KRIK TАЦИТЫ

В первый раз Гена заметил его в баре, когда скучающе глазел на разношёрстную толпу. В самом тёмном углу помещения он увидел его. И стоило бы забыть об этом, как только взгляд скользнул на другого человека, но Гена просто не успел. Незнакомец поднял глаза, и случилось оно. Искра, буря, безумие? Ни черта подобного. Чувство не было похоже на то, что описывают во всей этой многочисленной бабской прозе. Никаких бабочек в животе или дрожи в коленках. Всё с точностью до наоборот: Рики с трудом сдерживался, чтобы брезгливо не поморщиться. Тот, кого он увидел, был худощавый, весь какой-то потрёпанный и больше походил на нескладного трудного подростка или на спидозного бомжа. Короче говоря, ходячее недоразумение. Непонятно, как он вообще здесь оказался. Вроде как в бар не должны пускать кого попало. Однако что-то такое было в его тёмных, почти чёрных глазах, что цепляло внутренности на крючок и оставляло в подвешенном состоянии корчиться от боли. От его взгляда хотелось шарахнуться и бежать сломя голову, потому что казалось... посмотри ты в них чуть дольше — и тебя затопит всей той ненавистью, что плескалась на дне радужки. Сучьи, блять, глаза! Фарафонов всё-таки поморщился и поспешно отвёл взгляд. Ему казалось, что на него только что вылили ведро помоев, поэтому не терпелось принять душ. Рассматривать толпу больше не хотелось. Чёрт знает, кто тут ещё может водиться. Гена решил подойти к стоящему около барной стойки Ресторатору, который к тому времени уже успел хорошенько напиться и теперь активно размахивал своим стаканом, что-то рассказывая. Невзначай ввязавшись в разговор, Рики надеялся отвлечься, забыть про мерзкое чувство, въевшееся в кожу буквально за пару мгновений. Но ёбаный парень со своими сучьими глазами не выходил из головы. Так что, улучив момент, Гена всё-таки задал вопрос касательно интересующей его личности. — Этот, что ли? — захмелевший Тимарцев покосился в угол бара. — Это этот… Как его… Син. Данил Коробов. С Москвы приехал. В принципе, годно читает. Разве что... весьма своеобразно. Уж очень злой он... наверное. Хейтер. И на этой исчерпывающей ноте разговор был окончен. Тем вечером Рики увидел «потрёпанного» ещё раз, когда сидел в тёплом салоне такси, уже собираясь уезжать из бара. На улице был ебучий дождь и адский ветер, а взгляд так и цеплялся за этого хрупкого парня, который кутался в свою парку и куда-то целенаправленно топал. И по злосчастному року судьбы их взгляды снова пересеклись. Глаза у него были всё такие же — яростные. Они кричали о том, насколько сильно их обладатель ненавидит весь мир. Глаза злые, и сам Данил был такой же злой. Гена задумчиво крутил имя парня в голове, словно головоломку, и неосознанно сравнивал его с уличным, потрёпанным жизнью, облезлым котом. И где-то на задворках сознания короткой вспышкой промелькнула мысль: а что было бы, если бы он взял этого кота с собой? Отмыл бы, отогрел... Но эта мысль исчезла так же быстро, как и появилась. А Фарафонов потом ещё несколько ночей занимался самокопанием. Они снова встретились в баре, что было неожиданностью для обоих. Завели незначительный разговор. И Рики вдруг понял, что Даня не такой уж плохой парень. Син почти не улыбался, разве что насмешливо усмехался, тут же прикрывая рот рукой. Он практически не открывал рот во время разговора, из-за чего у него порой вылезал весьма забавный дефект речи. Коробов мог поддержать практически любую тему. И сам он вбрасывал что-то интересное в их разговор. Но общение с ним больше походило на хождение по лезвию: одна неверная фраза — и Данил опять покрывался иголками ненависти и недоверия к миру. Гена не понимал этого, считая, что тому виной — многочисленные комплексы. И в то же... он был заинтригован. Однако первый баттл расставил всё на свои места. Рак мозга. Фарафонов долго не знал, как к этому относиться. Он потратил долгие часы на внутренние монологи, но так и не пришёл к какому-то конкретному решению. Тем не менее это многое объяснило. Например, шипастую броню, что тот натягивал на себя из раза в раз. Сначала Гене просто хотелось снять с него всё это, разбить, докопаться до внутренностей и посмотреть, какой же Коробов на самом деле. А после... ему захотелось уже осознанно взять и отогреть этого бродячего кота. Даня весь худой и угловатый. По нему заметно, что он часто недоедал, и это не могли скрыть даже безразмерные балахоны, в которые Син так старательно кутался. Но парень принципиально отказывался от подачек и не принимал чужой помощи. Гене с большим трудом удалось затащить его в тот злополучный KFC. Во время их баттла он своими глазами видел, как практически рушится последняя вера в людей внутри этого дикого парня. Коробов ещё осторожнее и агрессивнее начал относиться к окружающим, а Рики долго корил себя за жёсткие аморальные шутки. После баттла он испытал дежавю, потому что на улице снова шумел ёбаный ливень, Гена снова сидел в тёплом салоне, а Син снова куда-то целеустремлённо шёл. Тот придурок, что был за рулём, не придумал ничего лучше, чем окатить парня ледяной водой из лужи. В машине поднялся хохот, а Фарафонов успел поймать Данин взгляд. В нём больше не было злобы, обиды или чего-то ещё, что там должно быть. Этот взгляд напоминал глаза старых матёрых уличных котов, когда в них летел очередной камень. Молчаливое принятие, покорность судьбе и та невнятная эмоция, которая заставляла тебя жалеть о содеянном. Гена никак не мог подобрать подходящее определение, хотя уже сталкивался с таким взглядом прежде, будучи тупым подростком. Он надеялся, что больше никогда не увидит его. Потому что от такого взгляда ты чувствуешь себя самым конченым человеком на Земле, и неожиданно становится стыдно за все свои поступки. Гене долго приходилось возвращать утраченное по собственной глупости доверие. Он не сдавался. Долгие месяцы, шаг за шагом, но Рики старался снова расположить озлобленного парня к себе. Он слушал его треки, уже зная их почти все наизусть и отмечая, что они такие же дёрганые и злые, как и сам Син. «Своеобразные», — как когда-то давно подметил Тимарцев. Даня ненавидит весь мир, и мир волей-неволей отвечает ему тем же, однако со временем, пообщавшись с ним и войдя в небольшой круг близких знакомых, Рики начал понимать, что Коробов был из тех, кто умудрялся давать дельные советы, при этом сам не вылезая из полной, непроглядной задницы. И не потому, что он не следовал своим же советам, а потому, что так сложилось. Син всегда слушал людей с хмурым выражением ебала (из серии, когда «морда кирпича просит») и всем своим видом показывал, как его это заебало и как он хотел бы оказаться где угодно — только не здесь. Но тем не менее парень сидел и слушал. А потом говорил что-то такое, отчего всё сразу становилось простым и понятным. Даня не был умным. Себя он точно таковым не считал, но блядская опухоль в мозгу давала ему возможность смотреть на вещи под другим углом, невидимым для тех, кто ещё не чувствовал на своём загривке дыхание смерти. И Дане больно. Гена отлично знал это. За последние несколько месяцев он перерыл столько литературы, что вполне мог бы защитить докторскую по онкологии. Дане больно, но он старался никому не показывать этого. И все молчаливо кивали, делая вид, что не замечают, как иногда он морщится от боли, застывает в прострации, теряя ориентацию в пространстве, или долго смотрит в одну точку, где что-то видел только он один. Ему была отвратительна чужая жалость. Он ни от кого не принимал помощь, поэтому для Гены стало настоящим достижением то, что Коробов позвонил ему сам и попросил приехать, потому что практически выл от боли. Для Фарафонова это был знак, что его наконец-то простили. Ему снова верили. И всю следующую ночь он провёл рядом с Сином, удерживая его, пока тот бился в припадке, и осторожно вытирая злые слёзы, когда парня всё-таки отпускало. А потом Гена остался на ещё одну ночь. И ещё одну… Диких котов очень сложно приручить, но, если это удастся сделать, более верного и ласкового животного нельзя будет найти. Син никому не верит, но сейчас он доверился Рики, и он останется с ним до тех пор, пока не почувствует, что пришла пора уходить. Гена тоже чувствовал, что Даня когда-нибудь исчезнет. Как и все коты, он уйдёт умирать в одиночку, затеряется на московских улицах. И Фарафонов боялся того момент, когда Син уйдёт от него, чтобы наконец сдохнуть где-то в подворотнях на радость хейтерам. Поэтому, пока Гена может, он наслаждается тем, как отогретый кот льнёт к его телу, довольно мурлыкая под боком, хотя всё ещё и осторожничает, двигается так, словно находится на чужой территории. Даня не проявляет инициативу, боится сделать что-то лишнее или неправильное, испуганно замирает после каждого движения и всегда готов броситься бежать. Но Гена не даёт ему этого сделать, скользя пальцами по смуглой коже, и довольно жмурится, когда видит широкую улыбку, хотя ту почти сразу и скрывает подставленная ладонь. Пока Гена счастлив, он отчаянно гонит от себя мысль о том, что с ним станет, когда это счастье уйдёт.