Painkiller

Просыпается резко, словно выпрыгивает из воды. Распахивает веки и тут же полностью прогружается. Цепко осматривает комнату, пытаясь вычленить источник беспокойства, и сразу же взглядом натыкается на массивную фигуру, развалившуюся на его компьютерном кресле, надсадный скрип спинки которого Питера и разбудил. Скрип стула, а не, скажем, распахнувшегося окна, или звук, с которым незваный гость перемахнул через подоконник. Странно, очень странно. И тут сами собой вырисовываются два варианта: либо, пока они не виделись, Дэдпул был покусан Бэтменом и приобрел еще какие-то суперспособности, либо чутье Питера больше не воспринимает того угрозой. А так как костюм у бугая в маске самый что ни на есть привычный, черно-красный, без прилепленных к голове скотчем ушек или наспех сооруженного из покрывала плаща, то куда вероятнее – второе. За-ши-бись… Вот они и до этого добрались. Питер потирает щеку и натягивает повыше одеяло, прикрывая плечо. Ждет. Реплики. Подъебки. Сюсюканья. Да хотя бы попытки пригвоздить его катаной к матрацу, чтобы не дергался, господи. Чего-нибудь. Только минуты идут, а Уилсон остается неподвижным. Упирается локтями в раздвинутые колени, смотрит вниз. Тишина затягивает и пугает. Давит на уши. Питеру кажется, что он глохнет. Становится невыносимо жутко, пускай и вскользь. Всего на мгновение. Так, цепануло, как если бы чужим шарфом по лицу провели, и пропало. Вздрагивая, сбрасывает с себя это ощущение вместе с одеялом. Решительно садится на кровати и едва не вздыхает от облегчения, когда слышит, как негромко скрипят пружины в матраце. – Эй? Даже не поднимает головы. Пялится на свои перчатки, и в потемках кажется, что не дышит. Питер медленно втягивает воздух в легкие носом и вроде как начинает понимать, что это все значит. Окей, ладно. Поднимается на ноги и первым делом подходит к окну. Щелкает шпингалетом на деревянной раме, чтобы еще больше не выстудить комнату, и оборачивается к персональному источнику своих… Нет, не несчастий – к своему персональному источнику гиковского порно с единорогами, жирнющего фастфуда и постоянного ощущения пристального взгляда меж лопатками. Ладно, хорошо, взгляд он чувствует примерно на полметра ниже лопаток. И частенько – не только взгляд. Но это уже частности и не важно, правда? Питер считает, что не важно. Не сейчас, по крайней мере. Осторожно, готовый отскочить в случае чего, приближается к наемнику, краем глаза замечая, что тот свалил всю одежду Питера комом на пол, а то, что не упало – измял задницей. Приближается и, помедлив, опускает ладонь на широкое плечо, обтянутое красно-черной материей. Костюм оказывается весь покрытым микроскопическими каплями дождя. Не холодными, нет, Дэдпул излучает тепло не хуже любого из обогревателей и горячий даже сквозь плотный спандекс. На прикосновение не реагирует тоже. Питера напрягает то, что он молчит. Чудовищно напрягает, если честно. С каждой минутой все больше. Потому что это чертов Уэйд, чертов Уилсон! Человек, или почти, который частенько не затыкается, даже когда спит. А иногда его прет так сильно, что для того, чтобы дать Паркеру возможность вставить хоть слово, ему приходится зажимать рот ладонями. Он пиздит, притаившись в засаде. Пиздит во время охоты на очередную цель. Пиздит, когда в душе и когда жрет. Пиздит во время секса и даже делая минет. Пиздит, пиздит и пиздит… Питер пробует позвать снова, только на этот раз еще и легонько встряхивает, дернув за плечо, ладонь с которого он так и не убрал. Уилсон медленно выпрямляется и наконец поднимает голову. Поднимает и просто пялится на Питера через белые пластиковые линзы на своей маске. Не пытается усадить к себе на колени, облапать или хотя бы шлепнуть по прикрытому только свободными спальными шортами заду. Питер утверждается в своих догадках. По крайней мере, он понимает, что происходит. Кажется. Прикрывает глаза на мгновение, мысленно прощается с возможностью худо-бедно выспаться перед грядущим семинаром и тянется к закрепленным на спине наемника катанам. И только тогда тот дергается, его правая рука почти что сжимается на запястье Питера, но в последний момент соскальзывает, позволяя разоружить. Катаны, после – разгрузка на поясе, чтобы снять которую, кстати, Питеру пришлось встать на колени прямо между чужими раздвинутыми ногами и чуть оттолкнуть Уэйда к спинке кресла. И ничего! Ни одного пошлого комментария, ухмылки или ладони, надавившей на затылок. Паркер всерьез задумывается о том, что будь эта груда мышц и безумия его питомцем – он бы уже на всех парах мчался к ближайшему ветеринару, бестолково размахивая руками и вопя о том, что им нужна срочная помощь. Им она и нужна… Да только Дэдпул – не хаски и даже не хорек. И нет в Нью-Йорке такого врача, который мог бы ему помочь. Но зато есть он, Питер Паркер. Он, Питер, который только что покончил с застежками набедренной портупеи и осторожно отложил ее в сторону рядом с тяжеленной, наполненной патронами и бог знает чем еще разгрузкой. Катаны мирно стоят, прислоненные к письменному, заваленному внутренностями безвременно почившего тостера и тетрадками столу. Принимается за перчатки. Стаскивает по одной, расстегнув фиксирующие у запястья липучки. Сжимает ненормально горячие пальцы в своих. Сильнее, чем мог бы позволить себе, держа за руки тетю Мэй или когда-то давно – кажется уже, что в прошлой беззаботной жизни, – Гвен. Питер мотает головой из стороны в сторону, отгоняя непрошенные воспоминания. Нельзя расклеиваться сейчас. Не его очередь. Ведет пальцами по плотным шершавым шрамам, мозолистым ладоням и кривоватым, крепким, словно черепаший панцирь, пожелтевшим ногтям. Стискивает еще раз. До хруста суставов. Уэйд только чуть приподнимает голову, глядя поверх темной растрепанной макушки Паркера. Питер берется за шнурки на берцах. Справляется с ними в считаные секунды. Стаскивает по одному и к своему удивлению не обнаруживает никакого запаха. Только хлорка и йод. Возможно, еще какая-то стерилизующая дрянь. Словно перед тем, как завалиться к Паркеру, Уилсон отмокал в перекиси водорода. Все больше и больше не по себе. Куртка, под которой ничего нет, и тяжелая бляха ремня. – Вставай. Никакого отклика, и тогда Питер сам, ловко поднявшись на ноги, тянет за собой безвольно опущенные руки. – Давай же, Уилсон. Я могу унести тебя сам, но тогда буду припоминать об этом при каждом удобном и не очень случае, пока ты не озвереешь настолько, чтобы застрелить меня. Хруст чужих суставов, кресло чуть отъезжает назад. Уилсон послушно становится босыми ногами на средней паршивости ковер, валяющийся на полу в комнате Паркера. – Вот так, молодец. Питер стаскивает с него куртку, не глядя бросает на пол, берется за тугую пуговицу штанов. Он еще никогда не раздевал его в полной тишине. Он, если подумать, вообще редко его раздевал. Кое-кто предпочитает трахаться в полной амуниции, лишь приспустив штаны. Расстегивает ширинку, чуть прикусывает губу. Тянет за шлевки, в которых болтается ремень, вниз. На колени снова. Чтобы помочь переступить. На колени, и на этот раз даже смутно надеясь на то, что сильная пятерня схватит за челюсть и дернет куда надо. Он уже и не против, честно. Лишь бы только покончить с этим странным трансом. Но руки – плетьми вдоль тела, и даже член, на который Питер фактически дышит, не проявляет никакой заинтересованности. Окей, вот теперь он понимает, насколько все плохо. Просто чудовищно плохо. Остается только маска. Питер поднимается на ноги и, немного подумав, решает не снимать ее полностью. Не сейчас. Привстав на носки – он офигеть какой низкий, оказывается, – расстегивает сзади одну из липучек и закатывает спандекс до переносицы, освобождая подбородок и бледные губы на фоне свежих, даже в темноте заметных рубцов. Берет его за руку и тащит в сторону кровати. Надавив на плечи, усаживает на матрац и, уложив полностью, отталкивает к стене. Уилсон безропотно подчиняется и поворачивается на бок, лопатками вжимаясь в старинный постер. Иначе им вдвоем попросту не уместиться. Полуторка Питера даже близко не похожа на траходром в квартире Уилсона. Зато чище примерно процентов на триста. Паркер устраивается чуть выше, запихивает свою руку под тяжелую пустую башку и забрасывает ногу на пышущее жаром бедро. Натягивает одеяло на обоих. – Плохой, плохой паучок. Тетушка Мэй посадит тебя под домашний арест, если найдет голого мужика в твоей милой, кукольной постельке. «Плохой, плохой паучок» может выдохнуть наконец. Нет, он привычно закатывает глаза и даже шлепает ладонью по чужому плечу, но в глубине души ему становится намного, намного легче. – Формально – ты не совсем голый. Маска прикрывает задницу, которой ты думаешь. На самом деле, у тетушки Мэй ночная смена в больнице, и Питер ни за что не поверит, что Уилсон не знает, что ее нет дома. Трижды «ха». Невнятное бормотание в ответ, и снова проваливается в ступор. Питер прислушивается к его дыханию и двигается еще ближе. Оплетает руками и почти забирается сверху. И как назло нужных слов не находится. Не знает, что сказать, подобраться с какой стороны. Хандрящий Дэдпул – плохой Дэдпул. Сам черт не знает, что может стрельнуть в его бедовую голову. Питер этого допустить не может. Равно как и очередного срыва тоже. Не так скоро. Лежат в абсолютной тишине. Разве что какая-то ночная нечисть легонько стучит в запертое окно. О стеклину бьется, и Питер никак не может определить, птица это или какая-то особо крупная муха. Кого это ебет, в самом деле? Шероховатая ладонь, помедлив, опускается на его бок и чуть ведет вверх, сминая мягкую, пригодную лишь для сна футболку. Настолько старую и заношенную, что ее приходится прятать от тетушки, чтобы не выкинула. – Поговоришь со мной? – решив, что подходящий момент настал, осторожно спрашивает Питер и чувствует равнодушное пожатие плеч в ответ. – Это как? Ты сам не знаешь, можешь говорить или нет? – Угу. – Окей, тогда я могу поболтать с Белым и Желтым. Хей, как вы там, чуваки? Кто расскажет паучку, чем на этот раз прибило нашего общего Уэйда? Питер ожидает потока болтовни. Пошлостей. Ругательств. Тишина в ответ. Уилсон тяжело сглатывает и еще раз ведет плечом. – Их здесь нет. – Как это? – Питер даже теряется. Он настолько свыкся с мыслью о том, что технически ведет диалог не с одним, а сразу тремя разной степени ебнутости собеседниками, что отсутствие двоих из них кажется ему диким и неправильным. Что ты сделал с ними, Уэйд Уилсон? А главное, когда Питер сам умудрился поехать крышей и даже не заметить, что это произошло? – Так… – Голос кажется пустым и выцветшим. Односложно отвечающий Дэдпул сразу же поднимается в списке страшных вещей на десяток пунктов. – Они сваливают иногда. Молчат несколько дней после. – После чего? – настороженно интересуется Паркер и по тому, как расслабленно лежащая на его ребрах ладонь стискивает ткань, предугадывает ответ. Только вот сдыхал Уилсон у него на глазах не меньше пяти раз и всегда, очнувшись, принимался пиздеть без умолку. Чем отличается этот? – После того, – упрямо, как маленький ребенок, повторяет Уэйд и ведет по обнажившейся ключице Питера носом. – Ты слишком любопытный, паучок. Любопытный, это точно. Не был бы он таким любопытным – хрен бы связался с чуваком, способным катаной разрубить легковушку и подрачивающим на «Время Приключений». Питер решает не лезть к нему. Все-таки у каждого из них есть свои секреты. Слабо представляет, сколько на часах, и больше не надеется уснуть. Поглаживает кончиками пальцев маску и то и дело натыкается на раздражающие липучки. Жуть как хочется разодрать их, стащить последнюю деталь костюма и отбросить на пол. Он уже видел, в конце концов. И лицо, изъеденное струпьями, и даже как выглядит только что склеившийся после выстрела из дробовика череп. Запрещает себе делать это. Ждет, когда природная болтливость возьмет верх, ну или голоса вернутся. И потом, если бы Дэдпул так сильно жаждал побыть один, то явно выбрал бы какую-нибудь крысиную нору для отсидки, а не его, Питера, комнату. Значит, все это лишь вопрос времени. Рано или поздно заговорит. Питеру нужно только запастись терпением. С ними уже было подобное. Всего раз, но… Паркер думает уже, что можно было бы перетащить бук поближе и что-нибудь почитать, когда Уилсон начинает бормотать себе под нос. Не то спорить, не то пытаться избавиться от лишних мыслей, выболтав их из своей головы. Питер продолжает терпеливо ждать и особо не вслушивается. Знает, что все это не для него, да и вообще вряд ли несет какую-то смысловую ценность. С течением минут бормотание становится более разборчивым, и Питер может вычленить отдельные слова. – Это все боль… Боль виновата. Сказать ему. Рассказать паучку. Паучок поймет. Паучок склеит это. Склеит паутиной. И порядок, все будет в порядке. Питер боится вмешиваться, боится, что поток излияний угаснет, стоит ему только подать голос, но иначе не выходит понять. Слишком оборванно. – «Склеит» что? Вопреки всем опасениям, Уэйд оживает и осторожно, так, чтобы не сбросить узкую ладонь со своего плеча, стучит указательным пальцем по своему черепу. – Ее. Ее склеит. Достала меня. Болит. Не выходит выскрести. Высверлить тоже не выходит, – плаксиво жалуется, а Питер внутренне холодеет. Несмотря на исцеляющий фактор Дэдпула, одно из последних, что Паркер хотел бы увидеть, – так это то, как Уилсон вскрывает свой череп и выгребает мозги. Отнюдь не метафорически. – Так у тебя болит голова? – осторожно уточняет Питер и получает сразу серию энергичных кивков в ответ. – Болит. Настолько болит, что я схожу с ума. Совсем-совсем, паучок. Настолько, что Белый и Желтый свалили в ебеня, бросив меня одного разбираться с этим. Настолько, что я трижды сдох в Никарагуа, не выползая из номера, и пару раз в самолете по пути сюда. Еще в своей халупе разок и половинку, пока паучок дрых, не замечая меня. – А обезболивающие? – понимая, что болтает глупости, все-таки спрашивает Питер, и большой рот Уэйда кривится. – Не берут. Даже ебаный морфин меня кинул. А промедол, эта ебаная сучка, закончился и даже не изволил известить меня. Ноздри Дэдпула гневно раздуваются под сползшей на нос маской, и Питер не выдерживает. Все-таки сдергивает эту чертову штуку и тут же прижимает изувеченное лицо к своей груди. Обнимает за шею двумя руками и чуть соскальзывает вниз. Уилсон не против, только чешет нос о футболку и затихает. Вцепляется в Питера как ненормальный и стискивает в руках. Вцепляется, и Питер лишь на выдохе сжимает зубы, потому что начинают ныть ребра. Но молчит. Уэйд терпит куда больше, чтобы жаловаться на незначительную ломоту в костях. – Но не малыш, нет. Малыш помогает… Питер задушенно хмыкает, и Уилсон тут же догадливо ослабляет хватку. – Хочешь сказать, я твое обезболивающее? – Хочу, да. Сейчас отпустило. Трепаться почти не больно. – А Белый и Желтый? Питер не видит, но чувствует, как Уэйд поджимает губы. Наверняка еще и глаза закатывает. – Почему моего паучка так ебут эти два дегенерата? Ты что-то скрываешь от меня, Пит? – Мнительно, с истерическими нотками, совсем как готовая распсиховаться девчонка. И этого Уилсона Питер уже знает. С этим ему куда привычнее иметь дело. И вполовину не так страшно, как с терзаемым нечеловеческой болью психопатом, который и говорить-то не может. – Ага, скрываю. Например то, что не всегда знаю, ты меня трахаешь или один из них. – О, так ты, выходит, все-таки различаешь? Тяжелый, как караван навьюченных верблюдов, разговор медленно, но верно перетекает к одной из самых привычных тем, и Питер облегченно выдыхает. И тут же ежится от щекотки. Кривится и шлепает по пятерне, вздумавшей на его ребрах сыграть как на синтезаторе. Уэйд дурачится, как пятилетка. Хороший знак. – Иногда. И только потому, что эти голоса еще более ебнутые, чем ты. – О, вот как. Ну так давай, поделись наблюдениями с дядюшкой Уэйдом. Кто из нас был в тебе последний раз, моя сладенькая дынька? Еще каких-то полгода назад Питер бы скорее сдох, чем ответил на подобный вопрос. Сейчас же он лишь жмет плечами и, на секунду задумавшись, отвечает: – В любом случае, член у вас один на троих. Но вот ты ли решил трахнуть меня дулом пистолета – большой вопрос. Впрочем, как и проверить, насколько может войти горлышко бутылки от газировки, вряд ли была твоя идея… Скажешь – нет? Уэйд не говорит. Он, приподнявшись на локте, оценивающе пялится, и разве что слюна не капает из приоткрытого рта. Оу, как все, оказывается, просто. Десятиминутный пошлый разговорчик – и на тебе, кое-что твердое уже настойчиво трется об его, Питера, оголенное задранными шортами бедро. Слава целительным способностям доктора Паркера! Может быть, стоило податься не на биофак? – Ну так что? – шепчет Питер, ощущая, как его медленно стаскивают вниз из положения полусидя и раскладывают на подушках. – Жаль тебя расстраивать, паучишка, но это был я. Оба раза. Желтый мечтает натянуть тебя на катану, а Белый упрашивает облить кислотой твой сладенький член. Мои фантазии все еще кажутся тебе нездоровыми, родной? Теперь Уэйд нависает сверху, ладонями опираясь на спинку кровати. Не пряча лицо, а скорее, напротив, белозубо скалясь. Питер чувствует, как его ноги медленно раздвигают горячим бедром, и послушно делает то, что от него хочет этот на всю голову ненормальный. – У тебя все фантазии нездоровые. Только половину я в состоянии пережить, а вот другую – нет. Дэдпул энергично кивает и даже умудряется заехать Питеру по лбу. Слабенько совсем, никаких летящих искр из глаз или маломальской приличной шишки. – Именно поэтому им нельзя спать с тобой. Им обоим. – Потому что?.. – Питер знает ответ. Питер просто хочет услышать это. Как своеобразное дурацкое признание, например. Уэйд перестает скалиться и становится вдруг абсолютно серьезным. Ненормально серьезным для на всю голову ебнутого чувака. – Потому что ты умрешь. Совсем-совсем по-настоящему, очень больно и только один раз. Не соберешься из кусочков, а мы не можем себе этого позволить. Не можем продолбать такого замечательного паучка с не менее замечательной задницей и глоткой. Кстати, насчет глотки… Не хочешь пустить эти очаровательные губки в ход? Уэйд-младший безумно скучал по ним в Никарагуа… Питер запрокидывает голову и ржет в голос. Это все вроде бы должно пугать его – перспектива быть убитым во время секса, скажем, как минимум так себе, но он не может заставить себя заткнуться. Даже когда закусывает губы, все равно продолжает истерически похрюкивать, то и дело прихватывая собственный язык. На глазах выступают слезы, но он даже не смахивает их. Вот он, Уилсон, во всей красе. Пришел в себя, и, судя по красноречивому «мы», две другие стороны его личности очухались тоже. Две другие, до одури ебнутые и то и дело жаждущие растащить Питера на сувениры так, чтобы всегда таскать частичку с собой. Уилсон как-то пытался отхватить у Питера фалангу пальца, а когда тот не согласился, то долго ныл и обещал притащить ему другую. «Целую россыпь, если хочешь, малыш». «На любой вкус». «Тоненькие, размером со среднюю сардельку, с маникюром и стразиками, без ногтя… Выбирай, Пит». «Кстати, ты любишь сардельки, Питер? Любишь? Показать тебе свою? Как «уже видел»? А если все-таки нет?» Питеру кажется, что он тоже болен. Окончательно и бесповоротно отравлен вирусом под кодовым названием «Дэдпул». Питеру кажется, что где-то в глубине души он смирился и ему фактически похрен. Ну, пока Желтый или Белый, хрен знает, кто из них, улучив момент, все-таки не плеснет в него кислоты. Но Уилсон следит за этим, так? Уилсон не допустит, чтобы его паучок пострадал. Питер в это искренне верит и, проморгавшись, все-таки заставляет себя остановиться. Прищурившись, так чтобы даже ночная тьма не мешала, вглядывается в единственное нормальное, что осталось в безумном наемнике. Не отрываясь глядит прямо ему в глаза и верит, что такими они и были «до». До всего, что случилось с Уэйдом. Такими же безумно блестящими и абсолютно, без примесей, голубыми. – Почему ты здесь, Пит? Что ты здесь делаешь, паучишка? – Шепот, которым Уэйд задает вопросы, надломленный, даже кажется испуганным. Кажется полным неверия и какой-то затаенной надежды. Питер саркастически хмыкает и легонько стучит согнутым пальцем по бугристому от шрамов лбу. – Вообще-то это моя комната и моя кровать. Где мне еще быть? – Нет-нет-нет. – Уилсон мотает головой так, что, кажется, она сейчас оторвется и, отскочив от подушки, укатится в угол. – Что ты делаешь со мной? Ты же положительный герой, тебе положено иметь хорошенькую подружку, а не уро… Питер решительно зажимает Уэйду рот. Прижимает как можно плотнее, чтобы наверняка ни единого звука больше наружу не прорвалось. И плевать, что острые, ненормально белые зубы тут же прихватывают его ладонь. – Заткнись. – Это звучит, скорее, ласкающе-мягко и вовсе не похоже на приказ. – Заткнись уже и сделай то, ради чего мы оказываемся в одной кровати. Если бы у Уэйда были брови, левая бы сейчас наверняка задумчиво уползла вверх. И Питер догадывается, почему: в кровати они оказываются куда реже, нежели на заброшенной стройке, одной из многочисленных Нью-Йоркских крыш или просто в темной подворотне. Куда реже, и Питеру хочется это использовать. Питеру, которому завтра рано вставать и тащиться на очередной нужный семинар. Питеру, чутье которого не распознает Дэдпула или один из его ебнутых голосов как угрозу. Питеру, для которого это все кое-что значит. Верно же?