Сигары, виски, безразличие

Пот. Вонючий, испаринами в плотном воздухе. Джессика не морщится, Джессика руки в карманы кожаной куртки засовывает и медленно идет почти в метре от стены, обходит по касательной, безразлично наблюдая за агрессивной толпой, что-то неразборчиво орущей в этой какофонии звуков. На ринге очередной взмыленный мужик чистит морду другому такому же взмыленному мужику. Она больше за толпой следит; выплескивать жажду насилия с помощью оров, запахов крови и пота, наблюдать за тем, как люди добровольно избивают друг друга, выбивая весь дух, оказывается почти настолько же хорошим средством борьбы, как и допитая до дна бутылка «Джека». Она хмыкает и чуть ведет уголком губ, когда слышит, как одно из тел грузно падает на скользкий мат на ринге. Подходит ближе все так же лениво и медленно, наблюдает, наблюдает и не лезет в самую гущу. Не первую неделю уже приходит сюда, всякий раз остается незаметной. Руки в кулаки сжимает в карманах, носом тянет запах крови: разбили губы или бровь. И это вызывает почти животный интерес, она протискивается сквозь толпу ближе к рингу, чтобы посмотреть. Жажда насилия вспыхивает с какой-то невиданной силой; Джессику это не пугает, она даже не думает. Протискивается без каких-либо проблем, ее даже никто не называет охуевшей сукой, что для подобного места едва ли не достижение. Она смотрит совсем не так жадно, как наблюдает толпа. Она в этой сцене лишь сторонний наблюдатель, не более. Жгло бы глотку от виски, запах крови воспринимался бы привычнее. Здесь алкоголь, почему-то, не продают. Не официально. Несколько жирных и вспотевших от херовой вентиляции мужиков с мини-холодильниками, что больше на пакеты похожи, продают лишь пиво. Она допивает свою — уже третью — бутылку; не чувствует никакого тумана в голове. Хотя порой кажется, что именно благодаря алкоголю в голове этот туман и рассеивается. На эти бои она ходит так же, как люди ходят на терапию к психиатрам. Несколько раз в неделю, не нарушая график. Не выбиваясь из расписания. Пиво все же недостаточно крепкое, но хоть как-то желудок забивает. Джессика думает, что должна хоть что-то ощущать под звуки ломающихся зубов, под проливающуюся кровь и швыряние тел на слишком тонкие маты. Она допивает из стеклянной бутылки ровно в тот момент, когда верзила с жетоном и расцарапанным об пол лицом закуривает сигару, отходя от вырубившегося противника. Впихивает эту бутылку стоящему рядом мужику, от которого воняет тухлятиной, тот ржет с друзьями, бутылку у нее берет от неожиданности. И она слышит улюлюканья вслед, когда оттягивает гнущуюся струну перекладины и пролезает под нее. Отрубившегося как раз успевают оттащить, мужчина поворачивается к ней лицом, выпуская дым изо рта, указывая сигарой в ее сторону. — Женщина? — хрипло усмехается. — Кто вообще внес ее в список? Я драться с женщиной не стану. У нее губы ломаются несколько резкими углами в уголках, когда она куртку поправляет, лишь шарф снимает и кидает на пол. — Кишка тонка, зверюга? Язвит, последнее слово обращением выплевывает несколько презрительно, будто насмехаясь. У мужчины взгляд прямой, волосы на голове уложены несколько смешно, как ей кажется. Вроде бы растрепанные и линия роста мокрая, как и весь лоб. А он снова затягивается. — Говорил, что бить женщину не стану, — гаркает он в сторону от нее, обращаясь к стоящим у ринга организаторам. А ей хочется подраться; у нее кулаки чешутся. Ей бы почувствовать хоть что-то. Она через пару минут его на спину уложит, пару костей сломав по чистой случайности. Материться, харкнуть крови на пол или прямо в лицо. Ей все это нужно; она очерствела слишком сильно, она очерствела чересчур. И она брови выгибает, смотря в сторону организаторов. Если бы только они понимали, что она далеко не такая хрупкая — слово битым в пыль, в крошку стеклом на зубах скрепит — как на вид. — Дамочка, серьезно, — обращается тот, что в пиджаке, к ней. — Смотреть — это сколько влезет. А ломать кости себе будешь в зале, это не шутки. Толпа гогочет, толпа возмущается. Она всего на секунду пересекается со стоящим ближе к углу ринга мужчиной с жетоном взглядами. Чуть прищуривается, бросает почти неслышимое никем «что ж, ладно». И фактически отрывает кусок натянутого каната от ринга, когда поднимает с пола шарф и пролезает в сторону толпы. Кто-то охает, толпа снова галдит. Джессика воротник куртки поднимает, идет, не оборачиваясь, шарф-трубу обматывает дважды вокруг шеи. И уже заранее знает, что не вернется сюда через два дня. Нарушит свой привычный график, хотя планировала еще пару месяцев жить в том же ритме. На языке остатки привкуса дешевого пива; ей нужно что-то покрепче и подороже, ее желудок привык к бурбону, к виски. К чему-то в несколько раз крепче. Ближайший бар оказывается тут же за углом, и ей откровенно плевать на количество людей, на стоимость и прочее. Она просто усаживается за барную стойку, достает из кармана полтинник и говорит, чтобы ей налили «вон того янтарного пойла». Потому что ей все равно на названия; дыра внутри слишком огромная, чтобы забивать мозги названиями, которые она все равно забудет после первых трех глотков. После четвертого глотка ни обиды, ничего. После пятого ей уже плевать, что ее не пустили на ринг наравне со всеми. Просто сборище мудаков, не в первый раз она уже сталкивается с его типичными представителями. С алкоголем в желудке время течет странно; но спустя какое-то его количество она замечает, что чуть в стороне, через три стула от нее садится тот самый, с ринга, который отказался с ней драться, мотивируя тем, что она женщина. И Джессика не слышит, что он заказывает, она видит лишь дым от его сигары в воздухе, когда поднимается с места, прихватывая собственный стакан с еще недопитым пойлом. Этот стакан приземляется дном на поверхность барной стойки достаточно звучно рядом с ним. — Значит вот так проводят ночи херового типа рыцари? И он поворачивается в ее сторону, вытаскивая сигару изо рта и смотрит изучающе, смотрит внимательно. Джессика провоцирует этим своим «рыцари», прекрасно понимая, что в его рту такая же помойка, как и в ее собственном. Возможно, чуть похуже. — Давно кости не ломала или что? — и снова затягивается, дым втягивает, задерживая во рту. Она голову набок наклоняет, смотрит презрительно. — Не понимаю, с чего женщину вообще может тянуть на ринг. — А тебя понимать никто и не просил, — огрызается она в ответ, ладонью упираясь в край барной стойки. — Зарабатываешь этим на жизнь? Вот и зарабатывай. Я бы накинула еще двадцатку сверху за возможность сломать пару костей и не загреметь за решетку за это. Он хмыкает в стакан со своим пойлом — того же цвета, что и у нее, она замечает — и тушит сигару в пепельнице. — Не сломала бы. Сказано с такой уверенностью, что ее это только злит. Злит настолько, что она думает о том, что развязать драку в дешевом баре — вполне неплохая такая идея. Клише, но зато вполне сносное клише. — Это еще почему? — тон выходит то ли злой, то ли похуистичный. Что-то на грани, на размытой вискарем грани. Она все же тянется обратно к своему стакану и одним глотком допивает остатки. — Адамантий. Щурится, взглядом прикипая к чужому лицу. Пытается разглядеть хоть намек на шутку. Сейчас, конечно, много всякой дряни кругом. Только это не значит, что она поверит каждому встречному, что тот вдруг стал супергероем и бегает, натянув трусы поверх колготок, с молотком наперевес. Позерства не переваривает. И сама в супергерои не лезет, не для нее это. Копаться в чужом грязном белье — тоже так себе работа, но за нее хотя бы платят достаточно. Достаточно, чтобы платить по счетам, покупать нужное количество выпивки и не пересчитывать купюры в кармане каждый вечер. — Херня, — фыркает Джессика. Мужчина поднимает согнутую в локте руку, кулак сжимает. И она хочет бросить еще что-то едкое и саркастичное, но не успевает: тонкие лезвия разрывают кожу между костяшками, она брови выгибает. Без вопросов забирает его стакан, залпом выпивая то, что можно было на три глотка точно еще растянуть. Прокашливается, взгляд на него переводит. — Джонс. Джессика. — Логан. И она не уточняет, что это — имя или фамилия. Кличка или что-то еще; ей в самом деле все равно. Она лишь ладонью хлопает по барной стойке, подзывая бармена, и говорит, что ей нужно еще выпить. Покрепче. На марку ей плевать. Разговор у них не завязывается, Джессика только садится на стул рядом и глушит алкоголь слишком крупными глотками. Компания другого, в сущности, никому из них не нужна. Логан выводы делать не торопится, периодически косится в ее сторону не то с подозрением, не то с недоверием. Ей плевать; они пьют каждый сам о своем. Спустя три стакана она лишь спрашивает: — Весь скелет такой? Он хмыкает коротко, кивает так же. И она фыркает, делая новый глоток. Они идут на равных по количеству алкоголя; он не пьянеет, она пьет даже больше. Спустя еще три он бросает: — Мутация или просто любопытная девчонка, что ищет дерьма на свою задницу? И она одаривает его тяжелым взглядом, крутя стакан в ладони. Щурится, губы гнет в ломаных линиях, думая о том, что можно, конечно, разбить этот стакан ему в голову. Возможно, ему ничего и не будет. Но все же допивает и ставит стакан на поверхность барной стойки. — Тебе какое дело до меня, зверюга? Не переживай, надрать твою смогу одной рукой. Во второй раз выходит так же язвительно, как и в первый. Логан лишь усмехается, вновь прикуривая. И ее этот дым от сигары не душит, у нее глотку дерет от внезапных мыслей о Киллгрейве, о собственных руках в крови и чужом голосе в голове, приказывающим, что и как сделать. Залить все это виски — лучший вариант. И ей не нужна компания, но тот пьет молча, не лезет с разговорами по душам и не заводит разговоров о погоде. Они не похожи, это всего лишь мозг под алкоголем так убеждает. Потому что видятся первый и последний раз. Ну или же она все-таки проверит его адамантий на прочность, как и свои кулаки. И со стула она поднимается первой, чуть покачиваясь. А он не бросается играть в героя, лишь усмехается как-то презрительно, когда у нее желудок громким звуком скручивает, а она сама широко открывает рот, цепляясь за край барной стойки. — Туалет дальше по коридору и направо, — комментирует он, сигарой указывая туда, куда и сказал только что. — Обойдусь, — озлобленно бросает Джессика, вскидывая на него взгляд. И отталкивается от края барной стойки, не совсем ровной походкой идет в сторону выхода. Логан усмехается, чуть качает головой, внимание переключает снова на недопитый алкоголь в стакане рядом с рукой. Пора привыкнуть, что вся Америка так или иначе в мутантах, супергероях, жертвах экспериментов. Они кругом, везде просто. На секунду она показалась ему похожей на кого-то; взглядом со стороны. Только вот таких куча, а до «девчонки», как он назвал ее, она явно не дотягивает. Скепсиса не возникает; она и правда могла бы сломать ему что-нибудь. Попробовать — если точнее, разбить кожу до крови, до ошметков мяса, возможно, но сломать адамантий — нет, невозможно. И бар задрипанный, старый и запах в нем какой-то абсолютно херовый. Но хаотично, без какого-либо расписания, они так или иначе встречаются в этом баре. Порой она задевает его плечом и шипит «дай пройти», порой он хлопает по стулу рядом с собой, как только ее видит, и говорит бармену, чтобы тот оставил всю бутылку. И они не знакомые, не приятели и тем более не друзья; у них вкусы в выпивке сходятся — большего Логану и не нужно, в большем Джессика и не нуждается. Иногда он озлобленно кидает ей, чтобы она проваливала, а временами она подпихивает ему пепельницу, никак не начиная разговор. Это вроде как найти собутыльника, с поправкой на то, что не факт, что в следующий раз другой все еще будет здесь или же не раскрасит лицо из-за дурно прошедшего дня. Характеры не идентичные, но временами слишком похожие, чтобы возникла гармония. — Почему Адская Кухня? — как-то спрашивает Джонс. А он в ответ только качает головой, прочищает горло алкоголем, буквально полощет глотку остатками виски. — Почему подпольные бои? — отвечает с той же интонацией, что и у нее в словах сквозит. Задавать вопросы друг другу — даже редкие и вроде как логичные — они перестают быстро; сути в этом нет, смысла абсолютно никакого. Общение сводится к какому-то вшивому пониманию друг друга без влияния прошлого или какого-либо настоящего. Он не спрашивает, есть ли у нее семья, она не задает вопросов о его жене или детях — оба понимают, что абсурдно; было бы у них хоть что-то, они бы не вливали в себя алкоголь литрами, стараясь забыться. И Логан совершенно не удивляется, когда в один вечер она кладет на барную стойку рядом с собой зеркальную камеру. Знать о ней он ничего не знает, как и она о нем, в сущности. Им вроде как все равно друг на друга. И так проще, так просто легче. На подкорке сознания: нечего привязываться, если завтра эту твою привязанность на части раскидают кровавыми ошметками мяса, с драными лоскутами кожи. Они черствые чересчур оба, наверное. Слишком много дерьма хлебнувшие. В другой вечер он только заходить в бар собирается, когда замечает ее, валяющуюся в мусорных мешках, пьяную уже вусмерть. И она швыряет в него картонной коробкой из-под молока, перепачканной в тухлом яйце, когда он с усмешкой предлагает помочь ей подняться. — Зверюга, блядь, — ворчит, с трудом языком ворочая. — Я сама могу о себе позаботиться. И кидает в него несколько смятых, мокрых от какой-то жижи некогда-салфеток, что воняют похлеще, чем весь мешок, вместе взятый. А он лишь отмахивается и все же заходит в бар; это почти как взаимное безразличие с просветами чего-то чуть большего. Но эти просветы такие мелкие и незначительные, что о них можно и не вспоминать. Забыть со спокойной совестью и дальше считать, что все это — сплошное безразличие. Потому что если они не встретятся спустя пару дней в баре, если не встретятся спустя неделю или две, то вряд ли как-то отреагируют. Вряд ли станут искать другого, чтобы убедиться, что все в порядке. Это безразличие вплетено в характеры; а, может, с каждым их них слишком много дерьма произошло, да все еще происходит. А вот так — оно проще, оно легче и без каких-либо привязанностей. Самое то, прямо как нужно. Когда в одну из ночей в баре начинается стрельба, Джессика швыряет Логана через барную стойку. И это даже не спасение шкуры, не в полном смысле, пожалуй, но стоит того, чтобы презрительно фыркнуть, мысленно признав, что безразличие какое-то хуевое. И чем дальше, тем хуевее. Он только матерится, хватая ее за рукав кожанки, дергая на пол рядом с собой за стойкой. — Геройствовать потом будешь. — Протрезвею и морду тебе набью за это, — выплевывает она ему в лицо с кривой усмешкой. Но больше дергается, чтобы пойти и разобраться со стреляющими. И выходит это несколько добродушно, что ли. Хотя слово на языке горчит, неправильным кажется. Они оба слишком сильно по себе. И все же Джессика смотрит на него пристально пару секунд, дергается от очередного залпа, ладонями вокруг себя шарит, оборачиваясь. — Что? — спрашивает Логан то ли раздраженно, то ли насмешливо. — Камера, — выплевывает она коротко ему в лицо и дергается, подрывается на ноги. У него хватка стальная — и правда адамантий, видимо, — когда он хватает ее за руку и с силой дергает на пол так, что она больно бьется задницей. — Зверюга, блядь. — Твою камеру либо уже разъебали, либо не тронули. Узнаешь, когда эти ублюдки закончат со своей пирушкой, — выплевывает он ей в тон. И камеру, на самом деле, всего лишь швырнули на пол. Объектив в дребезги, карту памяти приходится вытаскивать, царапая пальцы. Джессика под нос матерится, думая, что стоило тех уебков самих под пули швырнуть. Камера-то дорогущая, она с двух крупных гонораров за совсем не чистые дела откладывала. И объектив в другом конце Нью-Йорка покупала отдельно. А Логан выходит из бара так, будто ничего и не случилось, лишь только поправляя на себе куртку. Она пытается не думать о том, что бар Кейджа был другим. Она пытается вообще ни о чем не думать; только камеру, блядь, жалко. Совершенно не удивляется, что на этой неделе они не пересекаются в баре, что в этом месяце они вообще не пересекаются. Им обоим не нужна компания; так правильно. Так до черта верно и необходимо. Это вроде как способ выживания, ну или какие там отмазки таким, как они, положено использовать? Повторять из раза в раз, будто мантру, всякий раз, когда ведут себя по-мудацки с окружающими людьми. Отмазка хуевая, отмазка давно не срабатывает. Но они оба в нее все еще верят, повторяют с максимально серьезно-проницательными выражениями лиц; гребанные лицемеры. Да и комбинация из них странная; слишком похожие, чересчур разные. Кто от кого отказывается первым — спорно, весьма спорно. Они всего лишь перестают пересекаться, вот и все. Так что чисто технически, их пути разошлись только и исключительно потому, что никто и не подумал оставить другому контакты. А в чем вообще смысл? Так же проще. Логан находит ее детективное агентство спустя месяц, чуть больше где-то. И кулаком бьет о дверной косяк, а она — заспанная, с похмелья; ничего нового, в прочем — открывает дверь рывком, ударяя ту о стену так, что стекло звенит, опасно обещая снова разбиться. Он дверь поймать или придержать даже не пытается, выглядит совсем не удивленным тем, что тем самым детективом оказалась его собутыльница. А она только фыркает, оставляет дверь открытой и уходит обратно в квартиру, неразборчивым «глотку сушит» сопровождая. И он не удивляется, когда слышит звон бутылок и мат со стороны небольшой кухни. — Раз пришел, мог хотя бы нормального пойла захватить, — ворчит она, возвращаясь обратно и усаживаясь задницей на стол, рядом с ноутбуком. Логан хмыкает и протягивает ей бутылку, которую она забирает достаточно резко. Крышку откручивает, первый глоток вливает тут же. — Так решил заскочить или решил подсобрать грязи на кого-нибудь? Если что, за бутылку меня не купить, не думай. Хорошая работа стоит хороших денег. — Если скажу, что скучал, поверишь? — у него тон не такой резкий как у нее, а Джессика только плечами пожимает и делает еще один крупный глоток. — Вот и не надо. И она предлагает ему сесть, бутылку ставит на стол рядом с диваном, шипит тяжеловесно, чтобы не притрагивался; принес ей, а значит это теперь ее выпивка. Джессика стаканы, заляпанные и местами жирные, приносит с кухни, те дном ударяются о поверхность стола с громким звуком. И она только с ногами на диван забирается, спиной к подлокотнику прижимается и смотрит внимательно на Логана, делая глоток прямиком из бутылки. Лишь затем чуть наливая на пару сантиметров жидкости в один из стаканов, что подпихивает ему. — Как дела, Джесс? — спрашивает он, залпом выпивая; а она только головой качает, намекая, что все, с него хорош, все остальное для нее. Джонс понятия не имеет, как относится к нему, как относится к этому «Джесс», как относится к тому, что продолжает делать со своей жизнью и после смерти Киллгрейва. Ноги на него закидывает и коротко бросает: — Дерьмо. И они продолжают пить; хотя пьет только она. Много и крупными глотками. Поднимается с дивана так, что ее ведет. Джессика хлопается обратно, бутылкой прикладывая Логана то ли в плечо, то ли в грудь, часть алкоголя проливая на него. У нее взгляд тяжелый-нечитаемый, когда он пытается забрать у нее бутылку. Пальцы почему-то не разжимаются, и он тянет у нее эту бутылку, а она рукой будто прилипла к стеклу, она за бутылкой тянется. Дышит на него перегаром, дышит на него алкоголем. — Равновесию полупустая бутылка мешает? — Логан звучит насмешливо, выглядит довольно серьезно. Джессика выдыхает заплетающимся языком: — Зверюга, блядь, — на пару сантиметром подается вперед, губами в его губы впечатываясь тупо. И она помнит, как уже куртку с него сдергивает, а потом вдруг отстраняется, хлопает его по щеке и говорит: — Хороший зверь. А Логан смотрит на нее пристально. Смотрит, как она с такой силой ставит бутылку на стол, что на деревянной поверхности остается вмятина от дна. Губы облизывает; это не вкус «Джека», это вкус такого же банально-колючего одиночества, как и у него. И он только удобнее разваливается на диване, расставив ноги в стороны. Из открытой двери в ванную слышно, как ее полощет, как она рвотой ободок унитаза пачкает. Пятки в коридор высовываются, когда с характерным звуком у нее очередной спазм. — Весело, наверное, искать компромат на людей, не трезвея вообще. — Завались нахер, зверюга, — хрипло повышает голос между позывами. И по звуку он снова определяет, что она блюет. Потом звук слива, потом удар двери о косяк, потом она возвращается и тут же тянется обратно к бутылке. — Ты не производишь впечатление того, кто язвит направо и налево. Оставь это мне, — шипит Джессика, делая крупный глоток. Смешивая вкус алкоголя со вкусом рвоты на корне языка. Она рот даже не прополоскала. Зачем, когда крепкий алкоголь и так справится со всем. Логан головой качает задумчиво, хлопает себя по коленке. И она смотрит на него пару секунд, наверное, делает еще два крупных глотка. Бутылка со звучным стуком возвращается на стол, очередную пробоину оставляя на поверхности. — Поцарапаешь меня своими когтями, сверну шею, — резко произносит она, буквально залезая на него, и не ждет ответа, язык в его рот проталкивает тут же. Логан давится этим вкусом блевотины, смешанной с виски. Его самого тошнить начинает, но зато в память врезается отчетливо; а он как наркоман, когда дело касается воспоминаний. Херово не помнить половину собственной жизни. Это вроде как новая строчка в графе «выживание». Пить, ебаться и потом продолжать повторять, что похер, совершенно похер. Логан не считает, сколько бутылок алкоголя они распили на двоих. Сколько раз и где потрахались. Это вроде как в порядке вещей, когда она хлопает его по плечу, пальцами сжимает челюсть и говорит, что зря он тогда отказался с ней драться. При равных условиях она бы в течении первых трех минут отправила его в нокаут. Или бы действительно попыталась сломать пару костей, которые костями назвать язык не особо поворачивается. В ответ он только прикуривает сигару; потому что она, может, и сильная, но кости у нее самые настоящие. Сломать ее в разы проще, чем сломать его. По крайней мере физически; а в моральное и прочую ерунду они не лезут. Джессика пьет не меньше, матерится, кажется, только больше. И безразличием пахнет так же отчетливо, как и вкус рвоты, смешанный со вкусом виски, у него во рту всякий раз, когда он подумает о ней. Логан вроде как не может определиться с тем, что он вообще делает дальше со своей жизнью. Возвращаться к Ксавьеру, снова связываться с Людьми Икc — это как пройденный этап. Каждый из них двоих сам по себе. И это теперь норма; это всегда нормой было. Вроде как собутыльники, которым бывает неплохо потрахаться; безразличие стоит чересчур четкое. Ровно до тех пор, пока в один из таких вечеров — четыре часа утра все еще можно назвать вечером? — за окном яркие неоновые вывести, за окном звуки погони и крики очередной жертвы какого-то там нарушителя закона. Адская Кухня не меняется, как и привычки Джонс. Джессика пьет, сидя без света, глазами уставившись в монитор ноутбука. — Принеси «Джима» из ящика на кухне. Здесь почти ничего не осталось, — говорит она, поднимая в воздух бутылку, у которой едва-едва что-то на дне. — Я не буду, — отзывается Логан, усаживаясь на диван, который с каких-то там пор (язвительное «с тех самых, как они там потрахались» ее голосом звучит в голове) стал его местом во всем этом сраче ее квартиры. — А кто говорил про то, что будешь ты? — отзывается она грубо, буквально передергивает. И смаргивает то ли сон, то ли туман от выпитого перед глазами. Стучит по клавиатуре быстро, принтер включается неожиданно и пашет листов на десять-пятнадцать, судя по звукам. Возможно, и больше. Системы никакой, одна хаотика. Хаотичности хоть отбавляй. У нее походка грузная, ее ведет в стороны, когда она встает со стула, доходит до принтера, чтобы забрать бумаги, и облокачивается на стол, берет паузу, потому что даже сесть сразу кажется трудным. — Серьезно, зверюга, — отзывается как-то заторможено, мысли в голове собирая и укладывая. — Раз пришел, принеси мне бутылку. Мне надо доделать к девяти утра. И только спустя пару часов, когда за окном уже светло, когда он стоит в дверях, Логан говорит, зачем пришел в этот раз. Логан говорит: — Ты заботишь меня, Джесс. А она фыркает, руками за поверхность стола держится, мысленно думая хочет проблеваться или нет; и отзывается своим обыкновенным тоном. — Давай без этой хуйни, зверюга. Нам обоим плевать друг на друга, — давит пьяный смешок, тянется за бутылкой. — Как и всему миру. Дерьмо, — льет «Джим» на стол, заливая ноутбук. Продолжает материться, поднимая компьютер над столом, смотря на эту лужу, смотря на упавшую на бок бутылку, из которой продолжает выливаться алкоголь. Тяжело выдыхает, отступая назад, все так же держит ноутбук в руках. Взгляд на него переводит откровенно заебавшийся: — Давай без этой хуйни. А повторять, наверное, и не нужно. У него эта картина твердо в памяти отпечатывается: она в испачканных давно чем-то джинсах, темной майке и с тяжелым, нетрезвым взглядом, с ноутбуком в руках, с которого стекает тонкая прерывающаяся струйка бурбона; лужа на поверхности стола, стекающий из бутылки на стол, на пол алкоголь. Логан прикуривает уже в коридоре, но сигара тоже идет в то же воспоминание, в ту же долбанную ассоциацию.