Архистратиг

      Роджер пребывал в крайней растерянности. Он стоял, ссутулившись, опустив голову и совсем не шевелясь. Что-то так и подталкивало его отмахнуться от Ральфа, отбиться, спрятать своё лицо. И возможно, так бы он и поступил, если бы ладонь вдруг не хлестнула его по подбородку, заставляя приподнять голову, и если бы в этот момент он не столкнулся взглядом с Ральфом.       Ральф глядел на него из-под навалившихся на лоб косм, оценивал. Конечно, ему могло чудиться снова, но теперь зрачки Роджера не казались такими мёртвыми или иссохшими, как раньше. Сквозь них, наконец, что-то пробивалось.       — Ну и кто ты теперь? Без своей маски, без племени? Без своего Вождя?       Ральф говорил жестко. Былой гнев, хоть и поубавился, но всё же грозно и непримиримо сквозил в голосе. — Неужели Роджер?       Остальные мальчики не смели потревожить вонзившегося в лагуну затишья. Их пронизал холод, когда до ушей дошёл странный, обличающий вопрос Ральфа. Роберт, сидевший тут же, так проникся разговором и всем тем, что делал Ральф, что теперь был уверен: обращались лично к нему. Совершенно точно он услышал, что Ральф сказал не "Роджер", а "Роберт", и от стыда совсем опустился в песок. Морис, поднявшийся с колен ещё только завидев Ральфа, потянулся рукой ко лбу. Там что-то мешало. Нащупав на ней остатки глины, он в ужасе бросился лицом в воду и начал оттирать как следует. Близнецы стояли в воде поодаль, со спины Ральфа, и, довольные, запускали друг в друга намокшие кусочки глины, ловко при этом уклоняясь. Билл сидел на корточках и, ковыряя пальцем песок, то и дело поднимал на Ральфа измученный чувством вины взгляд. Малыши бегали по пенной кромке лагуны, счастливые и визжащие. Они брызгали водой друг другу в лица, повторяя мистический и совершенно им непонятный обряд, проведенный Ральфом над Роджером.       Роджер был погружен в пучину раздумий. Мысли всегда отгорождали его от реальности. У него не получалось одновременно пребывать в себе, размышляя, и вне себя, воспринимая мир и других людей. Ему казалось, что мысли делают его безоружным, поэтому думать он не особо любил. Но вот во второй раз на острове ему вспомнились запреты взрослых, которые нельзя было нарушать, а он взял да нарушил. Не то, чтобы он жалел, но внутри него шевелилась какая-то новая сила, не позволявшая осесть на дно воспоминаниям о камне, который он собственными руками столкнул на Хрюшу, о близнецах, которых пыткой принудил вступить в племя, о том, как ни за что порол одного из дикарей. А ещё — как он сидел и затачивал копьё с обеих сторон, вынашивал не дающую покоя идею... Насадить на копьё человеческую голову, подобно той, свиной, что была в дар Зверю. Это так вышло бы, что головой этой могла стать голова Ральфа. Ральф… Роджер вынудил себя оставить мысли и вернуться на песок потемневшей лагуны. Ральфа рядом с ним уже не было.       Когда осознание "здесь и сейчас" в глазах Роджера куда-то подевалось, Ральф ещё целую минуту стоял и смотрел на него. Сколько всего Роджер наделал… А сколько ещё может сделать, если не ограничивать его, если забыть о его жестоком садизме. Если бы Роджер умер, то не нужно было бы переживать насчёт этого. Если бы Роджера просто не стало… Ральф смотрел не видя, пелена застлала его ум, как обычно случалось на собраниях. Если его в лес выманить и… Ведь никто не захочет его искать. Все притворятся, будто Роджера никогда и не было.       Тут Ральф осознал, куда несли его мысли. Он ужаснулся самому себе и отшатнулся от Роджера. Если он втихую избавится от него или просто навредит, да так, что тот останется на острове навсегда, то мир получит ещё одного Роджера… Нет, мир получит ещё одного Зверя. Просто на этот раз в лице Ральфа.       Последний раз Ральф глянул на задумавшиеся хмурые глаза и, опешив, разпознал в них что-то от себя самого. Это его напугало и, растерявшись, он побрёл прочь. Мимо него тянулся потухший валежник, гнилые, не тронутые огнём сучья; начинался лес. В нём мало что осталось от того, зелёного и кишащего жизнью. Это была мёртвая копия прежнего леса. Сердце Ральфа ёкнуло, он снова вспомнил, как всё здесь начиналось, как всё цвело и пело, как все они были вместе. А теперь не сохранилось даже связавшего их места, их острова. Слезы горечи заполнили глаза мальчика. Так и текли, изъедая его сердце болью от воспоминаний. Он не сводил глаз с мерцающей огненными языками чащобы, её вековые переплетения всё не могло одолеть даже пламя. Когда-то они с Саймоном носили оттуда брёвна для шалаша... Это Саймон обнаружил такое удачное местечко. Саймон… Саймон… Ральф задыхался беззвучными рыданиями, грудь его ходила ходуном, — Саймон всегда старался быть поблизости, готовый помочь, готовый поддержать…       Тут что-то мелькнуло перед чащобой, среди одиночных стволов и выгорающих лиан. Что-то сверкнувшее ярче огня, но не ослепляющее. Ральф напряженно всматривался; сквозь натёкшие в глаза слёзы различались белёсые, словно лунный свет, очертания. Это точно был человеческий силуэт, и над головой его парили какие-то золотые светлячки или что-то другое, очень похожее на золотых светлячков. И вдруг силуэт расплылся вместе с солёными каплями, слетевшими на щёки. Сердце Ральфа громко ударило в груди и застыло.       — Саймон! — Ральф сорвался с места, на бегу вытирая глаза тылом кисти. Он за секунды достиг места, где из ниоткуда возник фантом и исчез.       — Саймон! Пожалуйста, вернись! — Ральф рыскал по тлеющим поленьям, бежал, спотыкался и падал и снова вставал, безнадёжно выслеживая силуэт, который, скорее всего, просто ему померещился. Лес окружил его, и всё кругом трещало, догорая. А он бежал, ополоумевший, по кострищу, оглядываясь, выискивая, зовя, умоляя.       — Саймон! — его вопль сотряс и без того готовящиеся рухнуть кусты и пальмы. Он отчаялся и выдохся, бродил, озирался. Наконец, показался светлый гребешок моря, и Ральф вышел из леса, прикидывая, с какой стороны острова мог оказаться. Глянул поверх джунглей. Всё было черно, выжжено, и только скалы стояли нетронутые, погруженные в скорбящий сон. Ральф ковылял к берегу, уже понимая, куда завели его лесные тропы.       Он был мрачен и потерян, когда, ступив на нужное место на песке, лёг ничком и принял позу. В этой позе остался лежать заколотый, истерзанный, окровавленный Саймон. Он видел его перед глазами прямо так, как видел в тот роковой день. Саймон лежал в темноте ночи, привычно тихий и робкий, откинувший руку в сторону. Кажется, именно в ту сторону, где стояли в нескольких метрах от него, на пригорке, Ральф с Хрюшей. Другая его рука была обращена в направлении океана. Лицо его было испачкано кровью и песком, на нём царило немое спокойствие и никем не понятая, неуслышанная тайна острова и его временных поселенцев. Над головой Саймона, склонённой так, словно он заснул в ужасно неудобной позе, крутились какие-то маленькие шарики, отливающие золотым. Их сияние — совсем как на иконах — принимало очертания нимба. Скорбный свет луны освещал дорожку на воде, куда мёртвого осторожно и нежно потянули руки океана.       — Прости меня, прости, — воспалённые от слез глаза Ральфа накрывало волнами, и они слезились ещё больше. Он глотал, захлёбывался солёной водой, но не переставал повторять фразу, которую так долго прятал в глубине своего сердца.       Ему вспомнилось, как однажды на собрании Саймон выступил с заявлением про Зверя, которое Ральфа совсем не устроило. Жутко же он тогда рассердился… Какое право он вообще имел сердиться на того единственного, кто остался с ним строить шалаш, а не бросил, как остальные? Как он только себе позволил?       Ральф продолжал вспоминать. На тропинке, когда они все вместе шли искать Зверя, Саймон поравнялся с ним, и Ральф ощутил на себе чистый взгляд преданности, смирения и вины за тот неловкий проступок на собрании. Ральф улыбнулся, но не ради Саймона, а ради того, чтобы от него побыстрее отвязались. А Саймон ведь доверился этой улыбке...       — Саймон, прости, Саймон, — Ральф сгребал в ладонь песок, выл, раскаиваясь, и не мог простить самому себе всё то, что он должен был сделать для Саймона, но так и не сделал.       Все считали Саймона чокнутым. Все, даже Ральф. Все обижали его и не воспринимали всерьёз. Добрый, преданный Саймон... Все называли его слабаком, а он, оказывается, был сильнее и смелее каждого из них. Это он взобрался на скалу, когда все её страшились, пошел один, совсем один… Это он разыскал настоящего Зверя. Он видел дальше и мыслил шире. Саймон был словно пророк.       Ральф, теперь только осознав, насколько он ошибался насчёт Саймона да и вообще насчёт всего на этом острове, насколько был твердолобым и слепым, перевернулся на живот, застонал. Он бил кулаком по песку, уже не в состоянии терпеть эту рвущую на части боль. Эту жгучую тоску.       «Ты обязательно вернёшься. Вот увидишь. Просто я это чувствую».       Ральф вперил взгляд в самую даль. Голос Саймона звучал в ушах. Вновь мальчик, нервничая, загреб песок под пальцы. От верной гибели Ральфа спасло чудо. И чудо это было Саймон, Хрюша и даже те идиоты, переодетые дикарями. Не подожги они лес, не было бы священного дыма, который спас Ральфа, не было бы офицера и катера.       Зато была бы голова Ральфа на копье… Эта мысль, про заточенное с двух концов копьё, пришла на ум только что. И как он сразу не догадался? Его обжёг ужас. Интересно, чья это была идея? — и ответ напрашивался сам. Всё-таки надо было вмазать Роджеру, кулаками выбить из него всё дерьмо.       Но сейчас Ральфу не хотелось думать о былом. Он снова перевернулся на спину и теперь неотрывно смотрел на небо. Чернота от пепелища постепенно расступалась, пропуская к земле синеву купола и белизну облаков. Одно из них привлекло его внимание. Оно было большое, вытянутое спиралью, чем-то похожее на его рог. Он протянул к нему руку и повёл ей так, как обычно поглаживал ровную поверхность раковины.       — Бьюсь об заклад, вы сейчас сидите на нём, на этом облаке. — Ральф мечтательно свёл брови и начал представлять. — Свесили ноги и беспечно ими болтаете. Словно, словно… окунули их в то озерцо на нашей лагуне. Помните ведь его, это озерцо? Вы смотрите на меня оттуда, с высоты. И улыбаетесь.       Ральф хлюпнул носом. Веря в улыбки Саймона и Хрюши, тоже улыбнулся. Нежно, печально. Он улыбался так, как только может улыбаться человек, перешивший всё, что пережил Ральф в последние дни.       — Нет, Ральф. Я думаю, они смеются над нами.       Голос вторгся резко и даже навязчиво для такого самозабвенного момента. Ральф не услышал хруста затхлых сучьев, не услышал шуршания песка под шагами. Впрочем, он сейчас вообще ничего не слышал, кроме шума прибивающих волн, ветра и шёпота собственных мыслей. А тут этот голос! Неважно, чей он, — здесь он лишний. Ральф был потревожен, пробужден от целительных мечтаний. Он рассердился на незваного гостя и, кем бы тот ни был, уже настроился против него. Качнувшись, Ральф поднялся и обернул к нему лицо. В представшей перед ним фигуре мальчик не сразу узнал Джека Мерридью. Бывшего напарника. Заклятого врага и разрушителя общины. Убийцу его друзей. Джека без маски.