Булаткин

      — Ты посмотри на него, такой маленький. И ручки, и ножки… беззубый гномик.       Клава щебечет над ребенком, крепко прижимая его к себе и улюлюкая. С лица девушки не сходит теплая улыбка, она то гладит малого, то легонько касается губами его лба. Кока отлично ладит с детьми — так все говорят, а на этот раз в словах убедился и я.       Принеся «сына» в офис, я морщился от его непрекращаемного визга и хныканий, не в силах даже понять, что ему надо. Свалился на меня, как снег на голову. Просто пиздец, в общем, других слов не подобрать.       — А как зовут-то тебя, гномик? — сладким голосом спрашивает блондинка ребенка, но тут же поднимает глаза на меня, кивнув.       — Не знаю, как точно, — я пожимаю плечами и шумно выдыхаю. Все это начинает напрягать. — Но я зову его Михаилом. Как по мне, с отчеством сочетается прекрасно, — усмехаюсь. Оставлять малого у себя после нахождения матери и в мыслях нет. — Да и не вычурно. Знаешь, не люблю я, когда имена детям каверкают: то Феликсом назовут, то Евангелиной. Разве это нормально?       Клава усмехается и в очередной раз касается кончиком пальца носа ребенка, вызвав у того бурю восторга. Кажется, девушка впечатлена сделанным не меньше малого, и это забавно.       — А что ты будешь делать в туре? Через неделю же? — спрашивает Клава. Она поднимается с кресла и, убаюкивая, подносит мальчика ко мне.       — Я отзвонился маме, она прилетит через четыре дня.       Певица протягивает мне ребенка и я аккуратно прижимаю Михаила к себе, чувствуя, как он начинает хныкать, дергая ручками.       — Чужих детей проще успокаивать, Егор, — Кока жестом показывает, как я должен взять малого, чтобы тот перестал истерить. — Мама заберет его в Пензу?       — Нет, она поживет месяц у меня, — скулы дрогнули, но я изо всех сил пытаюсь скрыть злость, копившуюся во мне еще с того самого момента. — У Михаила нет ни документов, ничего. Я просто не могу даже билет ему купить, — на вопросительный взгляд блондинки лишь отвожу глаза. — Мне же подкинули его, положили под дверь, как вещь. Записку еще оставили, мол, Егор, вот твой сынок, заботься о нем. А пока не найдется мать, я и сделать ничего не смогу.       Тимур и Пашу, прождавшие меня уже лишних полчаса, в кабинете встречают с ухмылками. Я ждал, что один из них скажет «доигрался» или «видишь, к чему привело твоё поблядунство», но Юнусов лишь покачал головой. Поставив переноску с ребенком на стул, я сажусь на соседний, закинув ногу на ногу, и протягиваю документы, которые попросила передать начальству мой менеджер.       — И еще, насчет тура, если последний концерт в Питере все-таки сорвется, я не расстроюсь. Мама должна вернуться домой двадцатого, а Михаила не с кем оставить.       — Насчет ребенка не беспокойся, я могу забрать его себе, — за спиной отзывается Натан, присутствие которого я сразу не заметил. — Все лучше, чем доверять сына посторонним людям.       Закатив глаза, поворачиваюсь к Тимуру и Пашу. Поняв, что я снова обратил на них внимание, блэкстаровцы замолкают, продолжая ехидно улыбаться.       — Ну пиздец, давайте все надо мной посмеемся теперь, ага, — раздраженно произношу я. Во мне бурлят различные чувства, от ненависти до недовольства, ведь придется потратить кучу времени и сил на ребенка и поиски мамаши. — Заебись, наверное, тыкать пальцем в того, у кого случился тотальный коллапс? Как дети маленькие: смеетесь над тем, у кого писюн короче.       Забираю Михаила, стараясь не разбудить, ведь он только заснул, и уверенным шагом иду к двери. К черту этих двух, хуже баб, любят перетереть кости кому не поподя. В голове собираются части плана моих дальнейших действий, что сказать и кому позвонить, и я останавливаюсь на пороге, чтобы посмотреть, не оставил ли я на столе телефон. Но нащупываю его в кармане и покидаю отныне ненавистный мне кабинет.       — Ты, видать, всегда выигрывал в ваших детских соревнованиях, — вслед мне говорит Тимур. — Через всю Россию потянулся, раз столько девок повидал.       Хочется посильнее хлопнуть дверью, но это уж точно разбудит маленькое плаксивое чудовище. Сильно сжимаю лямки переноски. Да уж, все ещё хуже, чем я думал.       Уже на входе меня догоняет Натан. Первым делом заглянув в переноску, улыбается, что немедленно передается мне, несмотря на всю хуйню, которую я пережил за ближайшие несколько дней. Артист хлопает меня по плечу.       — Не обращай внимания, — говорит он, продолжая сжимать плечо. — Сам знаешь, с какой страстью все наблюдали за твоей личной жизнью, особенно, после объявления тебя самым завидным холостяком Европы. А сейчас такое… почему бы не посудачить?       — Делать больше нечего, — хмыкаю, потерев переносицу. — Удалось поспать сегодня лишь несколько часов, потому что малой орал. Невозможно. Как ты вообще справляешься?       — Не забывай, что Дамир уже взрослый мужик, — смеется Нат. Он смотрит на наручные часы и вглыдывается в лестничный пролет, будто кого-то ждет. Малой сопит, даже не реагируя на шум в офисе и голоса. Вот бы ночью так сладко спал, как сейчас, иначе через пару дней я просто превращюсь в зомби с провалившимися глазами и с полным отсутствием желания что-либо делать. Наконец Натан поворачивается ко мне. — Ты, правда, звони, если помощь нужна будет. В конце концов, у меня тур кончился и концерты только в столице.       Благодарно киваю и выхожу из офиса следом за Мировым. Надеюсь, мне не понадобится его помощь, и я уже через несколько дней вручу Михаила матери или, на крайний, органам опеки.       Достаю из спортивной сумки кроссовки и теплую мастерку, потому что на улице заметно похолодало, по сравнению с утренним солнцем. Сегодня был сложный день, особенно выступление на Красной пресне с утра, и к пяти часам вечера я уже выжат.       За дверью слышатся вопли детей, неразборчивые слова и просто визг, а вскоре она открывается, и вся ребетня вываливается в комнату с кабинками.       Светленький голубоглазый мальчуган, одетый в шорты и майку, бежит ко мне, раскинув в стороны руки. Следом за ним перед моими глазами рисуется воспитатель, молодая женщина с короткой стрижкой и вечно недовольным взглядом. Миша плотнее прижимается ко мне и одной рукой цепляется за шею.       — Что опять натворил? — обращаюсь к малому, кротко взглянув на девушку. Поправляю съехавшую майку и прошу Мишу переодеться, а сам отхожу в сторону, чтобы поговорить с воспитателем.       Она всегда так испуганно смотрит на меня, в особенности, когда дело касается этой мелкой шкоды. Нависаю над девушкой, прижавшись к стене.       — Ну, вещайте.       — Н-ничего такого, только случайно разбил стакан, — дрожащим голосом отвечает та, что вызывает у меня улыбку.       — Я все оплачу. Еще что есть?       Отрицательно вертит головой и отводит взгляд, когда я строго смотрю на нее. Не могу понять, почему такая с виду милая особа запугивает детей, ведь она сама ведет себя как ребенок. И сегодня опять поджимает хвост, стоит мне только сказать ей что-то твердо.       Миша натягивает мастерку и, еле волоча спортивную сумку, подходит ко мне.       — Ну что, трепатель нервов и раззоритель кошелька, пойдем? — тон заметно смягчается, хотя воспитатель говорит ему «больше так не делай». Забираю у малого сумку и, накинув на плечо, спускаюсь. Ребенок плетется следом.       Лишь когда мы садимся в машину, и я пристегиваю Мишу к креслу, на глазах у малого наворачиваются слезы, но он молчит и отворачивается к окну.       Хлопаю его по плечу, но тот не реагирует и только тихонько всхлипывает.       — Эй, дружок, ты чего?       — Прости, пап… Я постоянно что-то ломаю и кого-то бью, а это злит тебя, — бормочет тот себе под нос, вытирая градом льющиеся слезы. Миша упрямо не смотрит на меня, видимо, боясь, что я припомню ему стакан.       Выруливаю с главной дороги к магазину детских игрушек, так кстати появившемуся у меня на пути. Затормозив, отстегиваю малого и сажу себе на колени. Опустив глаза, ребенок теребит край мастерки.       — Ну-ка прекрати ныть, — говорю ему я. Не строго, не требовательно, а даже слишком заботливо. — Сэр Михаил, разве рыцари плачут?       Малой поднимает голову и еле заметно улыбается, но тут же его голова падает в ладони. Хотел скрыть, что уже и не расстроен вовсе от меня, но у него это плохо выходит. Щекочу ребенка, наблюдая как тот борется с улыбкой.       Невольно засматриваюсь на него: пухлые щечки, выразительные глаза, светло-русые волосы, спадающие на один бок. Однажды мне сказали, что малому только татуировок не хватает да бороды, и тогда нас точно не отличить. Я не поверил.       Да и сейчас не верю, потому что уже третий год вдалбливаю себе в голову, что мне подкинули чужого ребенка. Даже само осознание того, что Мишу бросили, оставили мне на попечительство, вечно рисует в мозгу не слишком яркие картинки. Я не могу привыкнуть к малому, хоть и спустя столько времени, нас будто отделяет невидимый барьер, ощутимый почему-то только для меня.       Довольный, что Миша успокоился, я принимаю его в свои объятия. Ребенок жмется ко мне, а мне и ничего не остается, как ответить ему.       — Давай купим тебе новую машину, а то прошлая совсем сломалась после потопления в море. Хорошо?       В день рождения Миши собираются только самые близкие люди. Арендовали беседку в лесной зоне и отправили приглашения, в первую очередь, друзьям малого.       В ожидании гостей, мы с Марвиным, который пришелся по душе Мише, украшаем беседку для торжества. Родителей сегодня не будет, но я обещал отвезти им внука чуть позже, когда детский сад закроют на ремонт.       Марвин вешает последний шар и цепляет табличку «с днем рождения» под крышу беседки. Я развожу костер в специально обрудованном и обставленном камнями кострище. Мангал, чтобы приготовить любимые куриные бедра для малого, уже во всю дымится.       Пришлось объехать кучу магазинов, чтобы купить именно то, что хотел Миша. Год назад я отправил его на секцию футбола, и теперь в чете Булаткиных растет футболист. Но я не думал, что так непросто будет достать мяч самой крутой фирмы, да еще и с автографами одной из команд!       А вечером Натан отводит меня в сторону, подальше от детей.       — Ты почему даже в такой праздник не можешь дать ребенку больше любви, Крид? — возмущенно произносит Миров. Он провожает взглядом бегающих у костра мальчуганов и возвращается ко мне. — Разве не видишь, что Миша нуждается в этом?       — Он счастлив, — отвечаю я, пожав плечами. — Сегодня его мечта сбылась.       — А ты думаешь, что мальчик реально хотел мяч? Черта с два! Ты так ничего и не понял, Егор, — укоризненно смотрит на меня и качает головой. — Ему нужен отец, и все твои подарки, которыми ты практически заваливаешь Мишу, ему ни к чему. Поверь мне, это так. Ему нахрен не нужен этот мяч. Видишь, валяется у машины? Открой глаза наконец, Егор, и будь менее черствым к своему сыну.       Мы пересекаемся взглядами, и я замечаю, что Нат расстроен. Он слишком семейный человек, поэтому и мои отношения с Мишей его волнуют не меньше своих с женой и сыном.       — Но что я могу поделать с собой? Это не мой ребенок, просто подкидыш.       Не успеваю ничего сообразить, как Миров хватает меня за воротник и прижимает к стоящему позади дереву.       — Так, сука, почему же ты его не отдал, когда нашел мать? — сквозь зубы спрашивает тот.       — Потому что она — конченная тварь, отказалась от Миши, — шиплю я, но попытки оттолкнуть блэкстаровца ничем хорошим не заканчиваются. — Хотя знаешь, раз я такой хуевый отец, то, пожалуй, ты прав. Сделаю это при первой возможности.       Практически вжав меня в дерево так, что кора впилась в лопатки, Миров замахивается. Но прежде, чем он ударит меня, его окликивает жена, и Нат моментально отступает. По его взгляду видно, что он разочаровался во мне. Ну что ж поделать, такой уж я.       Машина идет ровно, иногда подскакивая на ямах, усеявших дороги Москвы после сильного ливня. Мелкий спит, склонив голову к стеклу и приоткрыв рот. Дурное чувство. Не могу поверить, что я это делаю, но больше всего меня тревожит мысль, как рассказать обо всем Мишутке. Ну как я ему скажу, куда мы едем? Для ребенка это будет настоящим шоком. Надеюсь, я не забыл взять все нужные документы.       Одной рукой шарю в рюкзаке и нащупываю папку.       Крепко держу руль, выводя авто то вперед, то замедляя, чтобы пропустить спешащие машины.       — Пап, долго еще ехать? Просто я так устал в школе, — слышу сонный голосок ребенка и мельком смотрю на него. Мишутка потягивается, жмурясь, а после часто хлопает глазами, чтобы прогнать сон.       Я и не заметил, когда малой стал правильно выговаривать букву «р», не картавя. Мы рычали каждый день, в каждом слове выделяли именно эту букву и просто дурачились, изображая свирепых тигров. И у нас получилось. Хотя, честно признаться, я скучаю по этим временам.       «Нельзя говорить. Нельзя говорить раньше времени.»       — Сегодня встреча важная у меня, — сочиняю на ходу, и после каждого слова появляется неловкая пауза. — И я же не мог оставить тебя одного наедине с приставкой. Выучишь все команды, все удары, и тогда я точно не смогу тебя одолеть.       — Так же не честно, пап, я бы так не поступил, — складывает руки на груди и притворно дуется. Вот актер. Смеюсь.       — А разве честно есть мои конфеты? — подыгрываю ему я, отвечая обиженным тоном.       — Раскусил, — в таком же духе говорит Мишка, вздохнув.       Легонько пихает меня в плечо. Хочется остановиться и надрать этому шкодливому ребенку задницу, защекотать до смерти, зацеловать, накормить самым вкусным мороженым, а потом вместе лечиться от ангины. Куда я без него.       Прокручиваю в голове все картинки прошлого, понимаю, что Натан был прав. Как бы внешне мы не выглядели хорошей семьей, настоящим отцом я не был никогда. И все мои мысли, все то, что я надумал про ребенка: лучше бы малой жил у других людей, а не печалился из-за моего к нему отношения.       И какого черта я вообще так поступал? Я ведь сам воспитывался в прекрасной семье, так почему же не мог воспроизвести все?       Трясу головой, чтобы освободиться от негативных мыслей и отвечаю на улыбку сына. Сегодня он наконец сможет осуществить свою мечту.       Как только мы сворачиваем к огромному зданию, позади которого расположено футбольное поле, Миша меняется в лице. Он точно узнал это место, ведь был тут со мной несколько месяцев назад на матче. Мне так нравится наблюдать за его реакцией, что я невольно засматриваюсь и чуть не въезжаю в сетчатый забор. Малой припал к окну, разинув рот.       — Это то, о чем я думаю, пап? — медленно, словно его язык еще не отошел от приема стоматолога, спрашивает сын. Я киваю. — О-фи-геть! — восклицает тот, но тут же закрывает тот. Наверняка вспомнил наш недавний серьезный разговор на счет плохих слов.       — А кто сегодня играет?       «Ты, сынок.»       Но я молчу, лишь загадочно улыбаясь. Кажется, несколько сотен метров до мужской раздевалки будут для парня настоящим испытанием.       Закидываю на плечо рюкзак, в котором так старательно спрятал его спортивную форму и купленные в подарок, плюс к основному, новые бутсы, сине-красные. Тяжело сдержаться, ведь осознание того, что сейчас я миллионно осчастливлю сына, не дает мне спокойно идти.       Мы проходим через заграждение, и нашему взору наконец открывается стадион, с зеленым полем и белыми многочисленными сидениями. Идя мимо здания, Мишутка посмотрит то в одну сторону, то в другую, заглядывает в окна на первом этаже.       Миновав охрану, я веду сына на второй этаж, а потом по длинному коридору, вдоль которых тянутся раздевалки. Нам навстречу попадаются ребята, идущие кто с мячом, кто с сеткой для ворот, и малыш провожает их восторженным взглядом и открытым ртом.       Наконец мы добираемся до зала, из которого слышны голоса. Пропускаю Мишу вперед, подтолкнув, когда тот застывает на месте, разглядывая фотографии на стене.       — Здравствуйте, — только мы входим в зал, нас зовет тренер. Мужчина сорока лет, одетый в спортивный костюм цвета триколор, машет ребенку рукой. Жму ему руку. — А ты значит Михаил? Михаил Булаткин.       Малой кивает, все еще находясь в трансе.       Мы еще недолго болтаем и вскоре тренер просит Мишку переодеться и показать ему, на что способен. Вопросительно на меня посмотрев, сын разводит руками, мол, формы нет.       И знаете, что я почувствовал в тот момент, когда вручал ему новую обувь и одежду? Облегчение.       Я сильно накосячил, ведя себя как последний идиот, взяв покровительство над ребенком и не выполняя своих прямых обязанностей. Я не стал для него настоящим папкой, таким, о котором мечтают все мальчишки. Все потому, что не признавал своих рук в этом странном деле. Пока не увидел ее — девушку, с которой провел целый месяц в теплых отношениях и которая сбежала от меня, признавшись, что влюбилась, но застав меня с другой. А когда я нашел ее, послала меня нахер, мол, убирайся к своим шлюхам. Разве я мог доверить малыша этой ненормальной?       И тогда мне все стало понятно. А Мишка с годами все сильнее походил на меня.       — Ну что, как обычно под тринадцатым? — спрашивает Натан, протягивая мне баночку колы и садясь рядом.       Стадион полон зрителей, все галдят.       — Конечно, — киваю ему. — Сегодня важный матч, и Мишка долго тренировался. Сегодня его поставили в нападение.       Миров всматривается в собравшихся вместе ребят у левых ворот. В красной форме и с белыми номерами на спинах, юные футболисты, кажется, в очередной раз проговаривают тактику.       «У них все получится»       Мандраж. Как же я переживаю, черт возьми!       А в раздевалке все кричат, повторяя одно и то же. Булаткин, Булаткин.       Потому что мой сын — самый лучший в мире. Лучший футболист, лучший, друг, лучший ребенок, просто лучший.       — Молодец, Егор, что не спасовал, — в очередной раз за сегодня говорит мне Нат. — Хотя, честно говоря, сначала я даже поверил в то, что ты сдашь Мишу в детский дом. Захочешь лучшей жизни.       — Не говори ерунды, — отмахиваюсь. — Булаткины своих не бросают. И да, я счастлив.