Причины и следствия

«Это Эшер Кендрелл, из Камераты». Эшер кожей чувствует взгляд Гранта — и в груди жмёт тоской и болью. Но это решение они принимают вместе — последним. Грант стоит рядом, едва не касаясь рукой его руки, и ждёт. Взрыва, волны, сдвига. Чего угодно, кроме тишины. Эшер говорит — и рушит всё, что сделал сам. Все те тонкие барьеры, которыми отгородил «их» от Города, весь тот хрупкий баланс между спокойствием и катастрофой, что поддерживал от одного исчезновения к другому как будто случайному знакомству. Он говорит — и с каждым словом всё явственней осознает их проигрыш. Общий на них четверых и на весь Город. Связь оказалась слишком крепкой — точной причинно-следственной. Коротким сигналом мелькает ответ — и Эшер сам в который раз задает себе очевидный вопрос: «Что же мы наделали?» На этот раз — с нескрываемой издёвкой. С сарказмом на границе со злостью. Он поднимает голову, пытаясь набраться сил, чтобы задать этот вопрос вслух, и молчит. В который раз. За спиной — усталый выдох. Грант говорит: «Больше ждать нет смысла». Умолкает. Мягко касается плеча Эшера, шеи, прижимается губами к его голове — и отходит. Шорох. Высокий стеклянный звон, мерзкий до тошноты. Эшер не хочет прощаться. Он ищет слова, и когда находит, когда в десятый раз повторяет про себя: «Что ты не рассказал тогда, что ты знаешь о прошлом, что ты пытался изменить, понимая, что у нас нет и шанса?», — вдруг понимает, что уже слишком поздно. Он глядит на мерцающий изумрудным экран терминала, сжимая ладони между колен, и на подушечках пальцев пытается почувствовать прикосновение чужого тепла. Страшного он не слышит. Затем уши закладывает звенящей тишиной. Эшер отсчитывает мучительно долгие секунды — и заново тянется к терминалу. Экран вспыхивает, слепит мгновение и заходится помехами. Эшер помнит каждую секунду того разговора — последнего в старой жизни. «Историю недооценивают. Она — не только инструмент, но и… Нечто большее. Вроде нашей общей тайны, которую мы боимся раскрыть. Вспомним нашего общего знакомого — его уничтожил бесконечный цикл, который, по нелепой иронии, заметил только он. Очень короткий цикл». Грант замолкает и отводит глаза в сторону. Он сосредоточен, спокоен, привычно сдержан — едва покачивает носком ботинка, едва постукивает пальцами по колену, едва задумчиво щурит глаза, — будто и не проговаривался ни о чём. Эшер тихо усмехается: именно «проговаривался». Неосознанно, забывшись, пойдя вслед за улетевшей слишком далеко мыслью. Он ждет ещё с полминуты — и выключает запись. Последним раздается скрип — и оборвавшийся вздох. Экран гаснет. За чернотой — то, что они долго скрывали от других. То, что они уберегли от истории, ставшей для них первой прочной связью; где-то между тихими словами о тайне и коротким вздохом — причина и следствие. Эшер закрывает глаза ладонью, давит до боли на переносицу и запрещает себе оборачиваться. Между тем, за спиной, и тем, на погасшем экране, слишком мало общего — не о чем больше складываться истории. Темнота сгущается почти материально — скрадывает лежащие на столе бумаги, тускло светящиеся колбы с Процессом, оставляет только одну маленькую ослепительно яркую светлую точку в самом центре зрачка. Эшер приходит в себя только в ту секунду, когда понимает, что задыхается. Экран горит снова — режущим глаза белым. На нём едва различаются мелкие темные строки, и над ними, крупнее — имя отправителя. Эшер смотрит на него, едва понимая, кем был «Э.Кендрелл». Старые, похожие на сон из чьей-то чужой жизни слова. «Истории, собственно, не существует — это ещё одна пустота. Мы говорим о древних, о том, что было, и не можем заявлять, что говорим правду. Возможно, это фальсификат. Возможно, это несовершенство нашего собственного внутреннего устройства — как живых существ и как биологического социума. Ты когда-нибудь задумывался о том, что у нас нет подтвержденных данных о том, что было с Городом раньше пятидесяти-шестидесяти лет назад? Максимум, который я могу дать этой системе — столетие. И это… Страшно. Возможно, ты прав, и всё, что мы можем взрастить, мертво изначально, а наш столетний цикл подходит к концу. Грант не говорил мне больше, чем посчитал нужным. Но он знает. И именно поэтому он и пытается сделать… Хоть что-то». Эшер без сожаления удаляет все свои сообщения разом, по привычке стирая себя из памяти Города, и только тогда вспоминает сам — о том, что ещё существует. Он усмехается и говорит снова — уже для одной только выжившей, одной только выбившейся из цикла. Он пытается оправдаться, пытается объяснить — ему сложно назвать эти болезненные слова «помощью», — пытается сделать своё «что-то». Ему кажется неправильным уходить так же тихо, так же… Он душит внутри больное «трусливо». Он зажимает рот рукой, сорвавшись на непозволительно искреннем: «Почему он оставил меня?» И вдруг отчетливо видит единственное возможное следствие. Мягкий переливчатый сигнал оповещает о снятии с дверей одного из блокираторов. Эшер прячет лицо в ладонях, глубоко вдыхает, чтобы выровнять дрожащий голос. Говорить сложно — сдавливает горло. Он говорит: — Увидимся за городом. И берет со стола вторую колбу.