Бывший — лучший друг

Мы забрали вещи из номера Леа вечером перед ее отъездом, и сделали это вместе. Если бы я встретился с Леа отдельно, чтобы мы были наедине, я бы не испытывал странную неловкость, которую испытываю, когда Хенрик находится с нами. Некая нерешённость между этими двумя всё ещё существовала, но они не выглядели как сочувствовавшие или жалеющие. Они выглядели немного растеряно, не зная, как теперь вести себя, но справились, когда через некоторое время мы зашли к девушке как гости, и вот тогда я заметил, как плечи Хенке расслабляются, а улыбка Леа не кажется такой натянутой из-за вежливости и неловкости. Мы снова сидели, как не первый раз, втроем и распивали чёртову бутылку вина, от которой я так пытался отказаться. А сейчас был рад тому, что всё же согласился: знакомый приятный жар расползался по сосудам, всё казалось легче, чем уже можно было представить. Мы не напились, да и не из-за этого открывали эту бутылку. Но провести время в такой компании было мне как мазь для души, я будто чувствовал себя свободнее и куда счастливее, чем был это время. Никто не задевал тему отношений между Хенриком и Леа, между Хенриком и мной, просто по молчаливому согласию все забыли об этом хотя бы на вечер. Но в то же время эта тема не казалась какой-то острой или вызывающей панику у всех присутствующих: это просто правда, обычная жизненная правда, о которой не нужно разглагольствовать. И было даже мило наблюдать за тем, как Леа и Хенке без скованности и обиды обсуждали свои любимые темы, как он слушал рассказы девушки о новых новостях от семьи, как они улыбались, выглядя расслабленными. Это ли не современное время, это ли не то свободное чувство, когда ты можешь отпустить от сердца человека ради вашего же блага? Это ли не показатель того, что то, чего добилось наше поколение — это не разрушение моральных традиций, а адекватное примирение с обстоятельствами? И именно на таким моментах нас проверяет жизнь, она как бы тестирует нашу устойчивость на её крутых горках. Я считал это прекрасным явлением. Мы немного потанцевали под старую классику всемирной музыки, поговорили о мелочах, и я чувствовал, что это не конец этой тройки, что это не последние наши посиделки. Кому-то это показалось бы странным, непривычным, но мы не видели этого, мы не видели границ, которые бы не позволяли нам после всей истории прекратить совместное общение. Я никогда не жалел, что встретил этих ребят в разные периоды своей жизни, я не жалел о том прошедшем времени с моими страданиями из-за разбитого сердца, и я бы ни за что бы не переиграл бы этот кусочек жизни, оставив всё так, как и было. Потому что это был хороший опыт, это было принятие того, чего я хотел, чего желал. Возможно, для этих двоих такие перемены тоже что-то дали, я не могу говорить это за них, но я бы предпочел думать, что это все что-то да значит. Время доходило до десяти вечера, и, по идее, это не так уж и много, но девушке хотелось хорошо поспать перед полётом. И мы ушли, напоследок крепко обняв её за хрупкие плечи. — Спасибо тебе. — За что ты меня благодаришь? — Леа улыбнулась, а её глаза были чуть прикрыты из-за алкоголя в крови и усталости. Я улыбнулся ей и провел ладонью по предплечью. — Да за всё. Даже не перечесть, — она нахмурилась, из-за чего я ухмыльнулся. Во всём был свой смысл, но поймет ли она эту благодарность иначе, чем я это представлял себе, не имело значения, ведь все варианты были бы верны. — И береги себя. — Говоришь так, будто мы надолго прощаемся, — отмахнулась девушка, фыркая. Хенрик улыбнулся ей своей широкой клыкастой улыбкой, закрывая за собой дверь после нашего прощания. Мы повернулись к друг другу лицами, смотрели в глаза и, — ох чёрт, — я всегда утопал в этом его взгляде, в его кокетливом виде, и чувствовал себя так, будто заново влюбился. Каждый такой раз. Казалось, что это безграничное чувство любви вот-вот разорвёт сердце, вспорит все каналы, но это ощущение было даже приятным и чарующим. Оно помогало мне двигаться дальше, учиться разбираться в чужих и своих чувствах. Оно показало мне, что в мире существует два вида душевной боли: одна реальна, она присуще каждому в любой момент его жизни, у нее есть место быть, но она проходит со временем также, как заживают любые раны. А есть боль, которую мы навязываем самому себе. Мы начинаем разбираться в себе, и на почве плохого самочувствия ищем все плохое и гадкое в себе, ищем проблему не в ситуации, не в других, а только в себе. Навязанная боль толкает к жалости к себе, к тому, что ты ощущаешь, и во всей боли, что только существует в нашем окружении, — эта безрассудная боль приносит только больше проблем, и все потому, что она только в нашей голове, это только наша проекция реальности, но не сама реальность. Мы открыли дверь в наш номер и направились сразу в кровать, плюхаясь на неё спиной вперед. В комнате веяло прохладой, свежестью и чистотой, и в этой приятной атмосфере хотелось раствориться. Я закрыл глаза, расслабляясь под действием алкоголя в своей крови и убеждений, которые я для себя осознал не так давно в номере Леа. Хенрик сопел носом под боком, я ощущал тепло его тела около себя, ощущал его на своем теле, в своей голове, сосудах, душе. Я чувствовал его повсюду, где бы мы не находились, сколько бы километров, метров или даже крошечных сантиметров ни было, — я ощущал его тепло, я знал, где он стоит, где покупает кофе. Я знал всегда, когда его сердце начинало биться чуть чаще, когда после продуктивного дня он притрагивался к пачке сигарет и мог выкурить несколько штук подряд. Я ощущал это, и раньше меня это убивало. Меня убивал жар его тела, меня убивало то, что я знаю, в каком месте он может находиться, потому что он не изменял своим любимым местам. Всё было, как прежде, и знать просто его местоположение было самым простым делом. А сейчас это тепло грело меня, мое ознобившее тело, мою душу и сердце. И тепло этого тела, тепло Хенрика сейчас я ощущал сильно, оно проникало в мои лёгкие, когда он пододвинулся ближе и обнял меня, кладя голову на грудь. Его вечно мягкие и прямо-таки шелковистые волосы лезли мне в глаза, нос и рот, и я фыркнул, приглаживая их рукой, которая потом так и осталась в его волосах, перебирая пряди, массируя кожу головы. Он обожал эти прикосновения: ластился ближе, глубоко и протяжно вздыхал, когда он начинал расслабляться под этими касаниями, как вскидывал голову, прося еще, после того, как я прекращал это делать. Я считаю это довольно милым. — Ты не думал о том, что будешь говорить родителям о нас? — пробурчал мне в шею Хенке, закидывая ногу на моё бедро. Я приоткрыл глаза, выдыхая в его макушку. — Скажу всё так, как есть. Не думаю, что они не поймут, — я поцеловал его в темечко, снова закрывая глаза. Я много думал о том, как изложить всю ситуацию перед друзьями и родителями, что мы будем делать с приездом домой, как нам быть дальше. Я был растерян, но в один момент просто смирился с мыслью, что не стоит так усложнять, что просто нужно отдаться чувствам, которые и подтолкнут к правильному решению. — Но мы можем не спешить и не афишировать ничего, как приедем. — Но я хочу, — тихо сказал он, облокачиваясь на один локоть и смотря на меня. Я открыл глаза и смотрел на него со всей нежностью, которую испытываю к этому человеку. Я не мог не улыбнуться на его слова. Он хотел. Он хочет поделиться с миром этой новостью. И от этого моё сердце щемило от непередаваемой влюблённости, которая с каждым днем возрастает во мне всё больше. И я поцеловал его. Моя рука покоилась на его шее, притягивала ближе к себе; на второй я упирался. Он положил свою ладонь мне на грудь, ластился ко мне ближе, проявляя свой напор в поцелуе. Не знаю, имею ли я права этого говорить, но за свою ещё короткую жизнь я не испытывал таких сильных эмоций, такой безграничной любви и заботы к одному человеку. И это было немного комично, что я испытываю подобное с ним уже во второй раз. И готов был получать это всегда, в любое время года, в любое время суток. Я жаждал этого, и он жаждал этого. Мы оба хотели нашего единства, оба хотели проявлять эту любовь, проявлять эту страсть друг на друге. И я ценил это. И думаю, что Хенрик так же дорожит этими моментами. — Мм, думаю, моя мама будет на седьмом небе от счастья, когда я ей расскажу, — он рассмеялся в мои губы, чуть отстраняясь, чтобы смотреть в мои глаза. Я был обескуражен, растерян и дезориентирован, поэтому до меня не сразу дошёл смысл его фразы. — Я думал, что Сив нравится Леа. — Нравится. Но ты всё-таки её главный любимчик, — он подмигнул мне, расплываясь в улыбке. Я испытывал самые теплые чувства к этой женщине. — Думаю, мои родители тоже в тайне ожидали такого от меня, — я фыркнул, краснея. Он положил свою ладонь на мою горевшую щеку, с нежностью заглядывая в глаза. Они буквально сияли под светом позднего заката. Он был так чертовски красив, так прекрасен, и хоть с возрастом его черты лица стали грубее, морщины на лбу глубже из-за его часто нахмуренного выражения лица, — он всё равно становился только привлекательнее и нисколько не утратил свое обаяние. Все шло свои чередом, и я начинал верить этой жизни "день за днем". Я начинал понимать, насколько это важно. Передо мной лежал мужчина, которого я желал оберегать, заботиться о нем, быть рядом и иметь возможность самому это получать взамен. И я хотел ценить это и учиться на прошлых ошибках. Каждый извлек из этого урок. Все будет хорошо. И мы справимся.

***

Леа уехала утром, не заходя к нам. Она не прощалась этим утром, которое было необычайно прохладным. Она не стучала, не звонила, не писала. Она просто улетела, оставляя наше прощание на вчерашний день. Хенрик не спал, когда я проснулся от холодноватого ветра, который окутывал меня со всех сторон. На часах было около девяти утра, я точно не знал. Рядом со мной было пустующее место со скомканной простынёй, перевернутым одеялом и мятой подушкой. Я взглянул в окно и увидел его тонкий силуэт через тюль, продуваемый ветром. Я встал, балансируя на краю кровати, закутался в одеяло по плечи и пошел к нему, ощущая тот холод босыми ногами. На меня вместе с ветром подул табачный дым с какими-то добавками вкуса, струйкой выходящий от Хенрика. Он стоял ко мне спиной и упирался рукой о перила, а второй стряхивал пепел и снова подносил сигарету ко рту. Я отогнул от себя края одеяла и обнял его, обхватывая тело одеялом и прижимая ближе к себе. Он выдохнул, подаваясь корпусом назад. — Доброе утро, — прошептал он, кладя свободную руку на мою, которая покоилась на его животе. — Доброе, — я взял из его пальцев сигарету, делая первую утреннюю затяжку. Рот привычно обжигало, и я удовлетворенно вздохнул, крепче вжимая Хенрика в свою грудь. — Вот так ни свет ни заря просыпаемся, так ты теперь еще и наглеешь сразу, да? — он отобрал из моих рук сигарету и потушил ее о пепельницу, поворачивая ко мне голову и целуя в висок. — Она даже не дошла до фильтра! — я протестовал, с досадой смотря на окурок. Он хмыкнул, полностью разворачиваясь в моих руках и обнимая за талию холодными руками. Я поежился, но задрал одеяло повыше, утыкаясь в его шею лицом. — Совсем скоро и нам уезжать, — Хенрик покачивал нас из стороны в сторону, утыкаясь носом в мою макушку. — Готов? — Не очень. Я привык работать, а тут так расслабился, что даже не знаю, чего мне больше хочется: отдохнуть еще больше или снова взяться за дело, — я поцеловал его в плечо, чуть отстраняясь, чтобы взглянуть в глаза. — А ты как? — Я соскучился как-то по родителям и мелкому, но отдыхать я всегда люблю, сам знаешь, — он неумело подмигнул, улыбаясь. — Может, проведем это время с пользой? — Мм, заманчиво, — я прикусил свою нижнюю губу и перекатил ладони на его бедра, чуть сжимая. — Тогда пошли выполнять пунктики в нашем воображаемом списке, — он подтолкнул меня спиной вперед, к дверям веранды, и мы, добравшись потом до кровати, упали на нее, осыпая друг друга поцелуями.

***

Днем того же дня, когда солнце стояло на своем пике, мы вышли на улицы Марракеша, чтобы насладиться последними днями нашего отдыха, чтобы почувствовать эту особую атмосферу данного места и, возможно, поговорить со случайными людьми, разузнать о новых, нами неизведанных местах и провести хорошо с ними время. Палящее солнце уже не было такой проблемой нам, холодным норвежским парням, как с самого начала, и теперь оно не казалось чем-то мешающим в наших похождениях и путешествию по городу. Кое-где были видны толпы приезжих туристов и вместе с ними, в этих же толпах на простых улицах обычный народ, который бурчит на загруженность города. Но были и добрые, любезные люди, которые с улыбкой на лице показывали дорогу к месту смельчакам, кто-то сам подходил и заводил разговор с людьми. Мы ходили по узким улочкам, меж каменных горячих домов, заходили в дворы, где играли и гоняли мяч дети, где на балкончиках сушилось свежее постиранное белье, и этот запах вместе с сухим ветром разносился по округе. Хенрик что-то говорил о женщине, которую видел не так давно тут, когда к нашим ногам прилетел оранжевый баскетбольный мяч. Он несколько раз мелко подпрыгнул над землей, а затем покачивался из стороны в сторону, когда потерял свою энергию. Хенке подцепил мяч одной рукой и направился на импровизированную площадку к детям, заглядывая на меня через плечо и поднимая брови ко лбу. — Идешь? Он улыбался такой широкой и счастливой улыбкой. Он озарял всех своей добротой и притягивал широким и крепким сердцем. Всегда казалось, что он не знал забот и плохих дней. И только близкие ему люди могли знать о некой буре в его груди, которая терзала его душу. Я улыбнулся в ответ и зашагал к мужчине, улыбка которого согревала лучше солнца, и озадаченным детям, ожидавшим своего мяча. Он со смехом что-то спросил на французском*, с явным акцентом и неумело, что я заметил, как нахмурился один из парней. Один паренек лет тринадцати вышел вперед, забрал мяч из его рук и кивнул к кольцу, объясняя что-то на арабском своим друзьям. Я присел на торчащий кусок труб, похожих чем-то на старое подобие ограждения или забора, и смотрел за тем, как Хенрик закатывает рукава своей тонкой рубашки, откатывая их выше к плечам. Я смотрел, как самый старший из мальчишек пытался что-то объяснить ему, иногда изображая действия или показывая на людей руками. Он только лишь кивал, и его лицо до моего смеха стало таким сосредоточенным, точно сейчас судьба этого двора лежала на его плечах. Игра началась. Хенрик со своим двухметровым ростом отлично подходил для этого вида спорта, и даже не удивительно, что он так легко мог забить в кольцо, соревнуясь с детьми. Мне было весело от ситуации, от происходящего и довольного лица победителя Хенрика, когда он говорил в шутку детям слова поддержки и что-то типа того, чтобы они не раскисали. Дети не обижались, они так же смеялись и улыбались, когда кто-то из них мог обхитрить Хенке или отобрать мяч и забить его команде. Даже если победа оставалась за плечами его команды, то детям не было это в обиду. Им было то ли весело от игры, то ли от неуклюжести и детской забавы взрослого человека. Так или иначе, всем было хорошо. Пыль от песка поднималась над площадкой, она путалась в их волосах, попадала в глаза и рты, и от этого я кривился. Ко мне подбежала дворняжка, такого же песочного цвета собака, как и все тут вокруг. Ее шерсть была на удивление мягкой, будто ухоженной, но голодные бока на ее теле выдавали ее бедность и сироту. — Ты откуда тут? Собака гавкнула, виляя хвостом и прижимаясь ближе к моей ноге, когда я начал трепать его за кудрявым ухом. Шерсть приятно проходила через пальцы, и я улыбался, заглядывая в тёмные и глубокие глаза собаки. Я услышал победный вскрик знакомого голоса и поднял глаза. Хенрик отбивал кому-то "пять" из своей команды и хлопал по плечу одному из мальчишек. Хенрик повернулся к нам с пушистым другом и улыбнулся, сокращая расстояние быстрыми широкими шагами между нами. Собака приветливо подала голос, виляя хвостом и ластясь к Хенке. Она была такой дружелюбной, открытой и ласковой, что, возможно, говорит о том, что она вовсе никакая не дворняжка, а чей-то друг. А может и обычное животное в тихой квартире, которой не уделяют должного внимания. А может она была и окутана любовью и заботой, я не знал, и сама собака не могла поведать мне правду. — Я так давно не играл в баскетбол! — Хенрик поправил прическу, распутывая локоны пятерней, пригладил все по бокам. Он выглядел в этот момент таким счастливым, таким лучезарным. Его кожа наконец приобрела здоровый румяный оттенок, сине-фиолетовые мешки под глазами немного сошли и не выделялись ярким пятном на его худом лице. Его голубые глаза сияли ярко, переливая нежными то лазурными, то совсем синими цветами. Я смотрел на него снизу вверх, когда солнце позади него освещало его силуэт, когда оно играло в его волосах, отчего они казались золотистыми. Его лицо оказалось от этого немного в тени, солнце ослепило своим светом, но я мог понять, как сейчас его глаза переливались яркими и красивыми красками, они выглядели такими, как обычно описывают голубые глубокие глаза в книгах. Я смотрел на него вверх, пока шея не начинала немного затекать, пока собака не прыгнула на него, сильно царапнув по бедру, и пока женщина с одного из балконов не позвала своего блудного сына домой. Один из мальчишек забрал мяч, что-то крича вслед своим друзьям, когда те разочарованно на него махнули. Хенрик мягко попросил собаку угомонить свою любовь к нему, будто бы она и правда перестала это делать, а я перевел взгляд на землю, смотря, как энергично бьется собачий хвост о землю. — Ну сядь же ты наконец! — Хенрик ругнулся на собаку, хмуря брови, хоть я и видел, как трясется уголок его рта в попытке сдержать свою веселость. В итоге он сдался. Выдохнул, вновь улыбнулся и опрокинул неловко собаку на бок, почесывая ее пузо. — Только потом нужно помыть где-то руки или хотя бы протереть, а то неизвестно, где она бегает, — я поднялся со своего насиженного места и отряхнул пыль со штанов, оборачиваясь к своей компании. — Ты всегда такой нудный или только со мной? — он повернул голову и ухмыльнулся, продолжая чесать пса. — Заткнись, Холм! — я пихнул его вперед, но он смеялся. — Пойдем отсюда. Он прогладил несколько раз шерсть собаки, заканчивая свой ритуал почесыванием за её пушистым ухом, затем выпрямился и взглянул на меня. Его черты лица были разглажены, лицо вытянуто, и вообще он выглядел сам по себе расслабленным, таким безмятежным. Будто принимает наркоту или медитирует. Говоря о Хенрике, это может быть все вместе. — Пошли в сторону рынка. Он улыбнулся, уходя вперед и проводя невесомо кончиками пальцев по моей кисти. Я сдержал счастливую улыбку и пошел за ним, слыша тихое клацанье когтей позади нас по асфальту. * - в Марокко распространены три диалекта, среди которых есть и французский, на котором чаще всего говорят с туристами, так как английский понимают далеко не все. Арабский же является официальным по всей стране языком.