша. – Ты чего здесь делаешь, Афанасьев? – потирая уставшие веки, я отхожу на допустимое расстояние и со скептицизмом и долей раздражения поднимаю на него взгляд. – Тоже самое, что и ты, – он машет передо мной небрежно смятыми листами и улыбается. Улыбка мне совсем не кажется искренней, учитывая обстоятельства нашей последней встречи. – Я так нормально и не извинился за тот вечер, – будто подслушивая ход моих мыслей, выпаливает парень. – Ещё раз прости, пожалуйста. Не хотелось бы начинать общение на такой ноте. Он почти виновато вздыхает, протягивая мне ладонь. – Мир? Я отстраненно угукаю, пытаясь натянуть на себя некое подобие радушия, и, пожимая напоследок его руку, выхожу из закулисья. Влажно и совсем не приятно. Тихо проскользнув в зал по пустым коридорам, я с большим трудом нахожу Высоцкого на шестом ряду в окружении почти спящих студентов и пары преподавателей, очень неловко протискиваясь сквозь всех. Благо, сегодня нам дозволено немного посидеть друг с другом, хоть и в качестве научрука и его подопечной. – Молодец, – едва слышно шепчет мужчина, одаривая своей искренней долгожданной улыбкой, и, совершенно неожиданно и осторожно, касается моей ладони, пряча её под сиденьем. Сегодня можно. Сегодня нужно. Минут десять мы сидим, наслаждаясь молчаливым обществом друг друга, почти ощущая перегоняемый между нами электрический ток, до тех пор, пока на сцену не выходит Паша. Невооруженным взглядом можно заметить как Высоцкий замирает и напрягается, сильнее сжимая мою затёкшую руку. Узнал. Ну и что? Вспомни, как я долго доказывала тебе в полупустой квартире, какие сильные «мы». Неужели ты до сих пор этого не понял? Дурачок Афанасьев и рядом с тобой не стоит. От этих мыслей легче, почему-то, не становится. Когда народ начинает потихоньку покидать зал, оставляя нас в тишине, преподаватель утыкается в телефон, который пиликает от уведомления, и хмурится. – Всё хорошо? – а то мне что-то не очень. – Подожди меня в аудитории, я скоро буду, – его вид немного смягчается, когда он протягивает мне ключ. – Всё хорошо, не волнуйся. Потерянным и чуточку, честно говоря, взволнованным взглядом провожаю его до двери, наблюдая, как он исчезает среди столпившихся у входа профессоров. Что-то не так. Устало плетясь по коридорам, я никак не решаюсь зайти в кабинет и по итогу устраиваюсь на скамейке напротив, подрубая музыку в наушниках. – Ты чего тут одна? – да ебаный рот, Паша, ты следишь за мной чтоли? Музыку приходится отключить, не дослушав, потому что парень бесцеремонно садится рядом, очевидно намереваясь поговорить. Говорить не хочется. – Да так, жду Алексея Михайловича, чтобы отдать доклад, – отмазка не очень убедительная, потому что этот доклад вообще-то остаётся у нас. – Классно выступила, кстати, – твердит он, облокачиваясь о холодную университетскую стену. – Спасибо. Афанасьев молчит, нелепо таращась на стенд с выпускниками прошлых лет. Если быть честной, мне бы не очень хотелось, чтобы Высоцкий нас тут видел, но не вставать и не убегать же мне, в конце то концов. – Слушай, я всё хочу спросить, но, думаю, тебе покажется, что я лезу не в своё дело, – это мне уже не нравится, но Паше плевать – границ он, очевидно, совершенно не видит. – Ты и Высоцкий… Стой, стой, стой. Блять. Я и Высоцкий что? Я ошарашено замираю, не в силах понять, что в такой ситуации делать. Мы походу где-то знатно проебались и теперь придется это расхлёбывать. Афанасьев молчит, и я прекрасно понимаю почему. Ни хрена он не забыл с того вечера, всё наоборот. Он заметил, как Лёша на меня смотрел. Он тоже с лихвой прочувствовал искрящееся напряжение. Он знал, что преподаватель не просто так ошивался в том районе поздно вечером. Поэтому и избегал меня в коридорах, поэтому косил на нас во время пар. Папка выскальзывает из моих вспотевших ладоней, звонко падая на пол. Я вздрагиваю, слетая с места, и судорожно собираю разлетевшиеся листы, не в силах успокоить дрожащие руки. Одногруппник осторожно опускается на колено и, не глядя мне в глаза, помогает всё поднять. – Слушай, я не собираюсь докапываться или говорить кому-то, просто, – он замолкает, сжимая в руках мою исследовательскую. Не просто. Я тоже молчу. – Если это так, то ты сумасшедшая. Да, и что? Рвано выдыхаю набранный в легкие воздух. Мне очень хочется закричать, что это не его ума дело, пусть держит язык за зубами и перестаёт преследовать меня, но, по глупому стечению обстоятельств, я совершенно не готова такое слышать, а следовательно, не знаю, что отвечать. От спутанных мыслей по телу пробегают мурашки. Афанасьев поднимается почти одновременно со мной, отступая назад, и по-доброму как-то протягивает стопку. Жаль, что не водки. Я бы сейчас выпила. – И давно вы? – явно недоговаривая последнее «вместе», шепчет он. – Нет, – отвечаю я, недоверчиво поглядывая на него исподлобья. – Что тебе нужно? Паша разочарованно вздыхает, засовывая руки в карманы брюк, и тут я понимаю, что ему нужно. Ничего, наверное, просто кто-то не от опьянения тогда лез ко мне на прокуренном балконе, и не просто так постоянно извиняется, нелепо улыбаясь мне из раза в раз. – Ты мне нравишься, Платонова, – парень произносит это с осторожностью, будто боится сказать лишнее. – А он – нет. И что? Мне он нравится. А ты не очень. К чему вообще этот разговор? – Паш, я не хочу об этом говорить, – почти умоляю я, собирая со скамейки свои вещи. – Надеюсь, это может остаться между нами? Ты же понимаешь, что будет, если кто-то узнает? – Понимаю и поэтому не скажу, – он одергивает плечи и нахмуривается. – Будь, пожалуйста, осторожнее с ним. Он тебя не заслуживает. Оставляя меня наедине с этими словами, засевшими глубоко в мыслях, Афанасьев разворачивается, последний раз взглянув на меня, и уходит. А неприятный осадок почему-то остаётся. Я мечусь по коридорам в попытках найти потерявшегося где-то Алексея Михайловича, которого ждёт, очевидно, не самая приятная за сегодня новость. И до сих пор я не могу понять, стоит ли мне вообще говорить об этом. Может я и сама смогу разобраться с Пашей, если это, не дай бог, понадобится. Однако я не ожидаю, что впереди меня ждёт ещё одно неприятное столкновение, будь неладен этот коридор, потому что нахожу я не только Высоцкого. Впереди него, превышая все скоростные ограничения, летит его жена. Бывшая жена. На мгновение я замираю, встречаясь с ней взглядом. Раздраженным и недобро так поблескивающим в тусклом свете коридора. – Ещё раз с днём рождения, Высоцкий, – нарочито громко говорит она, захлопывая дверь кафедры. Вот так новости. Прежде чем я что-то успеваю сказать, невозмутимая фигура преподавателя затаскивает меня в аудиторию и закрывается. – У тебя день рождения? – ошарашено хлопая глазами, произношу я. – И ты не… Лёша как-то рвано вздыхает и, прерывая мой монолог, сгребает в свои объятия. – Не успел сказать, – бормочет он мне в макушку, подозрительно сильно сжимая плечи. – В смысле не успел? – едва не задыхаясь от возмущения, я поднимаю голову. Не успел? Мы почти месяц каждый вечер виделись, куча времени было. Я же даже подарок сегодня уже купить не смогу. – Давай обсудим всё по дороге. Я только киваю и кисло улыбаюсь. По дороге, так по дороге. Он выходит первым, пока я забираю из гардероба пальто. Университет пустой и тихий. Все уже давно разошлись. Высоцкого я нахожу на дворовой парковке. Устало облокотившись о стену, он прикуривает сигарету и, замечая меня, шагает навстречу. Снег валит уже прилично, противно налипая на обувь. Мы молча садимся в машину. Выставив руки в сторону кондея, из которого валит горячий поток воздуха, я хмурюсь, то ли от обиды, то ли от чувства вины. Говорить о нашем диалоге с Пашей уже совершенно не хочется. Знает и знает. Обещал же молчать. Почему-то я ему верю. – Не злись, – очень тихо в очередной раз вздыхает Высоцкий. И голос его вмиг растапливает моё каменное лицо. – Мог бы хотя бы вчера поставить меня в известность. Он осторожно берет мои ладони в свои, тёплые и шершавые, и мягко растирает их. – Я же знаю тебя, побежала бы подарок искать, про доклад забыла бы, – он усмехается. Да нахер мне не сдался этот доклад. Конечно побежала бы. Ты важнее. – У меня есть две новости, – отвлекая меня от длительных недовольных ворчаний, протягивает он. – Первая – мы едем с исследовательской в Рязань. Вторая – Света едет с нами как ответственное лицо от кафедры. Вот те на. Хуёво. – Собственно, поэтому я и ушел после выступления – попытался узнать, есть ли другие сопровождающие. Я нервно сглатываю от таких неожиданных новостей. Сегодня будто бы квест «Кто первым добьет Платонову, тот победил». Судя по выражению лица преподавателя, он тоже не в восторге. Два дня в компании его бывшей жены – такая себе перспектива на будущее. Но сейчас почему-то гораздо больше меня волнует то, что я всё ещё его даже не поздравила. Дурочка. – Перетерпим, – пожимаю плечами. И не важно как. Всего-то, сорок восемь часов. Мы и три недели друг от друга шарахались. Снегопад настолько усиливается, что дорога остаётся за пределами зоны достигаемости. Начинает темнеть. Мы сразу решаем переждать какое-то время в машине, пока всё не утихнет. – Ты будешь праздновать? – интересуюсь я, удобно разложившись у него на коленях. – Может быть приглашу друзей, но не сегодня, – он улыбается, поглаживая мои спутанные ветром волосы. – И только если ты придешь. – Приду, если успею придумать, что тебе подарить. Высоцкий глухо смеется. Я хмыкаю, пихая его локтем в бок. – Теперь по цифрам ты старше меня на девять лет, – сложив в голове дважды два, заключаю я и… – С днём рождения, Лёш, – чуть приподнимаюсь, целуя его в приоткрытые губы. Поцелуй он перехватывает мгновенно, делая это очень нежно, но в то же время решительно, пробираясь рукой сквозь расстегнутое на мне пальто. И мне, наверное, надо бы остановиться, хотя бы потому, что в машине холодно, но телу плевать. Внутри всё горит. Я незаметно стягиваю с себя тяжелые ботинки, а затем и пальто, под пристальным взглядом Высоцкого откидывая его назад. – Платонова, это не комната, тут всё видно, – цедит он, помогая мне взобраться на него. Да что видно то? Ну и что, что тонировки нет? Снег валит как сумасшедший. – А ты и не сильно сопротивляешься, – усмехаюсь ему куда-то в область шеи, ощущая шумное дыхание. От него пахнет сигаретами и чем-то таким, что сложно описать. Медленно стягивая с него свитер, я спускаюсь поцелуями ниже, доходя до груди. Давай же, расслабься. Тебе это сейчас нужно. Оставляю на коже влажную дорожку и на секунду бросаю на него взгляд, подмечая, что в глазах преподавателя почти сверкают игривые такие языки пламени, а потом, насладившись этим видом, триумфально возвращаюсь к губам, всасывая их по очереди, прикусывая, заглушая протяжные мужские стоны. Отступать ему некуда, да и, судя по всему, не хочется. И когда я запускаю руку в наспех расстегнутую ширинку, Высоцкий сдаётся, рывком снимая с меня трещащий по швам сарафан вместе с блузкой. Щелкает застежка бюстгальтера, и он летит следом за остальной одеждой. Руки его, сухие и горячие, скользят по спине, спускаясь неприлично ниже, срывая с губ громкие стоны. Не дай бог сейчас мимо будет проходить один из профессоров или охранник. Потом не убедишь, что акт такой наглой порнографии им просто показался. «Он тебя не заслуживает» Эхом звучит в голове голос Паши. Ещё как заслуживает. Очень сильно. И он мне каждый день это доказывает. От невозможности больше терпеть, я приспускаю его брюки и, приподнимаясь на коленях, позволяю ему войти в меня, ощущая приятную истому, мурашками пробегающую вдоль позвоночника. Высоцкий двигается быстро, рвано, не давая мне подстраиваться под его такт. А мне только это и нужно. Утыкаясь носом в горячее мужское плечо, я шумно вдыхаю кислород, стараясь быть тише, но не получается. Не знаю, сколько времени проходит. Колени болезненно трясутся и трутся о грубую обивку сиденья, делая ощущения ещё острее. – Не останавливайся. Прошу. Только не останавливайся. Через пару секунд он доводит меня до пика, до боли сжимая в руках, и заканчивает почти следом. Устало падая к нему в объятия, я пытаюсь отдышаться и осознать, что только что сделала. – Я люблю тебя, – со свистом произносит Лёша. – Люблю. Я тоже. Сильно. Вслух этого сказать не получается. Я никогда не была сильна в подобных речах. Но ему и не нужно подтверждение. Нашу драгоценную тишину, наполненную откровениями, прерывает звонок. Высоцкий берет трубку, прочищая горло, и ставит на громкую, искоса поглядывая на меня, мол, «слушай». Звонит Света. – Ты ещё не ушел? – холодно спрашивает она. – Ушел. Какие-то проблемы? – от напряжения у мужчины сводит скулы, и я осторожно беру его ладонь в свою, легонько сжимая. Я рядом. Не кипятись. – Нет, я просто думала, что это твоя машина на парковке стоит, но ничего важного. Потом поговорим. И вешает трубку. Мы как-то синхронно нервно вздыхаем под громкие звуки гудков, многозначительно переглядываемся и почему-то истерично хохочем. Пурга на улице стихает. Пиздец. Тотальный.