Радужный мост

Цвета. Какие они? Мои глаза, моё сердце и душа потеряли возможность их различать. Мир был похож на грязь, сколько я себя помню, но только после четырнадцати это перестало зависеть от настроения. Отныне солнце подобно тучам, ночь дню, а одиночество смешалось с безразличием. Что мне делать? Ненавидеть или благодарить судьбу за такой "подарок"? С детства безвозвратно тону в серости этого света. Всё такое поблекшее, безвкусное и вычурное, что иной раз пропадает желание открывать глаза по утрам. С того рокового дня довольно трудно не скучать по цветам, игнорируя их отсутствие и наивно надеясь, что их возвращение избавит меня от горького неприятного привкуса жизни, порой сводящего мне челюсть. – Гэл, вставай, давай, – писклявый голосок выдирает меня из сна, – я достала билеты на "Rainbow Bridge", – эти слова не производят на меня никакого эффекта, и я только глубже проваливаюсь в сон, – вставай, кому говорю! Ты хоть представляешь, во сколько они мне обошлись? Выпирающая пружина неприятно въелась в спину, вынудив поежиться на старом диване. Сонно продрав глаза, я лениво зевнула и наконец, посмотрела на противный источник шума, который мог окончательно разрушить мой выходной. – Что это? – вместо отпускания грубостей и порций сарказма, спросила я. – "Rainbow Bridge"? Помнишь, по телеку говорили, что приедет выставка Селены? Той самой Селены! До сих пор поверить не могу, что она решилась вывести свои картины за пределы страны и показать их миру. Это же просто невероятно! Хах, звучит как реклама. Думаю, будь я способна видеть, её энтузиазм горел бы чем-то ярким и насыщенно-пёстрым настолько, что заставлял бы меня закрывать глаза. Она всё не замолкала, в подробностях описывая свои ожидания и пытаясь нарисовать одинаковые стрелки. Я лениво подошла к столу, где лежали билеты, по пути натягивая на себя майку. Изучив их, пришло осознание того, что от этой прогулки мне точно не отделаться. Сумма была и правда приличной, да и не каждый день в твой город приезжает кумир, что объясняло всю эту забавную суету моей соседки. Когда я только предложила ей снимать вместе квартиру на втором курсе, всего лишь надеялась получить милую, тихую и скромную девочку-перваша, но никак не ходячий тайфун. Прошло уже два года, а я всё не привыкну. – Знаешь, твоя манера спать в нижнем белье немного настораживает, не думаешь? – Оно импортное, мягкое и безумно удобное, – потирая глаза, протянула я, – не люблю, когда моё тело сдерживает такая бесполезная хуйня, как одежда... Даша лишь закатила глаза и ушла подбирать мне комплект одежды, так как сама я на подобное уже давно не способна. Для меня это унылые тряпки, которые только заставляют чувствовать себя ещё более серой и бесполезной. Людей, имеющих родственную душу, можно определить уже по внешнему виду. Вещи, обувь, аксессуары, которые совершенно друг с другом не сочетаются, выглядят нелепо и чаще всего неправильно трактуются обществом, что раньше дико выводило меня из себя. До того как Даша начала помогать мне с этим, я была "не любимчиком", по ощущениям, всего населения планеты. Может быть, я драматизирую, конечно, чуть-чуть. С другой стороны это ведь такая редкость, являться человеком со второй половинкой, родственной душой и неважно, что при этом придётся какое-то время помучаться. Девушка возвращается в комнату с ничем не примечательной довольно тонкой рубашкой и классическим костюмом в руках. Пиджак разве что был немного великоват и вызывал у меня лишь улыбку. Она кладёт их на спинку дивана и с неким трепетом, возможно даже с грустью проводит пальцами по ткани блузки. – Я помню, – запинаясь, начала она, – ты говорила, что это был твой любимый цвет... – Дарья, – грубо прервала я её, пока это глупое создание не начало жалеть о том, что разговор вообще зашёл в эту степь. – Ах, да, – опомнившись, промямлила несмышлёная соседка, – ты одевайся, а я буду ждать в коридоре... К шмоткам я подошла медленно и, с горечью взглянув на них, как это обычно бывает, коснулась приятной на ощупь ткани, поняла, что каждый раз мне противно и неприятно до тошноты вешать эти ярлыки на себя и чувствовать неприятный осадок от такого времяпровождения. Эта серость и однообразность самого унылого спектра заставляет меня вспоминать его. Самую первую утрату в моей жизни. Сначала он, потом последовали оттенки оранжевого, а после я лишилась и жёлтого. Это было плавно, в какой-то степени нежно, больно и быстро одновременно. Трава, небо и море превратились в рыхлый песок серых пикселей моей потухшей души, я впала в отчаяние, когда моргнув в одночасье потеряла из виду последний цвет радуги. Мои дрожащие пальцы невесомо прошлись по ткани рубашки. Я знаю, какого ты цвета, дорогая. Я помню. Я всё прекрасно помню... Завидев мой ленивый силуэт, не спеша выходящий из комнаты только через двадцать минут с чувством разбитости и абсолютно белым лицом, Даша не стала что-либо говорить, знала, что не стоит, поэтому лишь кротко улыбнулась уголками губ. Она надела довольно лёгкое платье, отливавшее светло-серым, скорее всего оно было весьма яркого цвета, но мне этого знать не хотелось. Костюм был всё же мне немного великоват и казался мужским, хотя может быть так задумано, мода там сейчас пошла такая, не ебу как-то. Мы вышли из дома молча, и никто из нас даже не упоминал о явном опоздании. Подойдя к машине, я села на пассажирское место, так как за руль мне, конечно же, нельзя. Таким как я не положено. Думаю, машина является единственным местом, где легкомысленная девчушка с писклявым голоском была очень сосредоточена и внимательна, а главное немногословна и пока она везёт нас к месту проведения выставки, я поудобнее устраиваюсь на сиденье и укутываюсь в этот на удивление мягкий широченный пиджак, решив подремать. pov Селена Это был грандиозный проект. Волнующе. Рискованно. Безумно страшно. "Что же подумают люди?" Другой менталитет. Другие взгляды и принципы. Вкус сложившийся совсем иначе, не как в США, точно не как в Техасе. Будучи подростком, я даже не заметила, как обрела популярность, что неудивительно ведь даже потеря цвета прошла для меня спокойно. Просто приняв это как данность и всё. "С цветом или без, моя жизнь не особо-то и изменится", - думала я тогда и снова брала в руки кисть. Всё та же боль, сомнения, страхи, преследующие меня, по сей день так никуда и не исчезли, просто выливались в картины, цвет которых отныне был скрыт от меня. "Это не имело значения, - наивно уверяла я себя, - какая разница? Уровень работ ведь от этого лучше не станет". Довольно средне окончив художественную школу, еще тогда, когда мир имел краски, у меня не было никакого стимула браться за это снова. Легче сказать "не дано" и успокоиться, чем встать на тернистый путь самосовершенствования, стараться и работать. Кисть парила в руках скорее от скуки. Весь мир стал серым, просто принял наряд моей обычной жизни и я привыкла. Какая разница, в какой цвет макать кисть, если я не гонюсь за результатом и просто убиваю время, потому больше ни на что не способна, кроме разве что этого бесполезного занятия. Любви к работам у меня нет, а как их собственно лелеять, если они все на одно лицо. Как оказалось, так думала только я. Одна работа, просто волею случая, запечатлелась в памяти какого-то телефона, выложил один - увидели другие и это подобно ветру или лесному пожару дошло до нужных людей. Вот и всё. Работы, бурно встреченные обществом, вызывали во мне тошноту. Художник, не различающий цветов. Художник, видящий только серый, пишет самые необычные, вдохновляющие и яркие полотна. "Это ли не изюминка, которая станет новой ступенью мировой живописи?" - кричали люди в один голос. Кричали все и были уверены. Кроме меня. "Надолго ли это? Именно ли так я хочу жить? Что мне нужно на самом деле?" Я никогда не гналась за славой и не желала её, но теперь это всё, что у меня есть. Была счастлива, когда приносила людям смысл, желание жить, действовать, двигаться вперёд, а сама не заметила, как оказалась запертой в собственной мастерской. Как тогда в 11 лет никого не было рядом, так и сейчас. Но иногда я мечтаю, о чём-то романтичном, милом, трогательном. О семье, друзьях, представляю, будто и правда вижу краски, которые использую, и меня охватывает восторг, что где-то на Земле ходит человек предназначенный мне. Но открывая глаза, всё это рассыпается в моих руках, я просыпаюсь в слезах, в одиночестве. Всегда боюсь, а кисть только глубже топит меня в бездне пустоты и невозврата. Угнетает, намекая: "Что же ты будешь делать, если вдруг увидишь цвета? Не пропадёт ли вся твоя хвалёная магия и индивидуальность? Продолжишь ли ты нравиться другим? А твои работы?" Откуда этот мандраж каждый раз, когда я выхожу к публике. В представлении себя ведь нет ничего сложного. В объявлении об открытии ничего страшного. В разрезании ленты ничего необычного. Эмоции плещутся, словно в переполненном бокале, выходят за грани, доводя до опустошения. Голова гудит. Подобные мероприятия быстро утомляют. Слишком много людей следует запомнить, слишком много информации нужно усвоить, часто приходится прятаться на собственном же торжестве. Мне нужно совсем не это. Общение с обычными людьми, гостями, что будто просто заглянули, проходя мимо, вот что вызывает теплоту и жар в моей груди. Они настоящие, их хочется слушать. Вот они настоящие мнения и взгляды. Вот ради чего стоит приходить. Слушать и видеть их впечатления, гадая какого цвета у них глаза или волосы, своеобразная игра, довольно детская, не позволяющая мне заплакать в любой момент. Брожу по коридорам в одиночестве, отбившись, наконец, от взглядов и камер, и наконец-то начинаю рассматривать это место детально, замечая, что всё обустроено шикарно и довольно искусно, но без цветов это вряд ли имеет хоть какую-то силу, не производя никакого впечатления на таких же, как и я, людей. Уставшая жить в сомнениях, страхе и горечи прожитых лет, я бы хотела, наконец, вспомнить, какого цвета солнце. Слова "жёлтый" мне недостаточно. Оно кажется слишком простым и блёклым. С каждым шагом всё меньше ощущаю себя и всё больше тону в зыбучем песке прожженной до костей жизни, без возможности на спасение и обретение себя, не как юное многообещающее дарование, а как обычный человек со своими мыслями и мечтами, хочется просто жить. Взор утыкается в нечто совсем сумбурное и выбивающееся из общей массы, даже чем-то смешное. Самый нелепый и милый пиджак, замеченный мною в этой тусклой жизни и глаза, что будто вобрали в себя весь спектр и градацию серого, плещутся искрами звёзд, от которых тело, будто ждавшее этого всю жизнь, прошибает разряд тока... Меня зовут Селена и только в 20 лет я поняла, что в моих работах слишком много яркой и пёстрой неразберихи, так нагло отвлекшей меня поначалу от первой за столь долгое время вещи в этом кошмаре и ужасе серого, которая своим тонким покроем не скрывала прелести и изгибы прекрасного тела девушки со смелым взглядом. Меня зовут Яна, и в свои 23 я впервые посмотрела кому-то прямо в глаза. Отныне существует улыбка, заставившая меня давиться воздухом, отчаянно и быстро выходившим из легких, а обтягивающее платье с глубоким вырезом основательно приковало меня к месту, лишая малейших путей к отступлению. До меня всё быстро дошло ведь... ... оно было красным.