***
«Шурх». Девушка восседала поверх покрытого слоем пыли стола и, лениво оттачивая давно выученный прием, проводила прозрачной подушечкой пальца по гладкой поверхности, оставляя за собой прямой след. Пыль осела на пальце, принимая его форму, а когда Чара ослабила концентрацию, тоскливо осыпалась вниз. Пожалуй, секретная лаборатория Альфис была наилучшим местом, чтобы «отпраздновать» новоселье. Опустевшая и выцветшая в той же степени, что и душа Чары, она как по заказу отражала ее состояние. И даже сновавшие то тут, то там амальгамы идеально вписывались в образ, играя роль беспорядочно мечущихся в сознании призрака мыслей. Если подумать, эти неудавшиеся эксперименты королевской ученой хоть как-то разбавляли ее одиночество: иногда, выпадая в реальность из мира снов, Чара случайно опускала взгляд, чтобы обнаружить у ног с урчанием ласкавшуюся об нее тварь. Для них ведь не было границ между миром материальным и миром энергетическим — амальгамы, не задумываясь о таких мелочах, легко существовали и тут, и там. — Брысь! — девушка с раздражением дернула ногой, увязнув в желеобразной субстанции. Существо, задрожав, сначала надулось, а потом сжалось, поспешно ретировавшись назад, к зеркалу, откуда оно вылезло. Чара-не-в-настроении даже призраком умела наводить шороху. К счастью, инстинкт самосохранения амальгам идеально настроился на волну ее состояния, что позволяло им всем создать между собой если не идеальную, то хотя бы рабочую гармонию. Чара соскочила со стола и прошлась вдоль длинного зала. Чтобы выкрутить краны в раковинах и пустить воду, ей давно хватало лишь усилия воли, а вот в зеркалах высотою от пола и до самого потолка она, конечно, не отражалась. С другой стороны, монстрам, населяющим Поздемье, это никак не мешало увидеть ее, и именно поэтому она спряталась. Сначала Чара бесцельно слонялась по руинам, возвращаясь по пути воспоминаний к дыре, в которую когда-то упала, и тщательно избегая малейшей возможности встретиться с Флауи. Видеть это лишенное души существо, наполненное воспоминаниями друга, и, сохраняя данное ему обещание, не предпринимать ничего, позволяя времени просто идти дальше своим чередом, было невыносимо больно. Покинув руины, по тропам, хорошо знакомым по прошлой жизни, она ушла к Водопадью. Вслушиваясь по дороге в бессвязный шепот эхо-цветов, она поддавалась порыву и надеялась выловить из множества звуков те особые, как будто, спустя столько времени, они могли еще хранить... — Азриэль! — девочка, запыхавшись, выбежала из-за поворота и коротко вскрикнула, пойманная сводным братом в цепкие объятия. Белая ладошка, легонько щекоча шерсткой, накрыла ее губы. — Тсс, не шуми, Чара! У меня для тебя сюрприз, — глаза друга счастливо и задорно поблескивали в темноте. Чара заинтересованно кивнула, и он, отстраняясь, указал на поляну светящихся в темноте цветов. — Сюрприз — это Послание. Четыре слова — четыре, конечно, цветка где-то здесь, — придерживая Чару под локоть, Азриэль подошел ближе к краю поляны и, потешно смущаясь, прошептал ей в самое ухо: — Давай. Ты обязательно найдешь. Я в тебя верю. Девочка с азартом нырнула в цветочные заросли, легкими касаниями пальцев по лепесткам воспроизводя заветный шепот. Это был их любимый секрет: если что-то нельзя сказать вслух, то нужно просто оставить Послание. И чтобы не спутать его с чужими, они придумали незатейливую условность — на каждый цветок приходилось строго по одному слову.«ДАВАЙ». «ВСЕГДА». «БУДЕМ». «ВМЕСТЕ».
Изумленная Чара вскинула голову, смахнув со лба непослушные пряди волос, и увидела, как Азриэль, смущаясь, прятал лицо в ладонях. Они нередко смеялись над родителями, когда те, не стесняясь никого и ничего, проявляли друг к другу нежные чувства, и теперь он боялся, что Чара посмеется и над ним тоже. Но девочка лишь покружила по поляне, выискивая один нужный ей для ответа эхо-цветок, и раскачала его пальчиком, когда нашла.«ДАВАЙ».
По иронии судьбы, по-настоящему ценить кого-то и осознавать его важность начинаешь тогда, когда все уже потеряно. В далеком детстве Чара уже сотню и один раз успела бы опровергнуть, что все эти "сладко-сахарные" чувства имеют к ней хоть какое-то отношение. Она и сейчас хотела бы опровергнуть, вот только перед кем теперь было ершиться? Перед безмозглыми амальгамами? Любовь к Азриэлю — а это ведь была именно она, как ни крути, — вырвалась наружу, когда признаваться в ней было уже некому, ведь тот последний шанс поговорить с другом по душам Чара упустила, испугавшись, и нагрубила ему на прощанье, вместо того, чтобы побыть хоть раз в жизни хоть с кем-то искренней! «Бум!» Лампочка, висевшая под потолком, заискрилась и взорвалась под давлением ее эмоций, когда ладонь в бессильном ударе прошла сквозь стену. И Ториэль с Асгором, как назло, оставили в замке все воспоминания, связанные с родными и некогда живыми детьми: портрет, где были изображены они четверо, всей «семьей», рисунки, даже разрисованные стены, даже случайно подожженную, чтоб ее, портьеру, даже их общую комнату с двумя аккуратно застеленными кроватями, сундучками, шкафами и стульями. И даже Фриск, решившая остаться в Подземье, спала в другой детской, словно в ту, пустую, могли еще вернуться прежние обитатели! «Бах!» — разбилось еще несколько лампочек, и свет прерывисто замигал. Чара подняла голову и отстранилась от стены. Амальгамы тряслись по углам, лаборатория, как правило безжизненная и пустая, истошно гудела в унисон ее гневу. — Я должна успокоиться, — мрачно пробормотала девушка, критически оглядывая осколки на полу. — Если я продолжу в том же духе, Альфис точно что-нибудь заподозрит и сунется сюда проверять. Или, еще чего не хватало, попросит Андайн проверить. Не то чтобы Чара так сильно боялась Андайн, и уж тем более она не боялась королевской ученой: от встречи с обеими можно было легко уйти, благо теперь для нее ни стены, ни горные породы, ни вода, ни огонь препятствиями не являлись. Другое дело, что Альфис, заподозрив неладное, могла запросто устроить за лабораторией наблюдение, и тогда какое-нибудь ее хитрое устройство обязательно бы засекло «зайца». Поспешно съезжать было некуда, да и не очень-то хотелось. Когда девушке становилось невыносимо скучно, она садилась за просмотр старых видеокассет, благо ученой не пришло в голову экономить энергию генератора, обесточив неиспользуемые помещения. Чара нередко задавалась вопросом, как среди них оказались личные записи семьи Дриимурров, при том повествующие о тех событиях, о которых она бы предпочла не вспоминать вообще. Концентрируясь — с переменным успехом, потому как не всегда получалось совладать с собой, — она брала их и перебирала. Перекладывала с места на место, но ни разу не решилась посмотреть. «Страшное лицо». Ха-ах. В первый раз она скорчила рожу, когда Азриэль, забывшись, брякнул, будто она красивая. Как он мог знать наверняка, если ни разу в жизни не видел других людей? Да и все эти «телячьи нежности» тогда, в далеком прошлом, вызывали у Чары лишь приступ жуткого отвращения. Каждый раз, когда ее друг спрашивал о причинах, она лишь отмахивалась, что он еще наивный и маленький, и ничего не поймет. «Улыбка без причины». Что поделать. Даже наивные и маленькие постепенно растут. Тогда он поймал ее, и Чара твердо решила больше не поддаваться, вот только что делать с глупой улыбкой, не сходившей с лица, когда светящееся от счастья лицо Азриэля приковало к себе ее взгляд? — Ты всегда такая грустная. Я хочу, чтобы ты улыбалась. «Испорченный пирог». Кассета едва не выпала из рук призрака, но девушка усилила концентрацию и удержала ее. Оставшиеся две — эта и про злополучные лютики, которые она заставила Азриэля добыть для нее — вызывали в ней болезненную бурю эмоций, отчего больше всего хотелось забросить кассеты в дальний угол, разломать их и изорвать пленку. Каждый раз ее что-то останавливало. Как правило, осознание бессмысленности подобного действа. В этот раз записка, случайно выпавшая из коробки с последней видеозаписью и ранее не замеченная, заставила Чару вспомнить. «Неужели она планировала это с самого начала? Неужели она заставила бедняжку Азриэля поспособствовать своему самоубийству?» — было выведено на огрызке бумаги корявым почерком, принадлежавшим, по всей видимости, доктору Альфис. — Нет-нет, все было не совсем так! — Чара лихорадочно потрясла головой. — А-а… как?***
— Знаешь, мне кажется… там, внизу, завелся… призрак. Хлоп. Фриск шумно опустилась на стул, ударившись сильно мягким местом, и даже прекратила на некоторое время жевать печенье. Девочка, недоверчиво моргая, воззрилась на Альфис. Ученая и раньше казалась чудаковатой особой (что в целом простительно гению), но вот сейчас первым порывом было желание поинтересоваться ее самочувствием. С тех пор как Фриск приняла решение остаться в Подезмье, она ко многому смогла привыкнуть: к оживающим манекенам, к гипертрофированному эпатажу от Меттатона, шуточкам Санса и даже к полному отсутствию музыкального слуха у короля Азгора, проявившемуся во всей красе, когда Его Величество активно пытался помириться с женой. На серенадах «под окном» Ториэль и сдалась, решив, что проще смилостивиться и простить, чем мучить талантами мужа весь честной народ. И если один призрак, пишущий музыку и разводящий улиток, в Подземье был делом не менее обычным, чем паучиха Маффет с ее пристрастием к кондитерскому искусству, почему вдруг наличие какого-то другого призрака в заброшенной лаборатории стало причиной аж целой паники у несчастной Альфис? — Эм. Внизу живут амальгамы, — напомнила Фриск. — Чего в этом ненормального? — Но я не о них, — проскулила ученая, качая головой на манер болванчика. — Амальгамы не рисуют узоры на пыльных столешницах и не разбивают лампочек. И уж точно не смотрят телевизор в моей комнате. Они не интересуются ничем важным, потому что они не разумны. Особенно, если это что-то, — Альфис запнулась, согнулась в три погибели и затравленно огляделась по сторонам, словно их могли подслушивать. — Ты должна помнить! Ну… Те самые записи! — Может быть, это просто совпадение? — без тени надежды предположила Фриск. Конечно, вспомнив о содержании записей, она первым делом подумала о Флауи. Лишенный души и чувств, но вооруженный воспоминаниями Азриэля Дриимурра, этот «Цветик» был все еще способен на любую подлость. К тому же сам Азриэль перед тем, как вернуться в руины, чтобы встретить свою неминуемую судьбу, предупреждал об опасности. — Там ведь не только эти кассеты, — девочка все же продолжила мысль, стараясь звучать убедительно. — Я видела там как минимум штук пять твоих любимых мультиков. — Да, я знаю, — Альфис внезапно смутилась и спрятала мордочку за воротом своего рабочего халата. — Но… нет. Я уверена. Мои мультики тронули от силы пару раз, а те кассеты кто-то постоянно перекладывает с места на место и пересматривает! В особенности вторую и третью. Фриск кивнула, добыв из кармана еще одно печенье: за разговором первое как-то незаметно кончилось. — Про страшные рожицы и улыбки, — проговорила она вслух. Это были единственные из имевшихся в лаборатории позитивные воспоминания Азриэля и его подруги, Чары. Той самой Чары, которая едва не заставила Фриск пойти на убийство друзей. — Не беспокойся, — на прощанье сын Дриимурров подарил девочке наспех сплетенный и оттого неаккуратный венок из желтых цветов. Чувствуя обреченность и страх Азриэля, она не могла бросить его одного на пути в забвение. До руин, откуда сквозь злополучную дыру виднелось, дразня звездами, настоящее небо, они шли вдвоем в полном молчании. — Чара больше не потревожит тебя. Ее душа ушла с разрушением барьера, и скорее всего ты о ней больше никогда не услышишь. — И ты расстроен по этому поводу. Ты бы хотел, чтобы сейчас она была здесь. Фриск всегда была немногословным ребенком, но очень и очень чутким. Азриэль выдавил из себя слабую улыбку в подтверждение ее правоты и шумно вздохнул. — Здесь, со мной, а не мучила тебя своими попытками контроля. И чтобы она была теплой и родной, как в детстве. Мы ведь с ней больше никогда не… — он не закончил, смахнув со щеки непрошеную слезу, и потряс головой. — Не увидимся. Я хотел бы узнать, наконец, правду: почему она стала такой… и спасти ее от внутренних демонов. А еще я хочу унести… сохранить эти чувства о ней в памяти. Жаль только, что это невозможно. — Значит вот так? — Фриск мрачно сверлила взглядом землю у себя под ногами. Под тяжестью слов Азриэля ей было тяжело держать голову прямо и не сутулиться. — Вот и все? И ничего не останется? Осознание победы не принесло ничего, кроме чувства тотальной несправедливости, слишком болезненного для ребенка. — Звучит как-то… больно, — совсем тихо проронила она. — Эй-эй, не унывай! — принц приподнял ее лицо за подбородок, заставляя посмотреть на него. — Ведь все остальные теперь будут жить счастливо! И может быть, кто-нибудь будет помнить о нас. Мама с папой и ты. Азриэль прикрыл глаза, погрузившись в мечтания. — И эхо-цветы… — он, кажется, даже не осознал, что сказал это вслух. — У безмятежных водопадов. — Фриск! — оказалось, что Альфис уже некоторое время трясла ее за плечи. Прокручивая в голове свой единственный разговор с сыном Дриимурров, такой короткий и емкий одновременно, девочка замерла на стуле, сжимая в ладошках надкусанное печенье. — А. Прости. Я немного задумалась. — Я г-говорю, что хочу в сл-ледующий раз спуститься в лабораторию, когда там п-появится новая активность, — ученая тихо повторила фразу, которую собеседница прослушала. Сама мысль о принятом решении вызывала в ней ужас и дрожь. — Позови Андайн, — обеспокоенно предложила Фриск. — Нет-нет. В конце концов, все это так и осталось результатом действий, грузом лежащих на моей совести. Я ответственна, даже если в происходящем замешаны стебли одного небезызвестного нам блудного цветка, и я не имею права перекладывать свое бремя на других, — Альфис тоскливо ссутулилась и поскребла когтями задних лап начищенный до блеска пол. — В особенности, если мои догадки верны. Фриск понимающе кивнула.***
— Ториэль, я могу тебя кое о чем спросить? Оставлять Альфис одну в совершенном раздрае было неприятно, но необходимо. Ее ждали к ужину, к вечернему чаю с шарлоткой, и не явись она во время, Ториэль бы заволновалась и стала звонить. Конечно, девочка, бы ответила, предупредив, что останется на ночь в лаборатории, и тогда заботливая приемная мать не заставила бы себя ждать, явившись к ученой с горой вкусностей как минимум на двоих. Вот только Альфис, применив свой фирменный умоляющий взгляд, убедила Фриск держать факт их встречи в тайне, по крайней мере до тех пор, пока ситуация не прояснится. — Конечно, милая, что стряслось? — Ториэль обернулась, поправив фартук. Кухню приятно наполнял аромат корицы. Фриск пожевала губу. — Это о вашем сыне, — она поежилась, заметив мрачную тень, скользнувшую по лицу королевы, но вопрос, внезапно оформившийся, никак не давал ей покоя. — Перед тем как расстаться в руинах, мы говорили о Чаре, и он упомянул вскользь эхо-цветы. Это ведь что-то из детства, да? — Ах да… — на мгновение Ториэль замолчала, словно решая, стоит ли отвечать, но потом, расправив плечи и вернувшись к стряпне, продолжила. — Они были уверены, что мы с Гори ни слухом ни духом про их "тайный шифр", и потому считали себя очень находчивыми детьми. Когда они не хотели, чтобы взрослые знали про их игры и шалости, они оставляли друг другу сообщения в эхо-цветах. Суть в том, что на каждый цветок приходилось по слову, задача заключалась в том, чтобы найти их и сложить слова в правильной последовательности. На следующий день Фриск, отправившись навестить друзей в Снежнеграде, задержалась на поляне с эхо-цветами. Вообще в Водопадье эти цветы росли чуть ли не на каждом шагу, но почему-то именно здесь, в полутьме, где доносился до чуткого слуха шум воды, она вдруг вспомнила последние слова Азриэля: «у безмятежных водопадов». Девочка остановила задумчивый взгляд на цветах и, следуя какому-то интуитивному порыву, дернула за ближайший лепесток: это души монстров исчезают после смерти (не считая истории с Флауи), но человеческая душа бессмертна. Она может быть поглощена монстром. А если одна свободная, но не упокоившаяся душа могла на самом деле остаться в Подземье? Азриэль сказал, что Чара ушла. Ушла ли? Фриск настойчиво раскачивала пышные шапки на тонких стеблях, слушая бессвязные сплетни местных жителей, и уже готова была признать, что ее идея глупа и наивна, как вдруг нашла то, что искала:«Я». «ХОЧУ». «ТЕБЯ». «ВЕРНУТЬ».