***
За три часа, которые Чаки находился в доме у Коске, он не то, что не проронил ни слова, не сделал и движения. Он смотрел в одну точку, и повторял, одними губами. — Не могла умереть. Не могла умереть. Не могла... Жена Коске сидела напротив, штопая колготки младшей дочери, и с волнением поглядывала на мальчишку, который, казалось, окаменел. Его взгляд был пустой, безжизненный, руки мелко подрагивали. Женщина больше всего на свете хотела сейчас успокоить его, сказать правду, но не могла. Муж ее почти умолял молчать и она дала слово, и поэтому все, что она могла, так это сидеть в гостиной у камина, штопать красные колготки с ромашками и участливо поглядывать на Чаки. И думать, как же сложен мир. Часы показывали половину шестого утра, когда в прихожей раздался грохот, да такой, что госпожа Цуде чуть из кресла от неожиданности не выпала. Злой как черт с лестницы сбежал Коске, у которого через два часа начиналась смена, и который так и не смог выспаться ночью. Он рывком распахнул дверь. — Кого еще нелегкая принесла?!.. Из-за стола, за которым сидел Чаки, нельзя было увидеть пришедшего, ровно как и он не смог бы увидеть юношу — весь обзор закрывал огромный книжный шкаф с десятками научных фолиантов по медицине. Поэтому не было ничего удивительного в том, что Миюки Каци, в девичестве Конно, не заметила Мамию. — Коске, что происходит? Я ничего не понимаю, и мне никто ничего не хочет говорить! Сначала эта ненормальная прилетела вечером, чуть дверь не вышибла, потом вечером тетушка звонила, и никто ничего не объясняет! Почему я должна говорить, что Макото умерла?! И почему ее телефон все время выключен?! Уж ты-то должен знать, балбес, отвечай! Цуде не успел ее прервать. Но по его взгляду Миюки сообразила, что сказала лишнего. Коске медленно повернулся... — Ты сказал мне, что это правда. Ты сказал мне, что Макото умерла. Что моя Макото мертва. Как вы посмели?.. Ты, эта госпожа-гений... Чаки стоял в полный рост, опустив голову, голос его дрожал от едва сдерживаемой ярости. Он сжал кулаки так, что побелели костяшки, говорил тихо, но он этой-то интонации холодок и бежал по позвоночнику. — Я спрашиваю последний раз. Что с Макото? Коске и Каци переглянулись. Врать и изворачиваться было поздно. И, пожалуй, уже опасно для здоровья и даже жизни. Наконец, мадам Цуде сделала шаг вперед и заговорила вполголоса, очень тихо. — Прости нас, Чаки, мы очень виноваты перед тобой. Макото жива, но уже много лет, как она сменила имя и изменила свою жизнь. Поэтому в каком-то смысле... Она ждала тебя, ждала годы, я знаю это, я видела, но... Но сейчас, видимо, уже не ждет, раз поступила так. Чаки сглотнул и не смог произнести сразу целиком фразу. — Как... так? — Дружище, ты уже видел ее, ты даже разговаривал с ней. Чаки охнул и осел обратно на стул. — Неужели это... — Да, это была она, — закончил за него его друг. – Это Макото изобрела машину времени. Чаки закрыл лицо руками. Трудно было понять, он плачет или нет. Он раскачивался взад-вперед, его руки мелко дрожали. Коске мысленно проклял себя трижды, но он не мог умолчать главное, видя, как плохо тому, с кем он всю юность играл в бейсбол. — Чаки... Она любит тебя и всегда любила. Она хотела спасти тебя. Пойми, Макото тридцать четыре года своей жизни, с того момента, как ты ушел, не жила. Стоит ли описывать, что только тобой она существовала эти годы, что ради тебя она сделала эту чертову машину времени? И что сейчас она решила умереть для тебя потому, что она не хотела рушить твою жизнь! Знаешь, что она сказала мне? «Он скоро забудет, ничего. Пусть он помнит меня беззаботной девчонкой, я не хочу, чтобы в его памяти я осталась такой, какая я сейчас». Она же на все готова ради... Мужчина осекся, но Чаки вскинул голову. Миюки закусила губу, под ложечкой у нее заныло от предчувствия чего-то ужасного. — Готова на все ради чего, Коске? Пожалуй, Коске надо было проигнорировать звонок Чаки в дверь. Но сейчас было поздно, совсем поздно врать. — Стать испытуемым в эксперименте. Понимаешь, сыворотка еще не тестировалась, она реагирует должным образом только на человеческий геном, и шансы первого испытуемого... Они очень малы, один к двадцати семи, ничего нельзя гарантировать... Юноша посмотрел прямо в глаза другу, и в этом взгляде читался ужас. — Когда начинается эксперимент? — Через два часа. — Где? Скажи, кто... Коске прервал его. — Чаки, Чаки. Эксперимент уже не остановить. Макото шесть часов назад ввели препарат, меняющий структуру организма на клеточном уровне и стимулирующий рост стволовых клеток. Активная фаза мутации начнется через два часа, и я... Я буду курировать ее. Мужчина запоздало осознал, что сейчас убийство — с точки зрения Чаки выход, и спешно добавил: — Если не контролировать фазу мутации, то она точно умрет. Поэтому мне надо быть в больнице. — Я поеду с тобой.***
Вам знакомо чувство, когда все тело ломит, кости плавятся, хочется кричать, но голос застревает в глотке? Впрочем, нет, откуда... Это чувство, когда боль принимает формы и очертания, когда слезы жгут щеки похуже огня. Вы умираете и вновь оживаете, проходите все круги ада раз за разом. Человек может запросто скончаться просто от болевого шока. Возможно, что мутация повредит жизненно важные органы. Быть может, что в агонии вы сами убьете себя. Шанс выжить - один к двадцати семи. Ни один нормальный человек не согласится на такое добровольно. Но разве нормален человек, который вступил уже один раз в схватку со временем? Который одержал в ней верх? Руки и ноги Макото были крепко зафиксированы, а стекло не пропускало крики, но все равно ее агония была ужасна. Коске стоял, стиснув зубы, стараясь не смотреть на тело подруги, и фокусироваться только на показаниях приборов, но все равно раз за разом возвращался взглядом к выгнутой дугой тонкой фигуре. В помещение, откуда велся контроль эксперимента, Чаки, конечно, не пустили, и он стоял снаружи, в белом коридоре, считая секунды. Дважды медсестра пыталась увести его в комнату ожидания и дважды уходила ни с чем. На башне около больницы одиноко ударили часы, и в этот момент в коридор вышел усталый Коске. Он жестом попросил юношу помолчать, подошел к кулеру и жадно выпил стакан воды. Только спустя минуту после этого он заговорил: — Знаешь, врагу такого не пожелаешь... Хвала небесам, что на втором часу она, наконец-то, отключилась, иначе, клянусь, я сошел бы с ума! Я... — Коске снова замолчал, стянул с себя медицинскую шапочку и зарылся пальцами в волосы. Мамия невольно заметил, что виски у него абсолютно седые. — Она... Врач ответил спустя пару секунд, его голос был глух, и он так и не поднял взгляд. — Она жива, как минимум, пока что. Эксперимент прошел успешно, но я не могу сказать, сможет ли она очнуться. Многие внутренние органы все еще не функционируют и за них их работу выполняют приборы. Сейчас реаниматологи пытаются простимулировать работу сердца и дыхательного аппарата, в первую очередь, легких. Если сердце начнет работать, то она будет жить. Если же нет... Так или иначе, через час тебя пустят к ней. Тебе нужно будет пройти стерилизацию перед этим. Либо к тому времени она очнется, либо... Чаки сглотнул, стараясь сдержать рыдания. — Ей было очень больно? Цуде с силой потер переносицу и покачал головой. — Да, черт возьми, ты даже представить не можешь, насколько. — И все это ради... — Все это ради того, чтобы быть с тобой, если ты об этом. Эксперимент направлен на искусственное изменение биологического возраста человека, в случае Макото, на тридцать с лишним лет. — О боги... Чаки обхватил свое правое запястье с такой силой, что коротко стриженные ногти впились в кожу и из ранок закапала теплая алая кровь. — Эй, дружище!.. На самом деле, если бы ты появился позже, все было бы гораздо хуже, не стоит... Мамия вскинул голову, на его лице была гримаса нескрываемой злости: — Стоит, ты понимаешь, стоит! Как мне жить с этим, скажи, как, а? Жить с тем, что девушка, которую я люблю, треть столетия ждала меня, что я ей жизнь своим гребаным путешествием испоганил, что она на верную смерть пошла ради того, чтобы иметь призрачный шанс быть со мной?! Нет, дружище, я не знаю, как мне с этим жить! Она, возможно, сейчас умрет, а что я могу для нее сделать? Да ровным счетом ничего, понимаешь! Макото... Она же мне даже выбора не оставила... Решила все за меня, дуреха... Голос молодого человека сорвался, и он наконец заплакал, даже не пытаясь это скрыть.***
В половине третьего, много позже, чем рассчитывалось, Макото отсоединили от приборов искусственного поддержания жизни. Врачи молча уходили из палаты, стараясь не пересекаться взглядами и не касаться друг друга. В коридоре было тихо и пусто, и они быстро расходились в разные стороны, избегая медицинский персонал и пациентов. Каждому хотелось побыть в одиночестве. В эту же самую минуту автоматические двери с тихим свистящим звуком раздвинулись, впуская внутрь рыжего юношу. Он сдавлено охнул и бросился к телу, накрытому простыней, из-под которой торчала худая рука, перебинтованная в трех местах. Следом за Чаки в палату вошел и Коске. Он остановился у двери, глядя, как опускается его друг на колени перед девушкой, как вглядывается в ее лицо, как осторожно берет ее руку в свою. — Макото? Это ты?.. Чаки осторожно коснулся губами девичьей руки, и повернулся к Коске. — Я не могу понять, есть ли у нее пульс. Она жива?..