Ультрамарин. Сестра Милосердия

Меня зовут Лиз. И я - сирота. Миниатюрная блондинка ростом метр шестьдесят, с миловидным, но ничем не примечательным личиком, спортивной фигурой и… да, всего лишь вторым… Ну, почти вторым... В общем, девяносто-шестьдесят-девяносто - это точно не про меня. Из-за хлипкого телосложения с детства обзавелась обидным прозвищем “Штырь”. Как ни прискорбно, но довольно точно характеризующим мои массо-габаритные показатели, да и, в какой-то степени, особенности характера. Иногда, из-за редкого цвета глаз, меня называли "Синеглазкой". В принципе, это было единственное чудо, что досталось моей ничем не примечательной внешности: глаза синего, почти ультрамаринового, очень насыщенного цвета, которые приходилось прятать за тёмными стёклами очков, дабы не раздражать окружающих. Впоследствии очки сменились контактными линзами, имитировавшими стандартный карий цвет, ведь жить приходилось в не очень благоприятной среде, где человек человеку - волк. Это и заставило меня стать нелюдимой, довольно жёсткой и агрессивной особой. Но иначе было попросту не выжить. А выживать приходилось практически каждый день. Поэтому характер мой для окружающих был не просто “занозой”, а самым натуральным штырём в причинном месте, именуемым “пятой точкой”. В простонародье - задницей. Извините за прямоту, но в данном конкретном случае - именно так, а не иначе! Люблю честность и справедливость, знаете ли. На том и стою. Поэтому за время своей, увы, нелёгкой жизни, врагов нажила - не счесть. Из-за чего практически на любой работе долго не задерживалась. Исключение составила последняя, где работаю уже почти всю свою сознательную жизнь. Именно сознательную, поскольку то, что было до неё, можно назвать одним ёмким словом - существование. Работа трудная, грязная и неблагодарная. Но мне - нравится! Потому что именно здесь и нашла своё призвание: оказывать помощь тем, кто в ней нуждается. Официально - медсестра в местной городской больнице. Часто подрабатываю на скорой помощи. Но это - лишь прикрытие. Ведь на самом деле я - Сестра Милосердия, которую лишь несколько человек знают под именем Ультрамарин. Они в курсе того, кому обязаны своей жизнью. И это не пустая похвальба!.. Вчера мне исполнилось двадцать пять. Или пятьдесят три. Это смотря с какой стороны посмотреть: выгляжу-то я - максимум лет на двадцать. Всё из-за того, что в аккурат на мой День рождения, двадцать шесть лет назад очень “удачно” сходила за продуктами, случайно угодив в самое пекло разборок двух бандитских группировок, устроивших стрельбу в спальном районе города. Три пули, выпущенные из автомата, достались мне. В результате - целый год провалялась в коме, находясь на грани жизни и смерти. Лишь благодаря усилиям опытнейшего хирурга Василия Фёдоровича Смирнова, мир его праху, я и выжила. Если бы не этот замечательный человек, что взял на себя оплату лечения и заботу обо мне, то давно бы уже отправилась в мир иной. Он настолько искусно провёл операцию, что на моём теле невозможно было найти и следа от трёх тяжёлых ранений. Целый год, пока лежала в коме, Василий Фёдорович ежедневно навещал меня и рассказывал разные истории из своей жизни. Благодаря этому я и не ушла за черту безвременья. Самое интересное, что, слыша его, не могла пошевелить и пальцем, чтобы хоть как-то намекнуть на то, что ещё жива. А ровно через год, двадцать пять лет назад, ранним утром я открыла глаза и первое, что услышала: - С Днём рождения, Синеглазка! С возвращением. Василий Фёдорович как раз шёл с ночной смены и не преминул заглянуть ко мне в палату. Так что он - первый человек, которого я увидела, очнувшись. А потом я попала в Сказку… ***** Он привёз меня в свою двушку в центре и окружил таким вниманием и заботой, что я почувствовала себя едва ли не королевой. И стал мне вторым отцом. Хотя,- нет, - первым, так как родных отца с матерью я никогда не знала и воспитывалась в детдоме. До сих пор вспоминаю время, проведённое там, с внутренним содроганием. Не понимаю,- почему в подобных заведениях, долженствующих, по идее, нести “хорошее, доброе, светлое”, окапываются авантюристы и садисты всех мастей? Столько мерзости и гадости, сколько было собрано в этом детском доме, я больше не встречала нигде. Однако, за все годы, проведённые там, я так и не стала покорной рабыней, что хотели из меня вылепить садисты-“воспитатели” и их прихвостни из “воспитуемых”, из-за чего частенько попадала в карцер, где даже нары заменили на пучок перепрелой вонючей соломы. Сутки без воды и еды, при свете одной-единственной “полудохлой” лампочки, висящей на высоте четырёх метров над тобой, ещё можно кое-как пережить. Но когда,- на вторые сутки,- приходили трое “воспитателей” и начинали размеренно “обихаживать” твоё тело резиновыми дубинками да мокрыми полотенцами, дабы не оставлять заметных следов, приходилось очень туго. После такой обработки две недели не то, что передвигаться, а вздохнуть было почти невозможно: болело всё, что только могло болеть. Но послаблений при этом никто не давал. Многие ломались. Наверное, сломалась бы и я. Что мне помогло - даже и сама не знаю. Просто в очередной раз, когда попала в карцер и туда на второй день заглянули три мордоворота, я была готова: решила, что лучше сдохну, но дам сдачи. Получилось настолько удачно, что двое “воспитателей” попали в больницу с черепно-мозговыми травмами. Честно сказать - сама от себя не ожидала такой прыти, а ведь считалась задохликом. Но для меня “успокоительные процедуры” закончились тоже несладко: прибежала подмога и совместными усилиями чуть не отправила моё чуть живое тело прямиком в морг: врачи еле откачали. Это и решило исход в мою пользу: на то, что творилось в гадюшнике, под названием “детский дом” обратили внимание правоохранительные органы. Дальше - больше: подавляющее большинство “воспитателей” (кто не смог откупиться) попали в места не столь отдалённые с небом в клеточку и друзьями - в полосочку. Это позволило мне более-менее спокойно доучиться последние три года и покинуть “родные пенаты”, чуть не сделавшие из меня инвалида. После истории с больничной койкой я совсем замкнулась в себе: абсолютно все воспитанники и даже воспитатели, пришедшие на смену севшим в тюрьму, вызывали у меня подспудное чувство омерзения. Первые - тем, что не поддержали, не помогли в трудную минуту. Вторые - тем, что были лишь чуть лучше старых. Хорошо, хоть, руки свои не распускали, видимо, боясь огласки. Но и то - хлеб. Так что одиночество в последние годы нахождения в детдоме стало, практически, моей второй натурой. Жизнь распорядилась так, что и Василий Фёдорович был одинок. У этого мужественного, шестидесяти пятилетнего человека было своё, персональное горе: все его родные погибли. В том числе и жена с двумя дочерьми. А одиночество делает людей легко ранимыми, из-за чего те всеми силами оберегают свои хрустальные души, окутывая их колючими коконами нелюдимости. Василий Фёдорович стал считать меня одной из своих дочерей, которую, как ни странно, тоже звали Лизой и, судя по его словам, мы с ней даже походили друг на друга, как две капли воды. Проверить эти слова не было возможности, так как у доктора не осталось ни одной семейной фотографии: огонь поглотил всю его прошлую жизнь без остатка. А Интернет в семье хирурга не особо жаловали, поэтому и в социальных сетях ничего не нашлось. Так что, найдя друг друга, две одинокие души вдруг раскрылись и заиграли новыми, живыми красками. Я полюбила Василия Фёдоровича всем сердцем: о таком отце даже боялась мечтать. Но, как правило, счастье не может длиться слишком долго: всего через полгода в машину отца на полной скорости въехал грузовик. Лобовое столкновение. Отец умер мгновенно, чего не скажешь о пьяном любителе острых ощущений: водитель грузовика отделался, как ни странно, лишь многочисленными ушибами, переломом руки и двух рёбер, да сотрясением мозга (было бы что там сотрясать). В момент удара этого горе-водителя выбросило из кабины, из-за чего он и остался жив. От моего же отца мало, что осталось: машину со всем её содержимым просто размазало по дороге, а по останкам ещё и прошлось яростное пламя пожара. Так что и хоронить-то было практически нечего. Отдавая последнюю дань своему отцу, даже плакать уже не могла: слёзы кончились. Поэтому стояла у могилы, не видя и не слыша никого и ничего кругом, тихонько подвывая, как смертельно раненная волчица. И лишь когда наступили сумерки, поняла, что, во-первых, осталась совершенно одна, а, во-вторых, - не хочу больше жить на этом свете. Смерть названного отца словно вынула стержень из моей души и теперь я желала лишь покончить со своим никому не нужным существованием. Вот тут и выяснилось, что у Вселенной есть на меня свои планы: спрыгнув с близлежащего железнодорожного моста, до земли я так и не долетела. С этого момента и начинается моя странная история…