synesthesia

Бокуто — это цвет апельсиновой корочки и запах моря во время шторма. Про Акааши, который считает, что болен, и Бокуто, который уверен, что это не так.

Акааши с самого детства чувствует людей. Акааши с самого детства уверен, что чувствовать людей — ненормально. Его мать в ранние годы пахла корицей и теплилась в голове золотисто-оранжевым цветом закатного солнца. Его отец был ярко-красной вспышкой сигнала светофора и яблоком. Потом мать ушла — а корица и закатное солнце остались в голове расплывчатыми пятнами. Когда папа сказал, что мама больше не вернётся, Акааши впервые узнал, что в их доме не использовали корицу, а у отца вообще аллергия на яблоки. Акааши чувствует людей двумя пятнами — цветом и запахом. Цвет выжигается в мозгу, вспыхивает и заполняет собой сознание при звуке имени или при виде лица, запах приходит потом — и Акааши знает, что ни одни цветочные духи не перебьют гниль, которая исходит от случайного незнакомца в метро. Акааши знает, что это не ассоциации, это восприятие. Акааши знает, что другие люди так не умеют. Акааши знает, что болен. Когда школьный психолог, к которому отец ведёт Акааши в средней школе, говорит, что он может попробовать заняться спортом, чтобы отвлечься, Акааши соглашается, потому что ему всё равно. Имя психолога стирается из памяти, остаётся только малиновый цвет и запах мокрого песка. В старшей школе Акааши подаёт заявку в волейбольный клуб. Сокомандники — мешанина из цветовых вспышек и запахов — представляются, жмут руку, называют имена, а Акааши запоминает, что от одного пахнет бананом, а у другого цвет бледной зелени. Акааши знакомится с Бокуто Котаро только на следующий день, когда в его лицо попадают мячом, не успевает он переступить порог спортзала. Бокуто бежит к нему, вопя извинения, и Акааши чувствует его цвет — цвет апельсиновой корочки — ещё до того, как видит ярко-оранжевые глаза. Бокуто хватает его лицо в свои руки, трёт красные щёки, ощупывает нос, всё ещё слёзно просит прощения. От него должно пахнуть потом, или мячом, или одеколоном, но пахнет морем — солёным, буйным, как во время шторма. — Я Бокуто, — говорит он, когда Акааши спешно принимает его извинения, а ситуация сглаживается, — Бокуто Котаро. — Прости за мяч ещё раз, — говорит он на следующее утро, едва встречает Акааши в коридоре. — Сходим куда-нибудь погулять? — говорит он ещё позже, невинно округляя апельсиновые глаза. Акааши запоминает Бокуто именно так — апельсин и шторм. Он уверен, что после выпуска, когда Бокуто пропадёт из его жизни, он будет вспоминаться только как вспышка цвета и призрак запаха. Он уверен, что после выпуска не вспомнит ни эту смешную причёску, которая живёт отдельно от хозяина, ни дикие белые брови, ни широкую улыбку, ни громогласное «Хей-хей-хей!», ни даже имя — только цвет и запах. Акааши не умеет запоминать по-другому. И искренне считает, что где-то там, в службе по созданию младенцев, над ним посмеялись и заставили всю жизнь делить людей на категории «приятно пахнет» и «отвратительно воняет». Бокуто живёт в его голове апельсиновой корочкой и буйным штормом. Он остаётся у Акааши на ночёвку — и ему хочется цитрусов. Он разбегается для очередного мощного диагонального — и Акааши захлёстывает гигантской прибойной волной. Он улыбается — и Акааши думает, что должен улыбнуться в ответ, потому что Бокуто даже штормом располагает к себе, а море когда-нибудь успокаивается и ласково плещется у ног. Акааши чувствует прикосновения Бокуто везде — навязчивые и не очень, ни к чему не принуждающие и властные, лёгкие и грубые, «посмотри на меня», и «улыбнись мне», и «улыбайся чаще, Акааши, тебе идёт улыбка». Акааши улыбается, а в ноздри крадётся солёное море, а по глазам бьёт ярко-оранжевой вспышкой. Он чувствует Бокуто сильнее, чем других. Отчётливее, чем других. Лучше, чем других. И ему хочется больше. Акааши думает, что целовать Бокуто будет всё равно что пить море, но вкус у их первого поцелуя самый обычный. Губы Бокуто отдают горячим шоколадом, который он пил в кафе, куда они забежали, прячась от дождя, однако Акааши всё равно чувствует шторм — теперь ещё и где-то в глубине души, шторм, который подхватывает его внутренности и раз за разом бросает на прибрежные скалы, топит в солёном море, отражающем апельсиновое небо. Акааши думает, что сошёл с ума. Он знает Бокуто лишь несколько месяцев, и за это время ноздри ему выжигает запахом соли, а глаза застилает оранжевым. Он не видит и не чувствует наяву, но твёрдо знает, что восприятию никуда не деться, оно здесь — было, есть и будет. И никуда не пропадёт. Теперь уж точно, думает Акааши, целуя Бокуто снова и снова, теперь уж точно нет. Ещё через месяц Акааши кажется, что Бокуто знает о нём всё — иногда даже лучшего его самого. Кроме того, что Акааши запоминает людей цветом и запахом. Имя Бокуто ярко-оранжевое, его прикосновения пахнут морем и заботливо окунают прямо в шторм. Они проводят слишком много времени вместе, соль приедается, и Акааши теперь кажется, что ни одно мгновение в его жизни не обходится без этого запаха. Он не знает, как так получается: просто его с Бокуто сталкивает само собой и, что бы это ни было, не собирается отпускать. Акааши и не хочет. Для него это происходит слишком быстро, но Бокуто отвлекает от мыслей о собственной болезни, и большего Акааши не надо. Не надо, пока потребность в Бокуто не перерастает в зависимость. Акааши голодает по морю, по апельсинам, покупает в комнату ярко-оранжевые шторы, которые выделяются из серо-синего интерьера, как сам Бокуто из толпы людей, и нюхает морскую соль, будто заправский наркоман — героин, но это не Бокуто. Акааши чувствует по-настоящему, только когда он рядом и только когда запах не вдыхается носом, а витает где-то на грани подсознания, едва слышный, но этого хватает, чтобы знать, что он есть. Акааши чувствует себя зависимым. Он знает, что болен — не только этим непонятным восприятием, но ещё и Бокуто. А может, и всем сразу. И он не собирается ничего с этим делать. Одним вечером Акааши не выдерживает — отрывает Бокуто от просмотра какого-то очередного фильма ласковым поцелуем в висок и спокойно, прямо говорит: — Бокуто-сан, вы пахнете морем. Бокуто не понимает — об этом говорит его взгляд, вопросительное уханье, в ту же секунду позабытый фильм. И Акааши рассказывает. Говорит непривычно для себя долго, обо всём и сразу — о море, апельсинах, корице, яблоках, закатном солнце и мокром песке, о том, что иногда он боится самого себя, и даже о том, насколько у него искажены все ощущения. Акааши говорит, что хочет почувствовать Бокуто именно Бокуто, а не проклятым морем, и в этот момент ему на губы кладут указательный палец. — Акааши, — твёрдо говорит Бокуто, — никогда не говори, что ты болен, если это на самом деле не так! Это одна из самых красивых вещей, о которых я когда-либо слышал! У тебя хватает совести называть это болезнью? Акааши давит свои возражения. Считает до десяти. Вдыхает море. Бокуто смотрит долго и нетерпеливо, потом просит: — Расскажи мне ещё. И улыбается. Акааши знает, что, когда дело касается улыбок, Бокуто не будет притворяться, потому что ему незачем прятаться, если он не стесняется. Море не умеет улыбаться, но если бы умело — это была бы улыбка Бокуто. Акааши старается отвечать на расспросы Бокуто честно и развёрнуто, но есть вещи, которых он объяснить не может — например, почему иногда запах ощущается сильнее, чем цвет, а иногда наоборот, как это вообще возникает и откуда берётся апельсин, меняются ли ощущения с годами, притупляются или обостряются… Когда Бокуто в лоб спрашивает, чем пахнет Акааши сам для себя, Акааши теряется. Он смотрит в зеркало, но видит и чувствует только свою растерянность. Этой ночью они не спят. Собираясь домой утром, Бокуто обещает, что поможет. И улыбается — хитро и подозрительно. Он приглашает Акааши в парк следующим вечером, и тот соглашается, пропуская между пальцев ткань своих оранжевых занавесок. Почему оранжевый — он не знает. Это болезнь, ей должно быть научное объяснение, но… — Это не болезнь, — говорит ему лохматое черноволосое недоразумение, с которым его знакомит Бокуто в парке. От этого недоразумения в носу запах дыма от костра, а перед глазами — золотой цвет, как от огней фейерверка в небе. Бокуто представляет его как Куроо, но Акааши уже знает, что запомнит его как дым и фейерверк. Потому что, чёрт возьми, по-другому не умеет. — Ты синестет, Акааши, — в открытую улыбается ему Куроо. — Бо сказал, ты чувствуешь людей. Как запахи? — И как цвета тоже, — Акааши насторожённо косится на него, присаживается на парковую лавочку, с другой стороны которой восседает Куроо, и на спину ему тут же подлетает Бокуто, косящийся на обоих с живым, будто бы профессиональным интересом. — Простите, как вы меня назвали? — Си-нес-тет, — по слогам произносит Куроо. — Бро такой же, — вворачивает Бокуто из-за его спины. Улыбку не скрывает — ему и незачем. Наверняка жутко доволен, что нашёл Акааши личного джедая. Их запахи мешаются; дым и солёное море — необычное сочетание, но Акааши не мешает. — Вы тоже… чувствуете людей? — уточняет он, поднимая бровь. — Как запахи? — Не-а, на языке, — Куроо радостно хмыкает, вид у него такой, будто он собирается посвятить Акааши если не в школу профессора Ксавьера, то хотя бы в одну вселенскую тайну. — Я никого не облизываю, — Бокуто давит смешок, — просто для меня люди — это вкус. — Такое тоже бывает? — Это синестезия, — Куроо пожимает плечами. — Чтобы перечислить её виды, мне не хватит пальцев на руках и даже на ногах. Есть те, кто видят буквы и цифры как цвета, есть те, кто слышат запахи и окрашивают звуки… Мой знакомый говорит, что делит по оттенкам дни недели. А у меня люди вызывают ощущения прямо на языке. Вот Бо на вкус как перец чили. — Потому что я тоже чертовски горячий! — декламирует Бокуто с видом, будто готовил эту шутку год. Куроо отбивает его пять. Смотрит на Акааши с усмешкой, и тот, не удерживаясь, ведётся на недосказанность — выгибает бровь: — А я? — Я скажу тебе, — Куроо нагло щурится, — если скажешь мне. Заранее предсказывая смешки, Акааши бормочет: — Вы пахнете костровым дымом, — Куроо хмыкает, — и цвет у вас золотистый. — А ты на вкус как кора дерева, — ухмыляется Куроо. Акааши выгибает вторую бровь, и Куроо хохочет: — Нет, правда. Смотрю на тебя — и на языке ощущение, будто я вылизываю деревья. Акааши щурится на него с непониманием. Пытается представить, каково это — чувствовать людей языком. Куроо вскидывает брови, улыбается непринуждённо, будто не видит в этом ничего такого, и Акааши понимает: привык. — Ни одна жвачка не заглушает, — спокойно фыркает Куроо. — Есть люди с гнильцой. А есть те, которых я бы сожрал. Ты-то уж точно понимаешь. Акааши понимает, но мир Куроо с людьми, которые вяжут язык, далёк от его мира, где люди — пятно цвета и облако запаха. Акааши переводит взгляд на Бокуто, тот обиженно бурчит: — Все вы такие особенные, один я не к месту, — и расстроенно щурится на фонарь у их скамейки так, будто он нанёс ему личную обиду. Куроо похлопывает его по плечу, Акааши тянется за привычным утешающим поцелуем, но видит озорной взгляд из-под чёлки и передумывает. На то, чтобы переубедить Бокуто, уходит пара минут, шестнадцать поглаживаний по затылку, три дружеских тычка в бок и один анекдот про сов. На то, чтобы Акааши привык к обществу человека, который чувствует его корой дерева на языке, уходит намного больше. — Почему ты решил, что это болезнь? — однажды спрашивает Куроо, когда приходит к Бокуто домой и обнаруживает там рефлексирующего по закончившемуся чаю Акааши. Бокуто с хозяйским видом обшаривает кухню на предмет завалявшихся пакетиков, Акааши пялится на белые шторы в его спальне и даже не слышит Куроо, пока тот не подходит ближе и не повторяет: — Так почему? — Я не знаю настоящих людей, — Акааши поводит плечом. Куроо становится рядом, пялится на шторы так, словно на них одна ему видная «Звёздная ночь» Ван Гога, и задумчиво уточняет: — С чего ты взял? — Я думаю, что ты воняешь дымом, а ещё светишься, как чёртов фейерверк, — просвещает его Акааши. — Но от тебя не разит костром, и ты не бьёшь по глазам. А Бокуто на самом деле никаким боком к апельсиновым корочкам и тем более к солёному штормовому морю. Я знаю, как люди пахнут по-настоящему. И знаю, что они не светятся. Но для меня настоящий запах — тот, что есть у меня в голове. Это не изменить. Это болезнь. Куроо фыркает: — Я тоже болен, по-твоему? — Нашёл! — радостно восклицает Бокуто из кухни. Акааши смотрит в ту сторону задумчиво и кусает губу. — Это вопрос ощущений, — философски отмечает Куроо, не дожидаясь от него ответа. — Ты будешь болеть, пока думаешь, что это так. Но то, что ты чувствуешь, и есть настоящие люди. Ты не… ассоциируешь меня с дымом. А я тебя — со вкусом коры деревьев. Это нелепо и ниоткуда не берётся. Смотри, — и Куроо вдруг тыкает его в плечо, — что ты чувствуешь? — Что ты тыкаешь меня в плечо, — морщится Акааши. — Вот, — Куроо будто радуется и руку убирает. — Люди чувствуют, когда их трогают. В этом нет ничего такого, так работают тактильные ощущения. Если ты закроешь глаза, ты всё равно почувствуешь, что я тыкаю тебя в плечо. А ты никогда не пробовал знакомиться с человеком, не видя его? Тогда цвет не появится. Может, запах, но не цвет. Акааши смотрит на Куроо удивлённо: — С чего ты взял? — С того, что ты видишь людей цветами, — просто отвечает тот. — Не чувствуешь — видишь. Это разные вещи. Твой мозг прокладывает дорожку между визуальным отображением человека и цвета. Так появляется восприятие, — он жуёт внутреннюю сторону щеки и задумчиво добавляет: — Наверное. Бокуто на кухне гремит чашками. Слышится гул электрического чайника. Акааши оставляет в покое белую штору, собирается сказать что-то Куроо, но не успевает: — Ты думаешь, что не можешь чувствовать настоящих людей, но ты уже это делаешь. Твоё восприятие — и есть настоящие люди. Конечно, я не пахну дымом, но это твоё ощущение, так что… — Куроо пожимает плечами, — это то же самое, что чувствовать чужие прикосновения. Люди воспринимают других людей кожей, а мы всего лишь подключаем к этому другие рецепторы. Поэтому твой Бокуто — самый настоящий. И ты не болен, Акааши. Ты просто видишь мир по-другому. И Куроо, хлопая его по плечу, удаляется на кухню. Акааши смотрит ему вслед с прищуром, пока перед внутренним взором вспышками разлетаются золотистые фейерверки, а на самом краешке сознания угасает шлейф кострового дыма. Это не болезнь, думает он. И жмурится. Это не болезнь. Ему не нужно об этом переживать. — Спасибо, — говорит Акааши, когда Бокуто ставит перед ним чашку чая и подвигает тарелку с кексами. Он адресует это «спасибо» и Бокуто — за чай, и Куроо — за его слова, и снова Бокуто — за то, что помог не чувствовать себя прокажённым. — Что тебе сказал Куроо? — спрашивает Бокуто вечером, когда Куроо уходит, а Акааши остаётся. Они снова смотрят какой-то фильм, лежат в одной кровати, и Акааши привычно чувствует в голове запах солёного моря. Бокуто на самом деле пахнет не так. И апельсины здесь вовсе ни при чём. Просто Акааши воспринимает его таким, просто так устроено его понимание мира, просто он не должен считать себя обделённым. — Что я не болен, — шепчет Акааши в губы Бокуто. Тот кивает, словно это само собой разумеющееся, и с лёгким укором бурчит: — Я ведь тысячу раз говорил тебе то же самое. И ты мне не верил? — Я думал, вы просто утешаете меня. — Акааши! — Бокуто вскидывается над ним прибойной волной, и на Акааши обрушивается шторм. — Я бы никогда не стал врать тебе! За кого ты меня вообще держишь? Акааши обнимает его — долго и крепко, скользя пальцами по плечам, задирая рукава футболки и поглаживая кожу. Бокуто затихает. Вдыхает его волосы. И шепчет: — Ты пахнешь гранатом. Может, я тоже синестет? Акааши тихо смеётся: — Это шампунь, Бокуто-сан, — тот поникает, и Акааши принимается поглаживать его затылок. — И вы… мои ощущения — это не совсем запах. Я чувствую, когда от вас пахнет дезодорантом, или потом, или гелем для душа… Море — здесь. В голове. Где-то на подсознательном уровне, — Акааши кусает губу и сдаётся: — Я не знаю, как объяснить. Вы не поймёте. Бокуто смотрит на него внимательно, будто оценивающе. Затем тянется к губам Акааши, оставляет невесомый поцелуй на самом уголке, улыбается слабо и простодушно. — Я понимаю, что для тебя пахну морем, — говорит он. — Больше мне и не надо. Позабытый фильм гудит на заднем фоне протяжно и нудно. Акааши нашаривает под собой пульт, выключает телевизор и ловит губами поцелуй Бокуто — глубокий и нежный. Море обрушивается на него с новой силой, волосы Акааши треплет ветер, на губах чувствуется соль и совсем чуть-чуть — знакомая кислота апельсина. Акааши не знает, почему апельсин и почему море. Он знает, что это Бокуто, а всё остальное не имеет такого уж большого значения.