Брошенные щенята

— Хён, ты серьезно сейчас, что ли? — Юнги строит крайне скептичную рожу, мол, я в тебе разочарован, и громко отхлебывает из банки. — Ты позвал нас выпить, потому что тебя отшили? Сокджин почти отчаянно стонет и смотрит на Чимина полным надеждой взглядом: ты то мне настоящий друг, и смеяться не будешь. Чимин молчит, потому что это типа реально забавно — весь такой по-мужицки серьезный Джин вдруг ноется, что какая-то слепая, не иначе, бабень ему отказала. Чимин мотает головой, и Сокджин тут же сникает, но Пак не был бы Паком, если бы не хотел утешить всех в радиусе нескольких километров. — Хён, да она просто дура. — Юнги на заднем плане гигикает в пиво. — Это же ты, кто вообще в здравом уме может тебе отказать? — Чимин не помогает, судя по сильнее приложившемуся к алкоголю старшему, и Юнги начинает икать от смеха. — Видимо, может… — Мин Юнги! От глупой смерти Чимина спасает телефонный звонок; но «спасает» это громко сказано, потому что Пак предпочел бы быть убитым Юнги. На экране светится «ЧОН ЧОНГУК», и Чимин натурально хочет умереть. Прямо сейчас. — МАТЬТВОЮХЁНГДЕТЕБЯНОСИТ, — кричит трубка, что Сокджин аж вздрагивает, а Мин пучит глазки из своего темного угла кухни. Чимин думает о том, что должен был быть у дома еще полчаса назад, а на улице даже десяти градусов нет, и покрывается противным нервным потом. — Мы тебя проводим, — почти садистски Юнги хватает Сокджина за предплечье и тащит в коридор. — Темно уже, а ты смазливенький. Чимин почти оскорбляется, но потом передумывает и просто молча натягивает толстовку. — Мусор прихватим, — Сокджин все еще хозяюшка, даже когда с разбитым сердцем. Чонгука они находят около подъезда, и тот такой нахохлившийся и замерзший воробушек, что Чимину становится просто до жути стыдно. Он зло зыркает на Юнги и Джина из-под своего капюшона, как будто они убили его родителей, и даже ни с кем из них не здоровается. Сокджин то ли испугался мелкого, то ли сейчас блеванет, но он бледнеет буквально на глазах и вцепляется в Мина. — Ну мы обратно пойдем, — говорит он, как будто в этот самый момент испытывает нестерпимую боль. — Нам еще мусор выкинуть надо, — и машет пакетом. Грохот пивных банок раздается на всю улицу. Чимин ждет от Гука ехидного «алкашня» (самому ему по возрасту не положено), но тот молчит вплоть до того, как спины хёнов не скроются за углом дома. А потом, обиженно сопя, выхватывает ключи из чиминовых рук и открывает дверь подъезда. — Сокджин тебе нравится, и даже не думай отрицать это, — Чимин пропускает момент, когда за него решают какая у него ориентация, и только моргает рассеянно. — Я не гей, — Юнги смотрит так, что Чимин мгновенно понимает, что попался, и начинает молиться Будде, чтобы старший Фрейда-хёна не вспомнил. — Я и не говорил, что нравится как мужик, но теперь точно отрицать бесполезно, — безэмоционально, но лицо такое, что Чимин хочет закопаться прямо в какую-нибудь из клумб за окном. — Буду хорошим хёном и напомню, что его сердечко уже занято, но попробовать стоит. Чимин выбирает клумбу покрасивее. — Она ему отказала, — просто чтобы напомнить, вдруг Юнги забыл. — И он тоже не гей. Тот вздыхает театрально: — Если бы человека вот так вот легко можно было выкинуть из сердца и из головы… — Мин как будто играет в пьесе, и у Чимина даже проносится мысль, что в театральный надо было поступать не Сокджину, а Юнги. — И кстати… — наклоняется ближе, словно собирается выдать государственную тайну. — Никакой «ее» нет… У Чимина в голове цифры не сходятся, и он успевает построить в голове стопятьсот теорий относительно этой несуществующей «ее», но реальность оказывается куда прозаичней. — …Сокджину отказал парень. Что-то в голове Чимина встает на место, но он даже не успевает толком ничего подумать, только не к месту вспоминается, как Чонгук рассказывал об однокласснике, который уж больно смахивал на пидора, за что они его всей мужской половиной класса пиздили за углом школы. Ногами. (У Чимина тогда случился непредвиденный кризис, и он неделю плакался Тэхёну, что из него вышел плохой хён.) (Позже он еще и нашел у Гука сигареты, но это все равно лучше, чем тяга к насилию.) (Короче, с ролью хорошего двоюродного брата Чимин справился очень нехорошо.) А потом Юнги говорит что-то, от чего Пак даже забывает о Чонгуке. — Мне кажется, что если ты ему признаешься, то он не откажет. И еще: — Я бы тебе не отказал. Чимин улыбается сам себе, потому что Юнги — цундере, и так он проявляет заботу, Чимин уже выучил. А еще Юнги — сокджинов лучший друг, и если он говорит, что Чимину лучше попробовать, значит у Чимина есть шанс. — Ладно, — просто соглашается он и отпивает кофе, чтобы скрыть смущение, но проклятая счастливая улыбка все равно не укрывается от внимательного взгляда Юнги. Как минимум в одном Юнги оказывается прав — Сокджин Чимину действительно нравится. Сам Чимин принимает это на удивление быстро и почти безболезненно: трудно игнорировать желание обнять и не отпускать, когда помятый с утра старший, с невкусным дыханием и красным следом от подушки на щеке, заходит на кухню, чтобы выпить кружку-другую крепкого кофе. Чимин ненавидит вкус кофе, но если бы он мог сейчас прижаться к влажным ярко-красным губам, никакая отвратительная кофейная горечь его бы не остановила. Отрицать чувство, чем бы оно ни было — едва начинающей оформляться низменной извращенной похотью или новорожденной глубокой и светлой любовью — становится еще сложнее, когда Сокджин уползает в душ, а потом встает готовить завтрак на троих. В фартуке на голое тело, с мокрыми еще волосами, вода с которых капает на голую спину, заставляя Джина ежиться, и медленно, так отвратительно медленно, что у Чимина даже фантомно начинает чесаться спина, скатывается под резинку домашних шорт — Сокджин настолько хотибельный, что Чимин сам себе диагностирует тяжелую форму, когда еле справляется с желанием подойти, прижаться сзади и горячо дышать в короткие волосы на затылке. Чимин чувствует, как краснеет его лицо, и от греха подальше сбегает в комнату Юнги: хён все еще сонной черепашкой валяется в куче одеял и угрожающе шипит, когда младший подходит к кровати, чтобы растрясти. — Знал бы ты, как я ненавижу, когда ты вот так вот приходишь к нам с утра, — настроение хёна как обычно на высоте, но через привычный толстый слой какой-то ворчливой полуиронии Чимин все равно слышит немного нежности и лезет обниматься. Хотя правильней было бы сказать — обнимать, потому что Чимин просто падает сверху на обмотанного в одеяло хёна и оборачивает, насколько может, собой. Юнги недовольно молчит и не обнимает в ответ только потому, — Чимин верит — что не может высвободить руки. Обнимашки прекращаются, когда Чимина шлепают полотенцем по оттопыренной заднице, и по-прежнему полуголый Сокджин ругается, что в уличной одежде на постель нельзя. Чимин хихикает и неуклюже пытается подняться, но потом бросает попытки и утягивает полуголого Джина к ним, на постель. — О боже, нет, — Сокджин сопротивляется скорее из вредности, и заканчивает тем, что бревнышком лежит под Чимином. Это не неловко только потому, что лицом Пак повернут к гусеничке Мину, и только тот видит как чиминово лицо заново вспыхивает жаром. Ленивое царство заканчивает свое существование, когда до них доносится запах гари. — Черт-черт-черт, — Сокджин как нехрен делать скидывает с себя младшего и бежит в сбившемся фартуке на кухню под шутливое бурчание Юнги, что утренней яичницы они лишились, и Чимин не спешит сообщать ему, что сгорели там, скорее всего, жареные тосты. Запах выгоняет Мина из постели, чтобы тот открыл окно, а заодно пошел, наконец, принять душ. А может это зов природы его окончательно разбудил, но в комнате Чимин остается один, и только поэтому идет обратно на кухню. Следующий кризис настигает Чимина спустя целый месяц. Достаточно времени, чтобы к «чувству» он уже привык, но то еще не стало жрать его изнутри, не имея выхода. Беды не предвещает абсолютно ничего, пока однажды Тэхён не пишет, что возвращается из Японии, и счастливый донельзя Юнги не просит Джина собирать монаточки: Мин на радостях предложил Тэ съехаться, чтобы после полугодовалой разлуки изображать счастливых молодоженов. Сокджин улыбается, когда поздравляет, но в глазах отражается юнгин окровавленный труп. Чимину хочется думать, что он предложил хёну переехать к нему, потому что Юнги он ценит достаточно, чтобы не хотеть его смерти. — Родители Чонгука возвращаются через десять дней, — как последний аргумент, достаточный, чтобы Сокджин не швырялся в Юнги молниями из глаз и шел искать коробки. Когда Чимин приходит вечером домой, то первым делом говорит Чонгуку, чтобы тот готовился от него съезжать.

***

Сокджин трет затекшую шею и широко зевает: спать хочется просто смертельно, но семинар сам себя не подготовит. Время близится к двум часам ночи, и экран ноутбука слепит даже на самой низкой яркости, но Джин только трет шею и не идет спать. Где-то в коридоре раздается шлепанье босых ног по паркету, а потом совсем рядом, и горячие ладошки опускаются на его плечи, вполне умело массируют, и Сокджин хочет убиться только потому, что предпочел бы думать, что эти сильные руки принадлежат вовсе не тому, кому на самом деле. — Иди спать, хён, — совсем не тот голос, слишком высокий, совсем с другими интонациями, и болезненной нежности в нем больше, чем нужно. — Ты устал. Сокджин и правда устал, но семинар, а еще кровать в этой квартире только одна, и никто из них не желает спать на диване. Чимин — потому что с хёном в кровати лучше, а Сокджин — потому что не хочет вспоминать кто на этом самом диване спал еще пару дней назад. — Иди ложись, я тоже скоро, — Джин трет переносицу, руки на плечах исчезают, что сразу становится неправильно холодно, и Чимин отступает обратно в темноту дверного проема. Сокджин сохраняет презентацию, вордовский документ и выключает ноутбук, запнувшись за провод от зарядки. Когда он возвращается из душа, Чимин оказывается на диване, свернувшимся в позе эмбриона. Он как щеночек, ждущий хозяев домой, смешно поднимает голову на звук шагов и вглядывается в темноту. Сокджин, не зная зачем, садится к нему на диван; может быть потому, что чувствует себя виноватым за то, что хозяин квартиры и кровати вынужден вторую ночь засыпать на неудобном диване (Сокджин предпочитает делать вид, что крепко спал, когда вчера Чимин лег к нему в кровать посреди ночи и ушел, едва забрезжил рассвет), а может потому, что Чимин знать не знает о Чонгуке. Чимин тоже садится, и они молчат несколько минут, пока каждый собирается с силами: Сокджин — чтобы рассказать правду, Чимин — чтобы положить ладонь на затылок старшего и притянуть к себе. Поцеловать сначала нерешительно, осторожно и целомудренно, потом, не встретив сопротивления, уже смело и горячо, мокро и возбуждающе. Джин отвечает, гладит чужие бока, а в голове коротит и крупными буквами «НЕ ТО НЕ ТО НЕ ТО», но Джин отвечает и без проблем представляет на месте Чимина другого, а потом не может отдышаться и почти плачет — настолько больно оказывается быть любимым не тем кто нужен. Чимин тянется снова, оно и понятно, Сокджин шлет совесть нахуй и сжимает чужие обнаженные бедра. — Идем в кровать, — звучит двусмысленно, но Сокджин не имеет ничего такого ввиду, и не сразу понимает как еще можно истолковать. Чимин понимает по-своему и роняет хёна на спину, садится ему на бедра и гладит везде, гладит-гладит-гладит… Сокджину жарко, у него стоит, а в лопатки упирается подлокотник, но он все еще способен думать, что не собирался трахаться с Чимином, когда принимал решение расставить все точки над i стоя под горячим душем. А потом Чимин сжимает его член сквозь ткань боксеров, и все мысли куда-то улетучиваются. Он может только тихо простонать и вцепиться в чужие запястья. — Чи-мин… Кровать… — но Чимин не слушает, надрачивает Сокджину и исступленно шепчет: «Знал бы ты, как я ждал, что смогу прикоснуться к тебе… Такому красивому…» и, что хуже: «Ты мне нравишься, Джин, так нравишься… Я бы даже сказал, что я тебя люблю» почти теми же словами, что Сокджин признавался в любви тому, кто совсем недавно спал на этом самом диване, и если бы он не был уверен, что Чимин не знал, подумал бы, что тот издевается. Но Чимин шепчет так отчаянно, что Джин знает: это все правда, и любовь, так всегда не кстати стремительно разрастающаяся, уже запустила острые коготки в чиминово сердечко, и будет царапать долго и больно, если он сейчас оттолкнет, если растопчет, как поступили с ним самим, пока еще нежно-болезненную любовь. Сокджин думает, что делает это не для себя, но на краю подсознания бьется единственная здравая за всю ночь мысль. «Это все твой эгоизм. Не для него это, для тебя», но Сокджин игнорит, сам тянется за поцелуем и чувствует себя спасителем брошенных щенят.

***

— Ну так вы переспали в итоге или как? — Юнги весь такая невозмутимость, когда пытается не показывать заинтересованность в разговоре. Тэхён невозмутим еще больше, когда делает вид, будто не слушает чужой разговор, и когда слизывает белковый крем с уголка губ своего парня. Они сидят за огороженным столиком, но Чимину все равно неловко, когда Тэхён делает что-то вроде того — облизывает Юнги пальцы, пошло вбирая их в рот, например — в общественном месте, они не же в open minded Америке, все-таки. Чимин жалеет иногда, что познакомил своего лучшего друга с сонбэ из университета, потому что держаться за чужое бедро в метро или притягивать к себе за талию на пешеходном переходе — это вообще не Юнги, не его закрытый и холодный хён, который скорее отрежет себе пальцы, чем позволит кому-нибудь посасывать их в месте, где кроме них двоих есть еще какое-то живое существо. Но Тэхён бесстыжий, и, кажется, это передается половым путем. — Нет, — Чимин не краснеет (это же Тэхён и Юнги), но ему все равно неловко. Не рассказывать о сексуальных подробностях, нет, а признать, что потерпел фиаско. — Не все же сразу, в самом деле… — Ну-у, — тянет Тэхён, до этого тактично не вмешивающийся. — Дрочить, значит, "на первом свидании" нормально, а как секс так "не все сразу"? Чимин все-таки краснеет, подбирая слова, которыми можно было бы объяснить такому простому как валенок Тэхёну, что он и дрочить не собирался, и теперь стыдно, что было. Чимин вообще ничего не собирался. Все получилось как-то само собой: и поцелуи, и пылкие признания, и все последующее. Ему до сих пор казалось странным, что все сложилось вот так, что Сокджин кончил, выдыхая низкий стон в губы Чимина, а потом целовал его шею, гладил бедра и уложил спать рядом с собой на кровати. И никуда не ушел утром, обнимал поперек талии и сопел, уткнувшись носом в макушку. Сделал завтрак, поцеловал на прощание и уехал в университет, сказав, что вернется к четырем. Чимину было так странно осознавать, что все это время он мог всего лишь протянуть руку и коснуться, а не вынашивать в груди чувство острой необходимости в ком-то почти два месяца. Чимин смотрит на часы: еще и трех нет, а так сильно хочется прийти домой, зайти на кухню, прижаться к чужой спине и наглаживать твердый живот, опускаясь ниже, чтобы Сокджин откинул голову ему на плечо и тихо, только для него, стонал… Потом они бы, может быть, и перешли бы к чему-нибудь "интересному", напрочь забыли про рис, заказали бы пиццу и валялись на кровати в уютном молчании. А завтра они бы вместе поехали в университет, и Сокджин обязательно бы проводил его до корпуса, чмокнул в макушку и позвал вместе пообедать… Завистливо взглянув на Тэ с Юнги, Чимин тянется в карман за телефоном. Сидеть здесь, когда Сокджина рядом нет — почти невыносимо, будто Чимину уже показали как выглядит Рай, провели экскурсию, а потом вернули на Землю. "Хён, я скучаю" Чимин стирает вслед за "Так сильно хочу тебя увидеть", и отправляет типичное для них "Юнги и Тэхён такие сладкие, что аж во рту вяжет". "Хочу с тобой так же" отправляет прежде, чем успевает передумать и стереть. "Хочу вернуться пораньше, но не могу тт тт" И вдогонку: "Скучаю" Чимин чувствует в животе тех самых бабочек и сверлит взглядом наручные часы, как если бы они могли вдруг войти в его положение влюбленного и поставить время на быструю перемотку. С друзьями время проходит быстрее, чем Чимин боялся, и домой он приходит ровно в четыре: Сокджина еще нет, и одному очень одиноко. Пак решает сходить в супермаркет за углом, но едва открывает дверь как сталкивается с Джином нос к носу. — Не думаешь, что пора сделать второй дубликат ключей? — У Сокджина в руках пакеты с продуктами, и Чимин забирает их, чтобы Джин снял кроссовки. — Не хочется как-нибудь потом торчать на улице, как Чонгук. Чимин от этого имени вздрагивает, но Сокджин, кажется, не замечает. Вопреки мнению старших, Чимин знает и о том, как Чонгук на спор пьяно целовал Джина в туалете клуба, и как лез к нему в штаны, и знает о признаниях Сокджина с громким словом "люблю" и позорном побеге Чона. Чонгук сам ему рассказал, когда узнал ради кого Чимин просит освободить диван. В том, что больше "не болит", Чимин уверен, но слышать имя Чонгука от старшего все равно странно и ревниво. "Скажи, что только мой" у Чимина, видимо, читается в глазах, потому что Джин целует прямо в коридоре, когда Чимин стоит с этими пакетами и почему-то боится поставить их на пол. Хочется обнять руками за шею, притиснуться близко-близко, чтобы почувствовать жар чужого тела, но эти пакеты! Сокджин чему-то улыбается, но немного грустно, и у Чимина кровь застывает, что когда-нибудь его двухдневная сказка может закончиться, и он останется у разбитого корыта плакать и жалеть себя. Корить за жадность.

***

У Чонгука синяк на пол-лица, вывихнутое, скорее всего, запястье, он шипит, когда Чимин прикладывает ватку к разбитой губе, и просит не говорить родителям. "Ты дебил?" Чимина тонет в трехэтажном мате, потому что шевелиться очень больно. — Ты дебил, — Чимин уже не спрашивает, а утверждает, потому что, вообще-то, если у Чонгука вывих, то им нужно в больницу прямо сейчас. Ни Юнги, ни Тэхён на звонки не отвечают, и Чимин чувствует себя очень странно, когда набирает Сокджина. Он не хочет ничего объяснять, просто просит приехать домой прямо сейчас, и Джин соглашается, но: "С тебя ужин". "Да все что угодно". — О нет, только не Сокджин, — Чонгук смотрит осуждающе, мол, какого хрена ты права не получил, обошлись бы без Джина, но Чимин поворачивается к нему спиной и ищет в морозилке кусок мяса, приложить. — Не умру от боли так от неловкости. Сокджин приезжает через четверть часа, и он недоволен, потому что пришлось уйти с лекции, и Чимин предпочитает ничего не говорить, а просто показать на кухню. Джин невозмутимо оглядывает распухшее чонгуково запястье и тихонько присвистывает: он не врач, конечно, но тут все на лицо. Вдвоем они фиксируют руку, как советует статья в интернете, и Джин просит Гука не выебываться и просто позвонить родителям, а потом уходит заводить машину, пока Чимин помогает брату переодеться в свою одежду взамен испачканной в грязи и кое-где порванной школьной формы. Снова так некстати вспоминается избитый Чонгуком одноклассник, и очень чешется сказать что-нибудь про карму. Но он молчит. Родителям он все-таки звонит, и Чонгук сверлит взглядом (не простит), и не хочет понимать, что по-другому нельзя. Между ним с Сокджином очень громкая неловкость, Чимину неудобно, но он повторяет про себя, что больше не болит, и Сокджин теперь навсегда его, и больше не болит. Не болит. Сокджин очень нежен и аккуратен, когда помогает Чонгуку выйти из машины. Сокджин покупает Чимину кофе и отказывается ехать обратно в университет. Сокджин не уходит даже когда приезжает семья Чон, и очень вежливо интересуется у медсестры о диагнозе и степени сложности. Чонгукова мать охает и ахает, убеждает Чимина, что он ни в чем не виноват, и сердечно и долго благодарит Джина за помощь. А Сокджин даже спрашивает своего парня: — У него проблемы в школе? — Скорее уж у школы проблемы с Чонгуком, но недалеко стоит отец, и Чимин не может этого сказать, просто мямлит, что мелкий ему ничего не говорил. Чимину очень хочется домой, и, если честно, на брата ему насрать, главное что жив, и Сокджин все же соглашается, что пора ехать. — До свидания, — говорит он госпоже Чон, и та еще раз благодарит его и даже обнимает, как будто Джин не машину вел, а спас ее сына от смерти. Дома Чимин заползает под одеяло и отказывается от ужина, не отвечает на вопросы Джина и соглашается поговорить, только когда слышит очень точное: — Ревнуешь? Чимин поворачивается к старшему лицом, всем своим видом показывая, что да, ревнует, и еще: "Продолжай". — Это было давно. И еще: — И глупо. И: — Больше не болит. Чимин тянет к себе на кровать, обвивает ногами и прячет лицо на груди старшего. Все будет хорошо. Они оба больше не брошенные щенята.