Вечное лето

Кенпачи Зараки-тайчо шел по территории 11 отряда с обычным ежевечерним обходом, когда его внимание привлек шум со стороны казарм. Судя по характерным звукам, там развернулась нешуточная потеха, и капитан, большой любитель хорошей драки и сам не дурак помахаться, просто не мог пройти мимо. Причиной беспорядка оказался новичок, только сегодня поступивший в отряд. В мельком просмотренных документах значилось, что он в чем-то там крупно проштрафился, но капитан небрежно засунул бумажку обратно в папку и забыл о ней. Сам далеко не ангел в прошедшем и в настоящем, Зараки не интересовался такими мелочами, как прошлое его личного состава, — умели бы сражаться, не празднуя труса. Этот, похоже, умел. С высоты своего двухметрового роста тайчо прекрасно видел, как в кольце возбужденно вопящих парней мечется черно-красный вихрь. «Этот … как бишь его… а, не помню» — рассеянно подумал капитан, приготовившись наслаждаться нежданным зрелищем. А посмотреть было на что. Один из участников драки уже валялся в отключке, а двое других под свист и вдохновенную ругань наскакивали на парнишку с волосами дикого алого цвета, который кружился и подпрыгивал, едва успевая отражать удары, сыпавшиеся на него с двух сторон. Очевидно, мальчишке и самому изрядно досталось, и он то и дело резким, злым жестом размазывал кровавые сопли по татуированному лицу. Чуткие ноздри Кенпачи по-звериному вздрогнули при виде крови. Опытный взгляд тут же отметил, как быстро и легко этот салажонок двигается, — будто танцует в кругу орущей солдатни, разбрызгивая вокруг себя рубиновые капли. Что-то первозданное, от природы самой, было в его облике. Почти загнанный в угол, в разодранной одежде, с искаженным яростью и залитым кровью лицом, этот парень напоминал попавшего в капкан тигра, а хриплое дыхание и полосы татуировок по загорелой в бронзу коже только усиливали впечатление. Вояки расступились при виде своего капитана, но драки не прекратили, только почтительно освободили начальству место в переднем ряду. Новичок в этот момент ударом ноги с разворота отбросил одного из противников к границе круга, где тот и остался лежать без движения. Чувствовалось, что долго ему не выдержать, — еще двое, раззадоренные его яростным упрямством, встали на место упавшего. А движения между тем становились все менее быстрыми, удары — неточными, дыхание с хрипом рвалось из груди, забрызганной кровью из разбитого носа. Однако глаза по-прежнему горели неукротимой боевой яростью, и было понятно, что угаснут они только вместе с сознанием. «Хорош тигренок», — удовлетворенно подумал Зараки, мысленно поздравив свой отряд с удачным «приобретением». — Хватит, — рыкнул он негромко, и этого оказалось достаточно, чтобы разгоряченная дракой толпа снова превратилась во вполне пристойное боевое подразделение. -Подойди, пацан. Парень сделал шаг, другой, а потом колени у него подломились, и он грохнулся окровавленным лицом прямо в белую сейретейскую пыль, распростершись у ног своего капитана. Кенпачи обвел своих вояк тяжелым взглядом, и тех, точно огромной ладонью, пригнуло к земле его рейацу. — Перестарались, однако, — угрюмо буркнул капитан. — Мадарамэ, Аясегава! Вперед выскочили два офицера и, с одного взгляда поняв, что хочет от них грозный Кенпачи, подхватили бесчувственное тело за плечи и за ноги и понесли в казарму. — И тащите сюда медика, жаль будет, если коньки отбросит, — своеобразная забота ворчливой ноткой прозвучала в голосе капитана, удивив его самого.  — А вот это верно, — низкий глубокий голос раздался совсем рядом и так неожиданно, что Зараки вздрогнул, про себя отпустив проклятие. За его спиной стоял капитан Шестого отряда Кучики Бьякуя, и его стремительную и бесшумную «поступь шунпо» капитан Одиннадцатого искренне ненавидел — мало приятного в человеке, способном в одно мгновение оказаться у тебя за спиной. Кучики в Готее не любили, хотя, бесспорно, уважали за смелость, ум и способность поддерживать порядок в отряде даже среди полного хаоса. Однако замкнутый и угрюмый нрав, печать высокомерия на красивом утонченном лице и презрительное равнодушие ко всем вокруг симпатии окружающих не добавляли. Говорили, что он даже брата из дома выставил. Говорили, что вместо сердца у Кучики под безупречной офицерской формой — дыра, как у Пустого. Говорили, что вместо книг он читает своды законов и правил, — да много всякого болтали о Кучики Бьякуе, и никто не знал, где кончается правда и начинается вымысел. Женская часть Готея, в силу природы более склонная к романтике, считала, что всему виной давняя потеря. Много весен назад у Бьякуи умерла жена, и, согласно легенде, он до сих пор не мог спокойно смотреть на танцующие в воздухе вишневые лепестки, если они не были его собственным банкаем.  — Кто это у вас, Зараки-тайчо?  — Да новичок из Пятого — только с утра перевели, а он тут уже шороху моим парням навел, — хохотнул Кенпачи. — Аясегава, — позвал он негромко, и стройный невысокий офицер мгновенно возник рядом.  — Аясегава, как рыжего зовут?  — Абарай Ренджи, капитан! — отчеканил офицер. — Родом из Руконгая, с отличием окончил Академию…  — Все, я понял, — жестом остановил его капитан. — Присмотри за ним, похоже, толк выйдет… Кучики, эй, ты в порядке? По лицу аристократа на мгновение разлилась бледность, даже плотно сжатые губы побелели, однако он тут же овладел собой, приподнял презрительно тонкую бровь.  — Не забывайтесь, Зараки. И следите лучше за своими людьми. Увидимся на собрании, — с этими словами Кучики ушел в шунпо.  — И чего приходил-то? — пожал плечами Зараки, а через минуту уже закрутился в привычном водовороте отрядных дел, начисто забыв о непонятном визите. …Лето цвело над Сейретеем, — и точно впервые за много лет Кучики Бьякуя увидел изумрудные травы, буйство цветов на клумбах, игру солнечных лучей на белых стенах и золотистых городских крышах; услышал звон цикад и птичий щебет, ощутил дыхание теплого ветра у щеки. «Абарай Ренджи» — одними губами повторил он откуда-то знакомое имя и вдруг улыбнулся, как в юности, открыто и ясно.