Белый стан, упругий бюст.
Манящий взгляд, прикушенные уста.
Ты так мила, ты так прекрасна.
Дурею от тебя.
Твоя смущенная улыбка и нежные руки,
которые нервно пробивали трель.
Ты нетерпелива, в душе твоей засел озноб
А нервы натянуты до упора.
Ты стала элитой своей профессии не просто так,
Что же держит тебя в этой выгребной яме?
Желание мужчин? А может денег?
Ты явно врешь сама себе,
чем вызываешь злость и гнев во мне.
«Я могу тебя освободить.»
«Вы не первый, кто так говорит.»
«Не первый, но мне это не важно.»
Твои глаза сверкают в надежде.
От чего-то ты мне веришь.
Элита,
А так наивна и глупа.
***
В газетах новости
об изуродованном теле.
И на обороте фото,
тех самых белых рук.
***
— Неспокойно в наше время стало, — нервно щебечет прислуга, забирая газету из моих рук. — Женщин такой профессии убивали и в былые времена, — поправляю я, полностью расслабляясь в кресле и откинув голову на замшевую спинку. — Ох, возможно, так оно и есть. Но чтобы вот так на главной улице. Обычно ведь в трущобах находили, — она вздохнула, — а тут эту проститутку будто распяли. И выглядит это так, будто ее зверь какой погрыз. — Вас так это волнует, мисс? — вежливо интересуюсь я, протянув руку за сигаретой, — Раз распяли, значит то был явно человек. А так же, это значит, что в этом городе завелся тот еще маньяк, или очередной человек опять сошел с ума. Она с подозрением посмотрела на меня и сразу отобрала сигарету, которую я толком не успел даже поджечь. — О сошедших с ума, — серьезно произнесла она, — перед тем, как курить и пить, приняли бы свое лекарство. Боже, даже то, что вы так спокойно об этом говорите, подтверждает ваш диагноз. Я хмурюсь. Моя прислуга наседала на мозги, как только могла, не раз упоминая то, как мое существо безумно. Смотрю в пустоту, едва облизывая губы, которые не дождались фильтра сигареты. Слышу стук отдаляющихся маленьких каблуков, а потом их же возвращение. На журнальный столик опускается со стуком стакан, а рядом с ним и таблетки. Очередной день без вкусного вина и горькости сигарет. — Мисс Ламберте, — тихо начал я, — неужто вы так разозлились моим словам и подумали, что это я убил ту женщину? Она хмурит свои темные брови и щурит глаза. Ей не помешали бы очки. Я же смотрю в ее глаза, ища ответ. Она нервно фыркает и отмахивается. — Меня поставили нянькой к вам, Господин. И в клинике меня сразу же предупредили, что если вы не будете принимать курс лекарства, то вы можете сделать все, что угодно. — Это прямой намек на то, чтобы я сейчас принял таблетки? — Верно, — я усмехаюсь ее стойкости. Эта женщина уже не способна была работать в клинике, так что ее сделали нянькой на дом.Подчиняясь ее воле, принимаю ненавистные мною таблетки.
Только неделю назад меня выписали из клиники, в которую меня насильно запихнули, когда суд решил, что я невменяем. В той же клиники был проявлен мой диагноз. Удивительно, что меня еще оттуда выпустили, правда под надзором, но столь никчемным. Я смотрел на Мисс Ламберте и не видел ничего, кроме как мерзкой морщинистой кожи, обломанных ногтей и темных, с седыми проплешинами, волос. Она была низкая, горбатая, в старых одеяниях, явно прошлого века. Раньше она работала в таких местах, где были еще более сумасшедшие люди, чем я. По правде, еще в клинике я удивился тому, как там гораздо больше женщин. Медсестры, няньки, уборщицы… их там было правда очень много.И все уродливые.
Мужчин было меньше. Чаще это были сами больные и врачи с санитарами. Как мне нравились тамошние врачи! Мужчины средних лет, которые знали, как за собой следить. Были одеты весьма строго, но приятно, а их халаты только добавляли большей эстетики. Я по истине наслаждался, когда находился в том месте. Хотя, тогда я постоянно был под разными веществами. Даже наркотики мне кололи, наблюдая за реакциями. Я стал для этих мозгоправов экспериментом. Стал подопытной крысой.Я же ведь преступник.
На моих руках кровь прислуг и тех, кто был для меня…
Семьей?
Не для меня.
Это были монстры, дуреющие от власти.
Засадить вилку в шею.
Ножом отрезать ухо.
И смеяться от того, как на полу скрючился в немом крике парень.
«Вы сумасшедшие!» — кричал я им в лицо.
«Ты ничтожество!» — отвечали мне, избивая ремнем и ногами.
И лежать, считая на потолке трещины. Или то были трещины в глазах.
Все заплыло красным, а в руках болели вены.
«Вырвите мне эти нити с болью!» — Кричал истошно я,
А мне кололи в них Диазепан.
Опять ремни,
уже на руках.
Захлебнуться кровью!
И адски ржать.
От того, что люди…
***
Открываю глаза и нахожусь уже в кровати. Опять воспаленный сон. Поворачиваю голову, а рядом со мной сидит на кресле Ламберте, читая книгу.«Какое у нее имя?»
«Забыл»
Она была как наседка. Правда не сразу скажешь, что у этой женщины всегда рядом препараты, которые способны меня вырубить, если меня настигнет ярость.«Какое число?»
Тяжело вздыхая, хочу поднять руку.Не могу.
Сначала настигает паника, а потом пришло озарение. — Я буянил? — хриплым голосом спрашиваю я, вновь дергая руками, ощущая на кистях ремни. — Нет. Это мера безопасности. Вы будто были в бреду во сне. — Холодно отвечает она, закрывая книгу. Поднявшись с кряхтеньем, Ламберте подходит к кровати и не спеша, начинает отстегивать ремни. — Лучше бы разбудили, а не пристегивали к кровати. — недовольно замечаю я, наконец усаживаясь и растирая затекшие руки, — Была новая газета? Что-то еще говорили об погибшей проститутке? Ламберте с шоком смотрит на меня, как будто не понимая, о чем я говорю. — Какая проститутка? В этом городе уже как год не было убийств, — Уже я не понимаю. — В газете писали ведь об проститутке, которую распяли на главной улице, — Я в деталях говорю об этой новости и вот, женщина вновь хмурится. — Господин, вам это, видимо, приснилось. Подобных новостей отродясь не было. Господи, чтоб такое в нашем городе случилось… — взмолилась она, — не дай бог! Она уходит делать завтрак, а я остаюсь анализировать свои мысли. Это точно было по-настоящему, сомневаться не приходится. Смотрю на календарь.Февраль
8 число
Провалы в памяти или взгляд в будущее.
Безумцы не обладают даром всеведенья. Значит, просто бред сумасшедшего.***
Прогулка перед обедом. Гулять по скверу в компании Ламберте, в феврале месяца, не столь приятно. Под ногами хлюпает отвратительно слякоть и даже в одежде было зябко. Мне нравился холод Декабря и Января. Он был свеж и колок. Все вокруг было белым, как чистый лист. Февраль был сер и мокр. Был противен. Хотя Ламберте очень была на него похожа. Такая же…Мерзкая.
— Эй, Ламберте, как думаешь, на какой месяц сезона я похож? — с хитрым оскалом спрашиваю я, — Я вот думаю, что ты похожа на Февраль. Такая же отвратительная.Ламберте знает мои слова, знает мое поведение.
Знает.
Как не стоит реагировать на мои мысли.
— На Ноябрь. Вы так же гниете изнутри, убивая все вокруг, — спокойно отвечает она, даже не смотря на меня. В мыслях соглашаюсь с ней. Как же точно она описывает меня и мою душу. Хочу взорваться приступом хохота, но вместо этого останавливаюсь, чувствую, как по щекам плывут горячие капли, которые пропадали в алом шарфе. Опустившись на корточки, марая пальто в грязи, сжимаю ткань в районе груди так, что белеют костяшки. Захожусь мелкой дрожью.Прохожие с осторожностью обходят, что-то шепча меж собой.
***
«Мне нравится эта мелодия.»
«Правда? Я очень рад.»
Мне нравились те теплые руки и длинные пальцы,
Они были прекрасны.
Он так быстро перебирал ими по клавишам,
А на лице была добрая улыбка.
Он нравился мне.
В этом большом и холодном особняке,
Он был единственным источником тепла,
с его бесконечной музыкой.
«Сыграй еще.»
Пианино взорвалось яркой игрой.
Мелодия пробирала до мурашек.
А я стоял и смотрел на то, как он сходил с ума
Фантазией.
Мелодия стала ласковой,
готовящей.
Уносила в прекрасные места.
«Я стану сумасшедшим под твою музыку.»
Он смеется.
Песнь резко заканчивается со звоном, режущий слух. Я недовольно жмурюсь и смотрю на его руки. Пальцы были зажаты крышкой инструмента, и клавиши под ними оказались запачканы кровью. Поднимаю взгляд и вижу, как глава семейства со всей силы жмет на эту крышку.Людовик со всей болью в глазах прикусил губу, чтобы просто не закричать.
— Я что тебе говорил? Никакой музыки в этом доме! Ты опять меня ослушался! — глава бьет его по голове. Я хочу заступиться, но вижу, как Людовик улыбается. Пытается меня подбодрить, чтобы я не лез.«Все в порядке.»
Тихо шептал он.
Дед забирает его за шкирку и куда-то уводит. Так же меня увела и прислуга. После того, я не слышал и не видел Людовика несколько месяцев. Когда я спрашивал, где же он, меня отпихивали с:«Не твое дело.»
Однажды, когда был очередной ужин всего семейства, было объявлено об особом представлении.Еще тогда я не ведал,
чего ждать.
Людовик, с безумными очами, на глазах семьи сам ножом отрезал себе пальцы. Кричал о том, как любил он этот дом и готов отдать за него свою жизнь. Он смеялся, но я видел, как он умолял спасти его.«Дамы и господа!»
«Отдаю я вам свой талант!»
«Уважаемая семья Аркур!»
«Отдаю я вам свою кровь!»
«Свои глаза, слух и голос!»
«Примите же мой дар!»
Отрезались пальцы, резался язык, протыкались глаза.
Пробивался нож сквозь ухо в мозг.
Кровь лилась рекой.
Марая белый мрамор пола.
Раздавался смех вокруг.
И слова.
«Какой же щедрый юноша.»
Тогда, кажется, я сошел с ума.
***
Врач закашлялся, слушая мою тираду о том, как же была плоха моя жизнь. — Уважаемый, после столь серьезной травмы, вы и убили все свое семейство? — он что-то отметил в своем блокноте и поднял на меня свои серые тусклые глаза. Я смеялся, хватая свое колено и прижимая его к груди. — Да! Это было столь великолепно! — я не могу удержать смех, — Столь прекрасно! Обнаженные тела, разрезанные до костей! И эти мерзкие рожи, которые я выбросил в свинарник, где им самое место! Мужчина кивнул, закрывая блокнот. — Вы сейчас почему плачете? — только сейчас я почувствовал, как глаза щипало. Они, явно, уже были просто красными. — Доктор… — смех пропал. Я дергаю рукой, которая была пристегнута ремнем к креслу, это дело весьма меня успокаивало, — разве это не ясно? Мне больно. На протяжении многих лет я видел, как убивали тех невинных. Как заставляли они самих себя убивать. О! Этот сумасшедший мир! Я так тебя ненавижу! Ты отвратителен и ужасен, покройся же гноем, как и я! Тебе нет дороги назад! Я вновь захожусь смехом, и добрый врач приказывает вколоть в меня успокоительное, и отправить домой. Домой. А почему же не остаться здесь? А мне не позволят остаться. Я слишком легко разжигаем.Управлять психами!
Король сумасшедших.
Не бойся безумья!
Мир — это ложь,
Это сладостный ад!
Там суккубы прячутся под лицами прекрасных дев -
Проституток!
Там черти скрывают свои злодеяния и доводят других до
Самоубийства!
И даже здесь, демоны из вечной тьмы, которые пожирают твою
Ярость!
Отрежьте же им головы!
Заколите крестовым ножом!
Сожгите их в родном пламени!
Это блядский парад!
Здесь чертовы клоуны, уроды и циркачи!
Да убьется же чертова акробатка,
размажет свой череп на арене цирка!
Давайте же безумно ржать,
Превращаться в чудовищ и монстров!
Нам один шаг до них!
Небо накрывает черно-алым закатом,
вот оно!
***
После очередного психоза, я чуть не убил Ламберте. Из-за этого меня закрывают в психушке в одиночной камере. В папке уже написано то, что я опасен для окружающих. Интересно, скольких я должен был бы убить и покалечить, чтобы до них это точно дошло. До этого я, конечно, лежал в клинике 10 лет, но все же. В этой психушке все строго по распорядку дня. Это утомляет. Не смотря на все, что я сотворил, Ламберте продолжает приходить ко мне. Мы ничего не делаем, лишь она просто рядом со мной читает книгу. Когда она пришла в первый раз, я кричал на нее, спрашивал, почему она здесь, ради чего. Плакал, умолял прощения.Она простила.
Тогда я понял, насколько она сильна.
— Эй, Ламберте, — зову я женщину, сидя возле двери, она же за ней, — я тут сейчас думаю о том, что тебе нужно начать следить за собой. — Что вы имеете в виду? — слышу шорох страниц. — Почему бы не сделать себе прическу, купить новое платье, начать пользоваться макияжем? Я уверен, что вы стали бы прекраснее в разы. — Вы, видимо, шутите. Мне незачем столь огромные суммы тратить на это. Мне уже немало лет, вот, смерть уже не за горами, — она все так же спокойна. Меня же ее слова насторожили. — Что ты имеешь в виду? — я заглядываю в щелочку двери и вижу ее. Сильно поседевшую, иссохшую…«Сколько времени прошло?»
— Вы, видимо, совсем потеряли счет времени. Пять лет прошло, как вы попали сюда, а я все не могу оправиться от ран. Врачи говорят, что мне осталось около года, — она перелистывает страницу вновь.***
Кажется, ее не было уже больше недели. Никто из персонала точно не дает мне ответ, где она. Через месяц мне сообщают, что она умерла.Конец главы для меня с ней.
***
Мою болезнь купировали. Во всяком случае, так говорят врачи. Я не стал овощем, но и нормальным человеком не был. Странное ощущение. Но меня хотя бы выпустили из одиночной камеры, перевели в общую, пока под наблюдение. Я был впервые спокоен. Меня не разрывал гнев, мне не было весело от боли. Я не помню, каков был до болезни. Кажется, что я всю жизнь провел в безумии. Групповые терапии. Групповой прием лекарств. Постоянное нахождение с другими. Эти другие были занятные. Больший процент из них были самоубийцы. Трое из них облёвывали таблетками, еще пятеро со швами на венах, один отличился, шов на шее. Четверо с синяками на шее, явно от удавки. Остальные были в более тяжелом состоянии. Был один парень, над которым надругался собственный отец. Еще двое с приступами паники, а так же совсем слабоумные. Как я оказался в этом отделении? Мне здесь не нравилось. Все чертовы суицидники. Я никогда не думал убить себя. Даже живя со своим безумием всю жизнь, я не желал умирать. Когда меня только привели сюда, то первым ко мне пошел знакомиться парнишка, которого трахнул собственный отец. Кажется, его звали Моро, или Мороэ. Парень был черноволосый, глаза зеленые, с желтоватой кромкой. Бледен и худощав. Да, он весьма был похож на молоденькую девушку. А от силы ему было лет семнадцать. — Как ты здесь оказался? — робко спросил он. Мы уже сидели на старом затхлом диване, прокуренном и твердом. — Я жестокий преступник, с серьезной болезнью, который вырезал все свое семейство. Провалы в памяти, психоз, неуправляемые приступы гнева. Оправдан по преступлению с семьей, но осужден за нападение на прислугу, — отчеканив, я посмотрел на мальчишку. Кажется, он стал еще более бледным, даже старался незаметно отползти от меня, — перевели, так как болезнь якобы купировали. Провалы, правда остались. Не бойся, не кусаюсь. Я слишком напичкан разными успокоительными. — Я думал с такими тяжелыми болезнями люди становятся только овощами, — серьезно заметил он. Я же пожал плечами на это. — Ты куришь? Если да, то можно сигаретку? — он кивает и достает из своих штанов потрепанную пачку, — спасибо. Лет пятнадцать не курил. — Как долго ты на лечении? — он был весьма любопытный. А любопытство всегда было показателем здорового разума. — В двадцать шесть лет я убил всех в своем доме. Как я и сказал, 15 лет не курил, — он с шоком пытался посчитать у себя в уме, сколько мне сейчас лет, — мне сорок один, парень. — Я забыл вас спросить об имени, — вдруг сказал он и я с удивлением выдохнул из легких сигаретный дым.— Атоши Аркур.