***
Она неустанно твердила Фриск, что не желает поддаваться всеобщему поветрию и заводить с нею эту «сопливую» и «наивную» дружбу. Для девчонки, впрочем, это было не достаточно веской причиной, чтобы не соваться в секретную лабораторию и не тревожить ее актуальную обитательницу. Чара огрызалась, что жалость ей не нужна, вот только Фриск и не думала ее жалеть. — Мне кажется, — с неизменным спокойствием выдала как-то девочка, устав от постоянной «войны». — Если кого-то и нужно жалеть, то не тебя, а Флауи. — Флауи? — Чара изумленно воззрилась на Фриск, возившуюся на полу с одной из мелких амальгам. — Ну да, — не мигая, подтвердила девочка, как будто объясняла не-подруге прописные истины. — С чего бы? - с недовольством хмыкнула та. — Если все действительно так, как вы с Альфис рассказываете, то Флауи — жертва. Я знаю, он причинил много зла. И мне, и монстрам. Он пытался, в конце концов, заставить меня умирать снова и снова. А потом откинул назад во времени вовсе не из лучших побуждений, но из собственной выгоды. Переиграть события. Но… он ведь был рожден из боли и гнева. Он не со зла… он просто не умеет иначе. Чара задумалась. Ей было сложно отодвинуть в сторону свои негативные эмоции, но она все же попыталась. Наверное, не просто так Ториэль, встретившись впервые с Флауи, не признала в нем сына. Да и у самой Чары в голове до сих пор не укладывалось, что Флауи был Азриэлем. Ей представлялось, что для воспоминаний друга, цветок служил своеобразным хранилищем или тюрьмой, в то время как сам он представлял отдельную личность. Но это противоречило всей информации, которую они знали о «загробной жизни» монстров. И если они с Ториэль могли ошибаться, особенно в угоду своей такой разной, но неизменно сильной любви, то Фриск с Азриэлем не связывало никаких глубоко личных отношений. — Ты тоже считаешь, что Флауи — свой собственный? — осторожно подбирая слова, поинтересовалась девушка. Несколько мучительно долгих минут Фриск не отвечала. Ее потяжелевший взгляд блуждал по комнате, не замечая призрачной фигуры собеседницы, и только ладони продолжали монотонно гладить беспечную амальгаму. — Да, — наконец, ответила девочка, обозначив кивок. — Я думаю, что-то пошло не так. Может быть потому, что в момент гибели Азриэля была не одна, а две души. Он ведь делил свое тело с тобой. И вы… боролись. Чара хлопнула себя по лбу (чисто символически, конечно): из-за эмоционального всплеска она даже на себе самой толком не сфокусировалась. И почему она, дурочка, раньше об этом не задумалась? Впрочем, ответ был прост: тогда она по неопытности не осознала себя частью кого-то другого. Восприятие еще не перестроилось и работало так, как ему было привычно. Она — это она, а Азриэль все еще был Азриэлем, и одно тело воспринималось как общая комната, в которой они, как иногда бывает у детей, что-то не поделили. Строго говоря, Флауи был не просто предметом, в котором мог поселиться дух ее друга после смерти, а их общим детищем. И Альфис, в стиле классических ужасов про чудовище Франкенштейна, завершила начатое, вдохнув в него жизнь своим экспериментом с решимостью. — Но без души, это, наверное… как… голем? — сморщив нос и разгладив морщинки кончиком пальца предположила Фриск. — Не знаю. Она опустила голову и уставилась в пол. — Я не знаю, Чара, но все это грустно и неправильно. Фриск приходила еще не раз, и не два. Для Чары она стала даже более частым гостем, чем Альфис. Ученая всегда искала повод прийти и заговорить, все время колеблясь и сомневаясь. Девочка же просто приходила, чтобы провести время. Она притащила амальгамам несколько мячиков, играла с ними и звонко хохотала, и общалась с Чарой так, словно они знали друг друга всю жизнь. Иногда это выбивало из колеи, особенно, когда идея начать разговор приходила в голову мелкой совершенно внезапно. — Мама была пианисткой, — Фриск валялась с закрытыми глазами перед телевизором, слушая вполуха транслировавшийся на экране мультик (и как только Альфис умудрялась смотреть подобную муть?). — Не знаменитой, конечно. Она играла по вечерам в небольшом клубе и подрабатывала, давая уроки детям. Она и меня учила. Немного. — Тебе вообще повезло с родителями. Чара вздохнула, скрестив руки на груди: ну не получалось у них эту тему не поднимать вообще. Слово за слово — то разговор заходил о жизни в семье Дриимурров, то про родную семью. Если раньше она злилась и огрызалась, то теперь, кажется, чувствовала лишь глухую тоску. Она не столько завидовала тому, что Фриск жила хорошо, сколько тому, что во все это «хорошо» сама поверить была не способна: если не сарказм, то безразличие, если не вера в лучшее, то обязательно ложка дегтя. Не может быть все «хорошо», как бы ей ни хотелось. Вот только рассказы девчонки были полны подробностей, которых не придумаешь, и настолько искренни, насколько это вообще возможно. Девочка приоткрыла один глаз и покосилась на Чару. Та сидела на полу и отрешенно сверлила взглядом стену. — Я все еще не достаточно близко, чтобы меня касалось твое прошлое? — спросила она, припомнив их первый разговор, состоявшийся в лаборатории. — Касается или нет… какая разница? — призрак с трудом поборола защитное раздражение. Фриск обладала редким талантом цеплять окружающих. Она могла раздражать, вызывать недоумение или же умиление, но она запоминалась даже тогда, когда не делала ничего. Чару неожиданно ударило по голове несвоевременное осознание, что девчонка стала для нее кем-то вроде младшей сестры. — Дело вовсе не в этом, а в том, что рассказывать тут нечего, - Чара сделала глубокий вдох, стараясь чтобы ее голос звучал равнодушно. - Картина пьянчуги-отца и тряпки-мамаши привычна и однообразна, когда речь заходит о затхлом провинциальном городишке. Отцу казалось идеальной жизнью проводить время в компании бутылки, овощем приползать домой, разминать кулаки на нас с матерью, а потом совать детородный в свою мелкую дочь, потому что у него, видите ли, вставало, полиция все равно ничего не узнает. — Почему? — Фриск до головокружения обожгло волной боли, отчаяния и злобой, с которой Чара выдала свою последнюю фразу. — Тряпка-мамаша, — она закусила губу, подбирая слова так, чтобы ее резкость не показалась попыткой послать надоевшую собеседницу подальше, свернув разговор. — Она блеяла овцой, когда мы оставались одни, что без отца, даже без такого будет хуже, чем с ним. Что надо терпеть. Потом ее накрывало и она орала, что я грязная мелкая шлюха, билась в истериках и забивалась в угол покладистой собачонкой, когда ее муж возвращался домой. Стало холодно, словно что-то липкое и дурное, из далекого прошлого, сжало длинные, похожие на поплывшие чернила, пальцы у нее на шее. Чара технически была мертвой, но это не помешало ей чувствовать, как лед пронзил позвоночник и как она, словно маленький ребенок, сжалась в комочек в надежде, что не услышит за спиной ни стука в старую, на ладан дышавшую деревянную дверь ее детской, ни пьяного оклика отца. Ее детская была на втором этаже, угловая комната. Маленькое окно, сквозь которое в едва освещенное помещение глядела темнота ночи, такая спокойная и манящая всякий раз, когда внизу, в прихожей, раздавались шумные шаги отца. Запираться было бессмысленно: ничто из хлипкой мебели в комнате не могло его удержать, а за попытки спрятаться и за поломки пьяный отец только колотил сильнее. Хватит! Чара потрясла головой, выгоняя эти воспоминания, тщательно похороненные в глубинах сознания. Им было вовсе ни к чему сейчас вырываться наружу. Вернувшись в реальность, она уставилась в обеспокоенные карие глаза Фриск. Девчонка успела распрощаться с уютным диваном и теперь стояла напротив, пытаясь дозваться до нее. — А ты почему не пошла за помощью к другим взрослым? — Фриск очень жалела, что Чара не того рода призрак, каким был Напстаблук, и обнять ее не получалось. Девушка потерянно огляделась по сторонам. Страх прошел, уступив место тупой боли. Неужели она была до сих пор настолько уязвима перед собственным детством? Чара ненавидела слабость, и свою собственную — больше всего. Она собралась с мыслями и мягко опустила ладони на плечи девочки. Люди были ей отвратительны: не заслуживающие доверия, двуличные, лживые. С маской благополучия в обществе и чудовища воплоти за собственной дверью. Слабые и запуганные. Вот только теперь не все казались ей такими. Задумчиво она поглядела на Фриск: к счастью, той уже никогда не ощутить на собственной шкуре, каково это, когда тебя насилует собственный отец. — Я... я не могла, - Чара тряхнула волосами. — Я была мелкой, как ты... чувствовала себя беспомощной, испорченной, грязной. И я... полагала, что все люди вокруг такие же, как мои родители. Ненавидела их, ненавидела себя. Отец был против того, чтобы я пошла в школу и мать обучала меня на дому. Мне было неоткуда знать, что все со мной происходившее — не нормально. — Но ты ведь оказалась ЗДЕСЬ, — Фриск потупила взгляд. — Значит, ты все-таки убежала? — Я не могла так больше жить, — призрак кивнула. — Как угодно, только не так — думала я. Однажды я улучила момент, когда отец был слишком погружен в бутылку и не услышал, как я спустилась и зашла на кухню. Я схватила с полки подсвечник и ударила его по голове. — Ты убила его? — Я не знаю, — Чара покачала головой. — Тогда мне казалось, что убила — он застонал и рухнул на стол. Уверенная в этом, я испугалась наказания и со всех ног бросилась в лес, к горе. Ну а сейчас я уже сомневаюсь, что он действительно умер. Я не стала бить его снова — увидела кровь на подсвечнике и отшвырнула его на пол. Я думаю, я могла ранить его, на остальное у меня просто физически не хватило сил. Призрак замялась. — Прости, мелкая. Я не хотела сваливать на тебя это дерьмо. Фриск смешно надула щеки и резко замотала головой: — О чем ты говоришь? — ее жест в миг разрядил обстановку и девчонка, в два прыжка преодолев расстояние, свалилась обратно на диван. — Ты не должна переживать все это в одиночку. К тому же, мы же друзья. — Мы не друзья! — взвилась Чара, уперев кулаки в бока. — Ладно. Команда, — Фриск было лениво спорить, и она только вкрадчиво улыбнулась. — В любом случае, я здесь, чтобы поддержать тебя, что бы ты ни думала.***
— Итак, ты ведь не для просмотра в очередной раз любимых эпизодов «Мяу-Мяу» нас позвала, верно? — Фриск широко улыбнулась и с довольным урчанием, которому позавидовать могла сами Тэмми, принялась поглощать какао. — У меня есть план! — воодушевленно провозгласила Альфис. — У нас нет возможности провести предварительные эксперименты и мои расчеты могут быть неточными, но по крайней мере, он есть. Чара сжала кулаки, стараясь не выказывать своего волнения. — И? — Все просто. И… и сложно одновременно, — королевская ученая возбужденно наворачивала круги вокруг стола. — Мы всегда принимали за аксиому мысль, что душа монстра после смерти исчезает бесследно, в то время как душу человека, к примеру, даже отдельно от тела, если постараться, можно ощутить, потрогать и использовать… в качестве ресурса, если прибегнуть к некоторым магическим манипуляциям. Но, как мы помним, если прах монстра развеять над его любимым предметом, то его дух остается жить там. Воспоминания, чувства — все самое по-настоящему ценное и дорогое. Что если мы изначально неправильно трактовали процессы, которым подвергается душа монстра после гибели тела? Мм…я имею в виду, у меня есть предположение — пока только предположение — что, возможно, это и не исчезновение вовсе, а лишь смена формы! — Но почему тогда с Азриэлем и Флауи все вышло настолько криво? — невольно вырвалось у Чары. Альфис остановилась, уставившись в пол. — Во-первых потому, что, как мы все уже ранее отмечали, Азриэль в момент своей гибели делил свое тело с тобой, и вы именно в тот момент, — профессор покосилась на призрака, отчего девушка резко опустила голову, пряча взгляд. — Б-были далеки от взаимопонимания, — вздохнув, закончила монстр. — Во-вторых, виной всему решимость. М-мы, если уч-честь все детали, усилили негатив и б-боль, которая стала в некоем роде основной р-рождения Флауи. Л-логично, что со всем эт-тим ворохом и путаницей то, что должно было с-стать вместилищем духа, превратилось в бесчувственного монстра. М-мы всегда, так или иначе, стремимся изб-бавиться от того, что причиняет нам б-боль. Не уд-дивительно, что Флауи стал таким, каким его видим мы. — Разве это не значит, что все напрасно? — Фриск напряженно поджала губы. Чара мрачно молчала. Альфис серьезно покачала головой, поморгала, посмотрела немного в потолок, а потом резко засеменила куда-то в соседнюю комнату, ничего не объясняя, и через пару минут выкатила к собравшимся старую, некогда белую доску на скрипучих колесиках. — Я так не думаю.