***
К третьей паре мой организм решил, что с него явно хватит, а потому и начал видимо отключаться, как монитор моего старого компьютера. Стихи я уже не писала черт знает сколько, судя по ощущениям, а вот во сне они прямо таки лезли в дурную головушку. Еще и ощущение, будто с бодуна пришла сюда, а не в стандартном трезвом состоянии. Ну правда, меня даже локти Юли не спасали от закрытых от дикой почему-то усталости глаз. То есть вот так вот действует логика моего мозга? Хотя, если смотреть с другой стороны, пусть и менее положительной, потом начнется зачет по культурологии, а я успею выспаться за идущую сейчас пару и к ней буду как огурчик. Ну, так я думала ровно до того момента, как время экзамена почти пришло, а глаза напрочь отказывались размыкаться, да еще и нагло заболели впридачу. Уже, казалось, ничего не сможет разбудить мое величество или хоть как-то взбодрить, но хватило одного взгляда на лицо Высоцкого. А там уж... Не знаю как описать такое состояние человека, когда у него синяки под глазами больше самих глаз, которые еще и красные, а щетина на подбородке превратилась в полноценную бороду. Не спорю, мужчины с бородой довольно сексуально выглядят в большинстве случаев, но точно не в этом. Тут еще как для красоты и мятая светлая рубашка, будто он в ней спал. Точно, интересно, сколько он не спал? — Сели на места, — хрипит преподаватель, не замечая или не пытаясь заметить, что все и так давно ждут его и своей кары, хотя привыкли к этому. Голос у него, к слову, прокуренный до такой степени, что почти вот-вот исчезнет или сорвется. — Доставайте свои огрызки, листочки и подходите за заданиями, — мужчина выкладывает на стол стопку бумаги с вопросами экзамена, а сам устало садится на мягкий стул, закрывая дверцу тумбочки. В аудитории тут же слышится копошение и недовольное бурчание. Да, студенты любят разводить панику, но наши же просто смиряются со своей участью и повинуются. — Только тихо, — стонет преподаватель, потирая переносицу. Кажется, это его любимый жест, раз настолько часто он его повторяет. Либо это мигрень. Задания, к слову, расплываются перед глазами, а знания, которые были получены в ходе пар, ускользают из летающих в голове мыслей. Срифмовать сейчас пару слов я могу с легкостью, а вот найти верный ответ в закромах своих полушарий едва ли. К черту я вообще вчера пила? Да, немного, да и предвидеть того, что произойдет тоже не смогла бы. Вот такой замкнутый дерьмовый круг. Выходит, реакция только сейчас начала проявляться. Знала б, никогда не стала отмечать этот гребаный переезд. Все с самого начала шло не по плану. Высоцкий вообще выглядит так, словно еще с того похмелья не отошел, совсем как Даша утром. Так, Платонова, сосредоточься на заданиях, если хочешь получить бал выше среднего хоть на несколько процентов. Однако даже грубая мотивация не помогала. За все время Алексей Михайлович встаёт с места раз пять, два из которых приносит на стол чашку чего-то очень ароматного и горячего. Конечно, по запаху это был цикорий, который я вообще не переносила никогда, а это еще больше заставляло мой мозг плавиться и превращаться, казалось, в желеобразную массу. Высоцкий постоянно хмурится и массирует пальцами виски, заставляя себя не закрывать глаза. Сам экзамен длится ровно до того момента, пока преподавателю не надоедает пытаться сдерживать себя ото сна. В общем, он намеренно собрался отпустить нас пораньше, даже предупредил об этом. — Проверочная окончена, — вздохнул мужчина. — Сдавайте работы на стол. К следующему занятию у всех должен быть готов материал по теме, которая записана на доске. Перепишите себе, чтобы не забыть, и рассоситесь отсюда быстрее, — по аудитории вновь проносится громкий гул и недовольных, и радостных возгласов. — Не орите, умоляю, — практически взревел он. В кабинете резко стало тихо. Очень тихо. Все пораженно уставились на преподавателя, лицо которого не выражало ничего, кроме мученической гримасы. Я тоже пребывала в некотором шоке, ведь это наш спокойный препод, который частенько шутил на разные темы и никогда не повышал голос до такой степени. Жаль только, помощь хоть какую-то он не приветствует и явно дал мне это понять еще в прошлый раз. Одногруппники толпятся у доски, фотографируя задания, пока я пытаюсь заставить замок сумки двигаться хоть в какую-то сторону. Но он не поддается, упрямая зараза. С кармой у меня точно проблемы большие. Почти все ушли из аудитории, а я только смогла застегнуть сумку. — Платонова, тебя отдельно просить нужно? — недовольно бурчит Высоцкий, сурово глядя на мои тщетные попытки из подо лба. — Уже ухожу, спасибо за волнение, — меня саму уже начинает злить то, что происходит. Поэтому я быстро достаю телефон из кармана, делаю фото и уже разворачиваюсь к выходу. Какого черта он ведет себя как упрямый, нудный, агрессивный и проклятый... Внезапно сзади слышится звук удара. Я резко оборачиваюсь. — Твою мать, — сумка падает на пол, а я сама не замечаю, как срываюсь с места, успевая подхватить падающее со стула тело Высоцкого. В какой-то момент мое сердце, помахав рукой, уходит в пятки, щекоча нервишки. Если он скончается прямо тут, мне не будет сильно жаль, но обидно очень. — Алексей Михайлович, — полушепчу, ударяя ладонями его лицо. Это не совсем помогает, но он хоть начинает проклинать меня, судя по издаваемым звукам. Абсолютно вовремя в кабинет заходит Юля. — Я бумаги от ректора принесла, — к концу предложения её взгляд бегает от меня к Высоцкому. Да, да, блять, Юля, не все в порядке. — Медсестру зови. Быстро, — на одном дыхании выпаливаю я, ища глазами аптечку. К счастью, староста реагирует сразу, уже скрывшись за дверью. Бумаги лежат на какой-то парте в беспорядке, потому что Юля просто бросает их в сторону. Спасибо ей, хоть немного отпустило. Я ведь действительно испугалась. Хотя, это не так удивительно. — Блять, — я почти сметаю на ходу стеллаж, понимая, что лекарства находятся в его кабинетике, и уже бегу к нему. Знаете, я ожидала увидеть все, что угодно, все, что было в прошлый раз, срач, запах сигаретного дыма, но точно не чистую комнатку со стопкой одежды, скромно расположившейся на одной из полок, чемоданом и пустой кружкой, из которой все еще чувствуется запах цикория. И разглядываю это долго. Хотя, может еще дольше, чем кажется, а потом еще прихожу в себя достаточно продолжительное время. Платонова! – кричит дурная голова – Ищи а-пте-чку. Я начинаю торопиться, ибо уже сама чувствую себя дурно. Хорошо хоть эта белая коробочка с красным крестиком лежит на тумбе. Я почти мертвой хваткой вцепляюсь в нее, выбегая оттуда. Высоцкий вроде еще жив, но от одного его вида в сердце просыпается какая-то жалость. Найдя коричневый бутылек нашатырного спирта, я макаю в него ваткой и подношу к носу преподавателя. Надо было видеть наши лица в этот самый момент. Моё – напуганное до смерти, бледное и вытянутое, и его – уставшее, хмурое и даже возмущенное в какой-то степени. — Вы в порядке? — голос звучит так, словно я ревела пару часов. Сипло. От нервов хочется накапать себе пару столовых ложек валерьянки, либо даже не разводить её водой, а прямо так выпить из бутылочки. Именно поэтому я, выдохнув с облегчением, опираюсь пятой точкой о край учительского стола, чувствуя, как по лбу едва ли не стекает холодная напряженная испарина. — В полном, — таким же тоном отзывается преподаватель, потирая глаза. В этот момент в аудиторию залетают Юля под руку с медсестрой. Обе они таращатся в нашу сторону пару секунд, пытаясь отдышаться. А я уже и не надеялась, что эта пожилая женщина в халате будет в такое время на своем рабочем месте. Все в лучших традициях, как говорится. Видимо, повезло в этот раз. Минут пять она осматривала Высоцкого, что-то попутно спрашивала, а потом долго так ругала. У мужчины в этот момент лицо было такое, словно его мать только что перед окружающими наказала за какую-то шалость. Честно говоря, это выглядело до ужаса смешно. А мы с Юлей устроились рядом на подоконнике, только она вскоре просто ушла, объяснив, что у неё работа в это время. Оказалось, наша староста подрабатывала уже год официанткой в кафе неподалёку. — В общем, Алексей Михайлович, у тебя был обморок от недосыпа, — сочувственно качает головой старушка. — Надеюсь, ты меня понял. Высоцкий коротко кивает, мельком взглянув на меня. Кажется, он забыл, что я тут вообще есть. Медсестра собрала свои принадлежности, какие-то таблетки, которые она впихнула преподавателю, и вышла из аудитории. Воцарилась тишина, нарушаемая сопением Высоцкого и шумом дождя, который начинался на улице. Мне показалось, что заведение пустует и тут только мы, потому что непонятно из-за чего частицы тишины били по перепонкам. Такое состояние для меня открылось впервые. — И сколько вы уже не спали нормально? — мой вопрос эхом отражается от скупых стен кабинета, от чего преподаватель чуть дёргается, складывает руки в замок на столе и напряженно смотрит в мою сторону. — Несколько дней, если тебе так интересно, — вздыхает он. Что-то в выражении лица мужчины на миг меняется, он практически снимает маску суровости и задумчивости. Интересно, что же все-таки за ней скрывалось все это время. — Вам негде ночевать, — скорее констатирую я как факт. Высоцкий кивает, облокачиваясь на спинку стула. — И возможно, у вас проблемы с сердцем, — а вот это уже, конечно, не совсем мое дело, но было слышно, как об этом говорила медсестра. Я долго думаю над своими выводами, которые совсем не по душе ни мне, ни преподавателю будут. Все же это странно и не совсем естественно, но раз уж я стала свидетелем его проблем, отключки и всего того, что вообще происходило за это время, то не могу оставаться в стороне до последнего момента. Просто чувствую, что это будет неправильно и даже эгоистично в какой-то степени. — Собирайте вещи, — сползая с подоконника произношу я. Высоцкий поднимает голову, вскидывая бровь. Он, кажется, понял, к чему я клоню. — Что? У вас есть другой выбор? Расскажите все, что случилось по дороге, а пока не спорьте, я настырная, — поэтому хватаю с парты сумку и, ничего больше не говоря, встаю прямо у двери, наглядно описывая свою упертость. Вот только лицо препода так смешно выглядело, словно его по голове ударили. Ну честное слово, как ребенок. — Платонова, нет, — и мотает головой. Я только хмыкаю, скрещивая руки на груди. Что-то подсказывает, что для меня это тоже ничем хорошим не закончится. — Платонова да, — и улыбаюсь так наивно-наивно. За окном, словно в подтверждение моей уверенности за окном резко ударяет гром.***
Не думала, что самым упрямым человеком на этом белом свете окажется не мой младший дурной брат, а преподаватель культурологии, который чуть ли не с двадцатого раза только соглашается наконец поднять со стула свой бедный зад и пойти собирать все вещи, которые до сегодняшнего дня хранились в его "чуланчике". Честно говоря, вещей у него вдвое меньше, чем у меня, если учитывать, что их и так в моем шкафу немного. Лицо Алексея Михайловича выражает наивысшую степень с одной стороны - благодарности, а с другой - смущения. Боже, впервые вижу, как взрослый брутальный мужик стесняется. Поэтому, наверное, и прыскаю в кулак. Не могу точно сказать, почему полезла помогать в то, с чем даже ни разу не связана, но казалось, не помоги я ему сейчас, все закончится совсем плохо. Да и чувство, которое яростно поглощает меня в свою пучину после нашего разговора на квартире, твердит о помощи этому человеку. Выходим мы из здания так, что сразу понятно - конспираторы из нас никакие. Но все же не очень хочется, чтобы кто-то увидел свою одногруппницу и преподавателя вместе посреди улицы. Слухи всякие, знаете ли, не совсем по душе нам обоим. Ехать на маршрутке было бы неудобно, поэтому я предлагаю вызвать такси, Высоцкий соглашается, но с условием, что сам заплатит за двоих. Отнекиваться было в принципе бесполезно, это я уже точно усекла, поэтому неуверенно киваю, хоть и закатываю глаза, стоит ему отвернуться. Минут десять мы стоим за углом какого-то дома, прячась от ливня под небольшой крышей у домофона. Высоцкий смотрит в одну сторону и думает о своём, а я в другую - с абсолютно пустыми и ничем неприметными мыслями. Интересует меня только одно - что же за дерьмо у препода в жизни случилось, что в своем не пожилом пока что возрасте он успел почти заработать проблемы с сердцем и киллограмовые мешки под глазами от недосыпания. А поражало то, что не смотря на это он остаётся упрямым и непробиваемым. Только что-то подсказывало мне, что это очень качественная маска, которая придает вид здорового и уверенного мужчины. Я не пытаюсь судить его, потому что не знала толком того, что произошло, через что он прошёл. — Такси, — выдыхает Высоцкий, когда небольшая желтая машина подъезжает к стоянке. Он забирает чемодан, как-то очень устало вздыхает наверное в сотый раз и выходит прямо под ливень. Я почему-то не следую за преподавателем, только сейчас начиная понимать весь его дискомфорт и раздражение. Наверняка ведь отреагировала бы также. Теперь еще и бесит сомнение, на которое права больше нет. Громко фыркаю, очень сильно хмурясь и прикрывая глаза. Алексей Михайлович, похоже, слышит это и за пеленой глухого ливня, тут же оборачиваясь ко мне. Лицо его все еще сосредоточено, а глаза прищурены то ли из-за противных холодных капель, что так и бьют по коже, то ли из-за попытки рассмотреть мои эмоции. — Если ты передумала, просто скажи, — хрипит в шуме улицы его тихий спокойный голос. Он не злится, нет, да и навряд ли способен на ярость, судя по выдержке. Это просто человек, который устал от всего происходящего. — Пойдёмте, Алексей Михайлович, а то совсем промокнете под дождём, — я уныло усмехаюсь, наконец ступив за пределы маленького подъездного купола. Высоцкий пару секунд еще стоит на месте, смотря на меня, а я не могу четко разглядеть черты его лица, но почему-то уверена, он точно сосредоточен, как и всегда. До нужной улицы мы доехали на удивление быстро, хотя по прогнозам должны были быть пробки, причем очень большие. Ливень тоже почти прекратился, теперь с неба на землю падали лишь небольшие дождевые капли, отскакивая от поверхности металлических крыш. С таксистом повезло: молчал всю дорогу, наслаждаясь песнями по радио. За время, пока мы поднимались на нужный этаж, не проронил и слова никто из нас, словно боясь ляпнуть что-то ненужное. Историю своей непростой жизни он должен был сказать мне еще во время дороги, но молчал, а я не хотела лишний раз донимать расспросами, тем более, уже навязала своё мнение и заставила поступить так, как не хотелось именно ему. Мы оба промокли почти насквозь, пока стояли под ливнем, стало очень холодно, даже подогрев сидений в такси не спасал. — Проходите, вы уже знаете где что, — мужчина горько усмехается краешком губ и заходит в квартиру следом за мной. Щелкает выключатель, зажигается свет, а из прохода прямо на нас летит Гренка. Бешеное существо. Я уже приседаю на корточки с распростертыми было объятиями, но это чудовище бежит мимо меня. Мимо меня к Высоцкому! Моя кошка, мать её, рада приветствовать моего препода, но не человека, который её кормит каждый день! Медленно поднимаюсь с пола и не быстрее того поворачиваюсь с таким перекошенным и обиженным лицом, что даже не менее ошарашенный вид Алексея Михайловича становится ну очень веселым. Весело ему. — Что, Платонова, думала я шутил в прошлый раз? — и его светлые холодные глаза на мгновение оттаивают, добреют. Мне перестаёт хотеться убить его прямо тут на глазах счастливого животного. Губы вытягиваются в улыбке, и мы еще пару секунд просто смеёмся, глядя друг на друга и на Гренку, топчемся в коридоре и разряжаем шутками атмосферу. — Может, все-таки по чашке чая или кофе? — пытаюсь предложить как можно осторожнее, словно он дикий. На самом деле, не хотелось бы показаться излишне любопытной. — Или вы можете отдохнуть, поспать, делайте, что хотите, в общем-то, на неопределенное время квартира ваша, — дружелюбно пожимаю плечами, снимая с себя пальто. Высоцкий смотрит на меня так, словно я Боженька, честно, даже улыбается искренне, но через чувство неуюта. Это невозможно не заметить. — Я понял, не переживай, долго не задержусь. Не откажусь от кофе, если можно, — он тоже раздевается, поднимая с пола сумки, и идет за мной вглубь коридора. Мы и не заметили, как стемнело. Я прохожу в сторону кухни, зажигая по дороге свет, и включаю электрический чайник, пытаясь собрать непослушные мокрые волосы в хвост. Где-то сзади у окна топчется Алексей Михайлович, наблюдая за вновь разгорающейся бурей, а на подоконнике сидит моя кошка. В конце концов, я нахожу что-то съестное в холодильнике и даже успеваю поставить разогревать это. Очень уютно становится слушать во мраке вечера дождевые капли, кипящую в чайнике воду, смотреть на спину преподавателя, который с детской наивностью наблюдает за погодой, поглаживая то и дело пушистый мяукающий комок шерсти. — Алексей Михайлович, — зову тихо, чтобы можно было и услышать, и не напугаться в такой умиротворенности. Высоцкий поворачивается ко мне, ероша темные волосы на голове. Кажется, с них слетают капли воды. — Пойдёмте, я вам комнату покажу пока что.***
— В общем и целом, где все остальное, вы знаете, так что можете располагаться, — пытаюсь улыбнуться как можно дружелюбнее, выключая плиту. Высоцкий сидит за столом, сложив руки, и точно не слушает мои речи, потому что витает где-то далеко в своих мыслях, причем очень сосредоточено. — Знаете, — почему-то устало вздыхаю, убирая подальше от себя чашку с крепким напитком. — Вам я кофе не налью. Тут он, кажется, начинает возвращаться в мир реальный, подняв на меня полный непонимания взгляд. Ну да, я та еще зараза, тем более, как-то не сразу вспомнила одну такую деталь. — Во-первых, не стоит вам его с такими проблемами больше пить, — мужчина хмурится и кивает, опуская глаза. Я наливаю себе кружку горячего чая, а преподавателю же тарелку супа, пусть хоть поест нормально, может ему и понравится моя стряпня. — Во-вторых, я не настаиваю, конечно, но хотелось бы быть уверенной, что вас не ищут правоохранительные органы, — Высоцкий закашливается после неудачной попытки посмеяться над дурацкой шуткой. До дикости весело выглядят его шокированные глаза. Я тоже хмыкаю, присаживаясь напротив. — Но сначала приятного аппетита, Алексей Михайлович. Приятно было увидеть то, с какой радостью преподаватель ест домашнюю пищу, а не ежедневный горький кофе черт знает с чем. Все-таки забота о ком-то не удручает, а лишь позволяет почувствовать себя не таким одиноким человеком среди всего мира. Кажется, чай давно остыл, а я так к нему и не притронулась, разглядывая явно более интересный край стола. — Настя, — зовет меня преподаватель, и наконец взгляд переводится на него. Ну, он все доел, я рада. — Спасибо за ужин. — На здоровье, Алексей Михайлович, — преподаватель почему-то вздыхает, собирая со стола тарелки. — Не стоит, я сама помою, — уже встаю из-за стола, но Высоцкий останавливает меня коротким жестом и включает воду в раковине. Приходится сесть обратно, засунув свои протесты куда подальше. А что? Пусть помоет посуду, я то уеду уже завтра к родителям. Правда пока не знаю как объясню всю белиберду, что происходит, и во что я ввязалась. Самой бы знать. — Думаю, ты знакома с моей женой - Светой, — начинается самое интересное. Слова прерывает бульканье воды, я же продолжаю пялиться в спину Высоцкого. — Я подал на развод пару дней назад. А примерно недели две назад ушел из своей квартиры, оставив её ей. Выгнал бы, но совесть не позволяет, по крайней мере до развода, а потом думаю продать ее хоть кому-то, — и тут мне вспоминается его фраза о том, что необходимы деньги, судя по всему, не мало. Кроме того, для чего конкретно они нужны, преподавателю нужно покупать новый дом. — Я присмотрел двушку недалеко отсюда, тем более, у знакомого человека, осталось лишь немного доработать и всё, смогу переезжать туда. — Это же хорошо, — сама не понимаю, задаю вопрос или утверждаю. Вообще, я рада тому, что состоится этот чертов развод, потому что не придется говорить того, что видели мои глаза в парке, мало ли, вдруг я стала бы крайней во всех грехах. Спрашивать причину, думаю, тоже не стоит. Алексей Михайлович снова тяжело выдыхает спёртый воздух из легких, опираясь руками о столешницу. — Было бы хорошо, если бы мою мать не положили в больницу в тот день, когда как раз ты и нашла меня на улице в нетрезвом виде, — словно почуяв сильное напряжение, к ногам преподавателя подбегает Гренка, успокаивающе потираясь шерстью о ступни. Высоцкий смотрит вниз, привычно хмыкая. — На лекарства нужны деньги, хоть её и выпишут через несколько дней. И все это происходит так резко, что сложно контролировать не только планы следующих пар вашей группы, но и свой рацион. Я в последний раз пробовал домашнюю еду, не считая сегодняшней, когда мама готовила её в гостях. Никто и представить не мог, что всё неожиданно пойдёт наперекосяк. — А ваш отец? — Высоцкий поворачивается ко мне на долю секунды и возвращается к посуде. На лице его нет никаких эмоций, либо он так хорошо их нейтрализирует. — Он тоже на пенсии, как и мать, но в более стабильном хорошем состоянии. Правда, все эти переживания по поводу больниц, анализов, заключений врачей его изрядно вымотали, но он всё терпит, по крайней мере, пытается. — А почему вы не переедете к нему? — Нужен ли я там? — эта фраза как-то больно бьёт меня по сердцу. В конце концов, дети всегда будут нужны родителям. Что мешает ему побыть рядом с семьей? — В том смысле, что мама скоро выписывается и возвращается к отцу, а теснить их в маленькой квартире на одного человека максимум я не собираюсь, — к этому времени мужчина уже домывает посуду, а я решаюсь встать и убрать её на нужные полки, не прекращая размышлять о том, как можно пережить такое в одиночку. Заметив выражение моего стального лица, Высоцкий, кажется, хочет либо посмеяться, либо сбежать отсюда, пока не стало поздно. — Я хотел предложить им обмен квартирами, — преподаватель стоит справа от меня и продолжает опираться о столешницу пятой точкой. — То есть, купить сейчас эту двушку на свои деньги и просто отдать её им. В конце концов, мне там места много, а они теснятся. Но разве стариков вытащишь из любимого дома? — я улыбаюсь, думая о своих родителях и о добродушии стоящего рядом человека. Как много мы, оказывается, не знаем о том, что переживают люди в нашем окружении. — Вы меня все больше поражаете, Алексей Михайлович, — мужчина вопросительно вскидывает бровь, позволяя рассмотреть мелкие морщинки на его лице. — В хорошем смысле. — Я и сам себя поражаю, Платонова, изо дня в день. Думаю, что скоро крякнусь, а продолжаю работать, жаль, — он смеётся, ероша тёмные отросшие волосы. — Могу я... — Покурить? Да, балкон в той стороне, — пораженный вновь взгляд преподавателя кажется до жути сонным. Интересно, он ещё не видит этот мир через дымку тумана? Ну, а ответ на его немой вопрос самый банальный из всех, которые только могли существовать. — Да вы все время в карман тянетесь, а в нём пачка сигарет. К тому же и я сама когда-то курила, знаю какого это. — День отрытий, Платонова. Ты меня тоже просто поражаешь, — опять смеётся Высоцкий, направляясь в сторону окна. И правда, день сомнений и довольно неожиданных открытий. Кажется, мне тоже стоит найти подработку. И кажется, есть хорошая идея. И кажется, то самое чувство сейчас доходит до зенита. Это плохо. Наверное. Сама пока не знаю. Между тем на город опускается темнота ночи, погружая в сон весь окружающий мир.