Профилактика счастья

Занятие наконец-то подошло к концу, чему были рады все, особенно, кажется, сам Высоцкий, который почти три раза заснул за эти два часа, отвлекаясь и зависая каждые минут десять. Кто-то из аудитории деликатно кашлял, звал его, а были и те, кому совсем плевать. Мне не было плевать почему-то. Словно я ему чем-то таким большим обязана. Ненавижу это чувство. Если бы я и рассказала об этом подругам, они сочли бы меня сумасшедшей идиоткой, слишком ярко реагирующей на чьи-то переживания. А еще, мне казалось, Высоцкий просто пошлет меня с таким предложением, хотя, я сомневалась совсем малость. — Можете быть свободны, — прожевав всю эту фразу и вложив в нее остатки сил, мужчина протер глаза пальцами, откладывая в сторону очки. Ну вот, я подошла почти, а начать с чего? — Прошу прощения, — отличное начало. Преподаватель почему-то усмехается, опираясь одной рукой о стол, а другой подписывая какие-то бумаги. — Платонова, если ты столько будешь извиняться, я начну чувствовать себя виноватым в чем-то, а это достаточно странно, — нет, странно то, что я вообще на это решилась. Долго молчу, уставившись безэмоционально куда-то в стену. — Ну так что? — уже серьезно спрашивает он, когда все уже вышли из аудитории. — Что ты хотела? — тяжело выдыхаю, пока Высоцкий хмурит брови, смотря на меня снизу вверх в том же положении, опираясь руками о стол, и словно что-то подозревает. — Не сочтите это за излишнее любопытство или еще хуже, но спрошу прямо и прошу ответить честно, — преподаватель выгибает бровь, да мне самой интересно, какого хрена происходит. — У вас проблемы? Выражение его лица не меняется наверное с минуту, так, что я начинаю пугаться, точнее переживать за него и за себя, словно сейчас будет взрыв, а по стенам разбрызгаются его мысли и запачкают меня. — Повтори-ка? — наконец произносит Высоцкий, прокашлявшись и как-то невнятно. — Вам нужна помощь? — боги, либо он тупой, либо стебется. Надо бы еще хоть что-то сказать. — Заметно, что у вас какие-то серьезные… — Платонова, — он повышает голос, сжимая руки в кулаки, а я непроизвольно дергаюсь. — Твоя внимательность похвальна, конечно, однако… Мои проблемы — это только мой геморрой, так что выключи свой излишний интерес и покинь аудиторию! — Я же сказала, это не любопытство, а стремление к помощи, — глаза Высоцкого заливает сталь, такая прочная, что я сто процентов никогда не добьюсь нормального ответа. Вот сейчас мне и правда стало страшно за свою шкурку, а уж то, как он расправил плечи, надо было видеть. — Оставь в покое мои нервы и уйди. Мне помощь не нужна, а уж тем более твоя, — он отчеканил слова по слогам, напряженно и громко дыша. Стало обидно до дрожи, словно это я ему вчера все планы сорвала своим алкоголизмом. Вот теперь у меня бомбит. Очень сильно. — Знаете что? — принимаю такую же стойку, как и он, угрожающе хмуря брови. — Я бы на вашем месте хоть спасибо сказала, что за вас кто-то вообще переживает, особенно после вчерашнего случая! Словно это я сорвала ваши планы, набухалась, а потом заблевала весь пол и стала главной причиной, по которой нельзя было отпраздновать свой переезд! Благодарю за то, что показали свой характер, но мне это не совсем по душе. Идите в задницу. В тот момент, когда я уже почти летела к двери, можно было заметить резко вытянувшееся лицо преподавателя, который был не меньше меня ошарашен всеми произнесенными словами. Послать препода второй раз и оставить его же виноватым умею только я. — Платонова, подожди, — услышала вслед тяжелый вздох, но не остановилась. И правда, зачем мне его проблемы? — Вернись, пожалуйста, я не то хотел сказать. Настя! — надо же, снова вдруг по имени назвал. Да что бы я еще хоть раз полезла ему помогать. Да чтобы я еще кому-то помогла. Поправляю спадающий на лицо локон волос и быстрее ухожу отсюда. Вот и пусть мучается. Все равно больше пересекаться с ним не буду. В тихом одиночестве я и дотопала до квартиры. Видимо, у судьбы свои планы…

***

— Да, мам, я вроде почти все приготовила, можете собираться, только посуду помою и все, — одной рукой придерживаю грязные острые предметы, складывая их в раковину, а другой быстро выкидываю мусор, открывая дверцу под краном ногой. — Да, конечно, они тоже придут, но позже. Даша? Возможно придет, — чувствую, что сейчас свалюсь на пятую точку и резко хватаюсь о край стола. — Черт! И купите по дороге новые тапочки, эти совсем скользкие, раздражают. Хорошо, все, пока, жду, — вешаю трубку и думаю, что нужно поторопиться, ибо гора посуды меньше не станет от моего желания прилечь и отдохнуть хотя бы пару минут. Под ногами бегает Гренка, отчаянно пиная свою старую игрушку, которую по хорошему уже бы выкинуть пора. Хватаю у кошки это тряпье и кидаю в дальний угол, только бы не мешала, и иду включать кран. Вот только… — Даю твою же мать! — кто бы мне сказал, что спустя полсекунды я вся буду мокрая, как и стены, и пол, и все вокруг. Кошке уже не до игр, как и мне, а вода из крана какого-то хрена так и хлещет, не прекращаясь. — Ну святые макароны, что делать то? — быстро несусь за тазиком и тряпками, временно перекрывая брызги воды во все стороны. Вовремя под руку попадается телефон, а там уже приходится вызвать сантехника, ибо я в этом деле профан полный. Добродушно отзываюсь о трубах в своей квартире, начинаю потихоньку проклинать все, что движется, и в итоге падаю на пол. Правую ногу пронизывает странная острая боль. Через пятнадцать минут слышится звонок в дверь. С одной стороны на мне маска безразличия и частичной злости, а с другой желание расплакаться и начать крушить все вокруг. Пятая точка горит, руки трясутся, со стола тут же падает тарелка, разбиваясь на осколки, которые придется подметать по всей комнате, а нитка терпения натягивается. Я медленно подхожу к уже замолчавшей двери, даже не думая открываю ее. И в этот момент вспоминается достаточно подходящая фраза: «случайности не случайны». — Вы? — открыв рот, пялюсь на Высоцкого, замершего на пороге с таким же выражением лица, как и мое. Хочется сбежать и спрятаться в своем хрупком мире, куда никто и никогда не пройдет. Особенно он. Или же постучать в дверь со словами: «Доктор, а это лечится?». В голове крутится множество фраз, которые можно произнести в такой ситуации, но я упускаю свой шанс начать гневную речь. — Да Господи, Платонова! — преподаватель резко отпускает ручку чемоданчика, вероятно, с инструментами, тот падает, а я вздрагиваю, испуганно попятившись назад. — Ну почему из всех квартир этого города я попал именно сюда-то? Почему твое лицо я обязан видеть сегодня, когда этого хотелось бы меньше всего? Почему ты? — он произносит это с такой злостью, что я боюсь разрыдаться прямо тут от безысходности и несправедливости судьбы. В глазах его нет сочувствия, понимания и желания помочь, нет, лишь забота о том, что мы снова столкнулись столь неожиданно. Секунды молчания и тихих разрядов, которые мы посылаем в друг друга, длятся вечность и тянутся струями смолы. — Да знаете что? — приходится запихнуть рыдания подальше в глотку и сжать кулаки. Атмосфера накаляется. — Знаете? Я… А я… — и тут приходит осознание того, что слезы-то уже нагло текут по щеками под уже испуганным взглядом преподавателя. Он и правда теряется на мгновение, долгое мгновение, а я и не думаю, что говорить в такой момент нужно, просто прекращаю контролировать ситуацию. — Уходите, пожалуйста, я сама справлюсь как-нибудь, — совершенно безжизненно звучит мой голос, а дверь я захлопываю прямо перед носом Алексея Михайловича, попутно вытирая со щек влажные дорожки. Вот и поговорили. Изо рта вырываются рваные рыдания. Ну что я за идиотка такая, которой вечно не везет. Что-то идет не по плану, что-то мучает и гложет, постоянный груз давит на плечи, а от беспомощности выть хочется. Такая вот «взрослая жизнь». Падаю на диван, ощущая новый прилив боли в области бедренной кости, и утыкаюсь лицом в подушку, глотая слезы. С каких пор я стала такой слабой, что позволила себе разрыдаться при том, кто этого не заслуживает? Рядом бегает Гренка, мягко утыкаясь в опущенную на пол ладонь, а в конце коридора слышится тихий стук и скрип входной двери, которую я, еп вашу мать, не закрыла. Хотя отлично, если это грабители. Убьют и париться не нужно будет. Но этот день продолжает меня удивлять все больше и больше. Тихие шаги приближаются в мою сторону, но страха почему-то так и не чувствуется. Вообще плевать. Хотя, равнодушие опаснее, правда? — Платонова, там дверь была открыта, и ты истеричка, — неожиданно мягко произносят прямо над ухом. Высоцкий. Черт возьми, на корточках перед диваном сидит мой препод и с такой жалостью разглядывает мои слезы, что они начинают течь раза в два сильнее. — Ну точно истеричка, — мужчина тяжело вздыхает, помогая мне нормально сесть. — Чего ревешь-то? — а что реву, собственно, вроде и проблем не так много. Стресс? Депрессия? ПМС? — Да просто все, — показываю руками на пол, в сторону крана и обнимаю руками колени, начиная напоминать маленького ребенка. Высоцкий лишь внимательно смотрит на меня, не вставая с пола. — Всё слишком резко на валялись на меня. Этот кран, эта посуда, вся вселенная. Даже вы, — поднимаю глаза на него, шмыгая носом, становится немного неудобно, все-таки преподаватель. Высоцкий устало потирает переносицу, хмурясь, затем глядит куда-то в сторону. — Это против тебя вселенная идет? Уверена? — он немного склоняет голову в бок, а я в ответ киваю неуверенно. — Тогда заваривай чай, пока я чиню кран, а потом послушаешь забавную историю о том, какого лешего преподаватель культурологии бегает по домам в роли сантехника. Нам обоим нужно выговориться, судя по всему. Да и тебе, кажется, были интересны мои проблемы… А действительно, я до сих пор не спросила об этом.

***

Минут двадцать Высоцкий чинил сантехнику, а я ставила чайник и убирала с пола осколки вместе с водой. Надеюсь, соседи не придут жаловаться, а то я с ними даже не знакома. — Так значит, я сорвал тебе в прошлый раз переезд? — интересуется мужчина, согревая руки горячим напитком. Честно говоря, задает он этот вопрос уже десятый раз, наверное. — Это не так важно, я и сама не очень хотела отмечать, настроение было не то. — А я его еще и испортил в конец? — да что ж он все усугубляет? — А еще вам жить негде, — произношу так уныло, словно это у меня такие проблемы вырисовываются. Хотя, попрут ведь из квартиры, если затоплю кого-то. Благо, хоть Высоцкий вовремя попался. — И вы подрабатываете сантехником, хоть и отказываетесь признаваться, для чего. — Да, Платонова, умеешь ты настроение испортить, — мрачно вздыхает преподаватель, закатывая глаза. Я то настроение тут порчу? — Банальный факт, люди работают, чтобы получать деньги, ну, в большинстве случаев, если ты вдруг не знала. Нет, ну вот что-что, а стебаться он точно умеет даже лучше, чем учить и работать. — Но в таком случае они устраиваются на одну работу, — шах и мат. Должен же он в конце концов расколоться. Невозможно разбираться в своих проблемах совершенно одному. Я бы и дня не выдержала без поддержки, а учитывая, в обществе какой дамы он жил все это время, немудрено и совершенно разочароваться в людях. — Расскажите, в этом ничего нелегального нет. Высоцкий пропустил мои слова мимо ушей, что сразу бросилось в глаза. — Мне пора, Платонова, — мужчина встал из-за стола, а с его ног неожиданно спрыгнула моя нелюдимая кошка. — Ах да, меня она все-таки любит больше, — усмехается преподаватель, заметив мой шокированный взгляд. Я в ответ возмущённо хмыкаю, провожая его до двери. — Сколько я вам должна? — спрашиваю уже у порога. Высоцкий вопросительно вскидывает бровь. — За кран. — Брось, Платонова, хватит с тебя открытий и стресса на сегодня, считай, ты меня не видела, я тебя тоже, — моему возмущению не было предела. Да и фамилия моя звучит ужасно из его уст, прямо насмешливо. — В смысле? Вы издеваетесь, да? На черта тогда вы вообще работали? — упирая руки в бока, я стала похожа на какую-то домохозяйку. — Вот только не начинай вести себя как моя бабушка, на это не ведусь, не маленький уже! Однако, кое-как я впихиваю ему деньги, практически выпроваживая из квартиры. — Знаете, а вы сегодня развеяли мой стереотип по поводу сантехников, — кричу ему вслед из-за двери. — В смысле? — Они не пьют. И задницу не видно! — раздается дикий хохот под лестницей, а я захлопываю дверь, начиная смеяться вместе с ним. Ну и ляпнула, конечно. А на тумбочке в прихожей мирно лежали те деньги, которые я ему дала. — Вот же настырный, зараза! Однако, улыбка на наших лицах доказала, что когда душа открыта, становится проще выдерживать нагрузки, заготовленные жизнью. Не только он был настырным. Я никогда не была особым исключением. На душе разлилось приятное уютное тепло. И тут я начала осознавать, что где-то внутри меня растёт то, что иначе как《пиздец》не назовёшь. Приехали.