Вьюрок

      Майкл не любил читать о себе в прессе.       Нет, когда-то, в детстве, он вместе с братьями и сестрами с упоением разглядывал каждую фотографию и каждую статью, в которой говорилось о «Джексон 5». Но с ростом их популярности журналисты начали предпринимать попытки выведать всё возможное и невозможное о личной жизни каждого из членов знаменитой семьи. Джозеф же заставлял всех разыгрывать образцовое семейство, но чем старше становились его дети, тем тяжелее было контролировать юных сыновей, опьянённых молодостью и славой. Папарацци следили, казалось, за каждым их шагом, надеясь поймать сенсацию, а когда им это не удавалось, начинали сами выдумывать «горячие подробности».       А уж когда началась сольная карьера самого Майкла...       С кем? Сколько раз? В каком клубе? Не даром именно тогда и была написана «Билли Джин», основанная на реальной истории. А уж в то время, когда он купил ранчо и построил Неверленд, различные глупые, нереалистичные и, даже, оскорбительные фантазии начали изливаться из-под пера всевозможных писак как из рога изобилия. Звёздная тусовка тоже не отставала, подливая масла в огонь, обожая посплетничать и имея на любой вопрос своё мнение, даже если ни разу не общались с Майклом Джексоном лично, а видели так, издалека, да и то мельком.       Поэтому в какой-то момент Майкл просто начал оберегать свою личную жизнь и давать только ту информацию, какую считал нужной. Можно даже сказать, играл роль этакого Вилли Вонки или Питера Пэна.       Свои же любовные истории он и вовсе старался не светить в прессе. Журналистам и папарацци и так хватало фантазии сводить его то с одной, то с другой женщиной или девушкой из его окружения.       Так что сегодня, когда ему вдруг позвонила мама с вопросом: «Правда ли то, что пишут?», Майкл сначала даже не понял, о чем она, а когда выяснил, то был зол, и на себя, и на Лизу.       Фотография, на которой так «удачно» был запечатлен их поцелуй, была сделана у ресторана, где они встречались с Лизой-Марией накануне.       Майкл с детства не любил пьяных и сам никогда не пил крепких алкогольных напитков, но вот вкус некоторых сортов вин, а также шампанского, ему был по душе. И поэтому, когда Лиза-Мария предложила отпраздновать то, что её бывший муж уехал из города, прекратив все судебные тяжбы, и заказала по такому случаю его любимое вино, он не смог отказаться.       Они непринуждённо болтали, вспоминая каждый своё детство. Лиза вспоминала отца, таким, каким она его запомнила, и в её словах было столько любви и тоски, что Майкл, не задумываясь, накрыл ладонь женщины своей.       Лиза как-то очень странно на него посмотрела и отвела взгляд, словно смущаясь.       После секундной заминки они продолжили разговор, и уже на выходе из ресторана, когда оба находились в приподнятом настроении, Лиза-Мария вдруг прижалась к нему теснее и прошептала:       — Майкл, вот ответить мне, как такой человек, как ты, может не замечать?       — Чего не замечать? — не совсем понял он.       — Что ты мне очень, ну просто очень-очень сильно нравишься, — с этими словами она обвила руками его шею, привставая на цыпочки. — Как думаешь, я достаточно прекрасна сегодня, чтобы украсть твой поцелуй? — продолжила она, хитро улыбнувшись.       И Майкл не мог сказать до конца, что сыграло решающую роль: алкоголь, её кокетство или его собственный горячий темперамент, но через миг они уже целовались у всех на виду.       И вот сегодня, в одном из журналов, он увидел последствие этого поцелуя.       Первое, что Майкла взволновало, что фотографию может увидеть Вьюрок.       Ханна влюблена в него, в этом он уже не сомневался. Но что он сам чувствовал к Ханне?       Майкл не мог точно ответить, но меньше всего он хотел бы сделать ей больно. Разбить и растоптать её чистые детские чувства — это был бы самый худший поступок с его стороны. А именно это и произойдёт, если она увидит эту статью.       Единственное, что хоть как-то его успокаивало — вероятность того, что Ханна увидит журнал, пока находится в больнице, минимальна, и он успеет сам ей всё объяснить.       Поэтому, несмотря на позднее время и просьбы самой Ханны не приходить в больницу, Майкл сел в машину.       Несколько звонков и разговоров, и Майкла под вымышленным именем Джон Смит без проблем пустили в отделение больницы.       Майкл остался ждать Ханну в комнате для персонала, в которую его любезно проводили через служебные коридоры и лестницы, за что он был благодарен. Раздав нескольким врачам и медсёстрам автографы, он попросил оставить их с мисс Беккер наедине, когда она придёт.       Минуты тянулись медленно, казалось, слишком медленно.       В какой-то момент Майклу показалось, что девушка и вовсе не придёт, но дверь внезапно и тихо открылась. Ханна вошла в комнату уверенным шагом и с прямой спиной. И с первого же взглядом Майкл понял — она всё знает.       Хотя это было и неудивительно. По тем широко распахнутым глазам и полуобморочному состоянию, в которое пришли медсёстры этого отделения, стоило ему появиться в дверях, сразу было понятно, что они его поклонницы, а значит, не пропускают ни одной громкой новости о нём.       — Привет, — поздоровался он, не зная, с чего начать, и давая себе время рассмотреть Вьюрка.       Бледная, круги под глазами, искусанные губы, но главное — взгляд: отстранённый и чужой.       — Вьюрок, послушай…       Она замотала головой, перебивая его: — Нет, Майкл, не надо. Ты мне ничего не обещал. Не клялся в любви. Не обманывал, — она облизала губы и на секунду посмотрела в пол, чтобы через мгновение снова распрямиться и гордо вскинуть голову.       Воспитание, что с малых лет вбивал ей в голову Артур Беккер, сейчас можно было увидеть во всей красе. Вьюрок стояла перед ним, как истинная леди. Гордая, отстранённая от всего мира, даже холодная. Это, одновременно, и восхищало Майкла, и пугало, ведь он никогда ещё не видел Ханну такой.       — Ты выбрал её. Ведь именно это ты хотел мне сказать тогда? Тебе нужна взрослая, самостоятельная женщина, а не девчонка, — ироничная улыбка скривила рот, — возможно, это правильный выбор. Возможно, ты прав, хотя сейчас… — Ханна судорожно вздохнула, а на глазах заблестели слёзы.       — Вьюрок, — шагнул в её сторону Майкл, — я не хотел, чтобы ты узнала об этом вот так, — он нахмурился, подыскивая слова, чтобы объяснить ей.       Но, в сущности, что объяснять?       Что Лиза-Мария ему больше подходит? Что она ему нравится, или он даже влюблён? Что хочет семью и детей?       Какие из этих слов должны Вьюрку помочь унять обиду и боль, которые, он был уверен, сейчас вполне заслуженно властвуют в её душе.       Ничего.       Никакие слова не помогут, поэтому он замолчал.       Она отвернулась от него, а плечи дрогнули.       — Верю, — выдохнула Ханна, наконец встретившись с ним взглядом.       Цвет её глаз ему показался удивительно прозрачным, словно голубой цвет размылся и стал едва уловимым, блеклым.       — Главное для меня сейчас Дон, — твердо сказала Ханна, не столько для него, сколько убеждая себя. — Я должна помочь ему, Майкл, должна спасти его. Ты понимаешь?       Майкл кивнул. Он, конечно, понимал.       — Если тебе… Вам понадобится любая помощь, сразу же зови меня, — ещё один шаг к ней, ещё один её шаг к двери. — Обещаешь?       Вьюрок замерла, не отвечая, и Майкл вдруг с ужасом, холодным, пронзающий всё его тело, ощутил, что если она сейчас выйдет за эту дверь, вот так, молча, то он её потеряет.       Потеряет навсегда.       Он уже сделал несколько быстрых шагов и поднял руку, чтобы удержать её, как она сама резко развернулась и буквально влетела в его объятия. Обвивая руками, Ханна прижалась к нему как можно сильнее.       Майкл обхватил её и замер, боясь даже дышать. Под его пальцами скользили локоны её волос, чувствовалось тепло шерстяного свитера, который казался излишним в теплом помещении больницы, но, несмотря на тёплую одежду, он чувствовал, как её бьёт мелкой дрожью. И он практически ненавидел себя за то, что являлся одной из причин этой дрожи.       Почему просто нельзя отмотать жизнь назад, как плёнку? Почему жизнь намного сложнее, чем добрые мультфильмы Диснея и чёрно-белые фильмы Чаплина?       Майкл чувствовал, как сам начинал дрожать.       — Обещаю, — выдохнула Ханна, одновременно с этим вырываясь из его объятий и, не оглядываясь, выбежала из комнаты.       Майкл лишь рвано выдохнул, больше не пытаясь её удержать. Ей нужно пережить это. Им обоим.       Он надел солнцезащитные очки, спрятав за стеклами глаза, в которых тоже стояли слёзы, за секунду до того, как постучав, в комнату заглянула медсестра.       — Мистер Дже… Смит, — поправила себя медсестра, — вы идёте?       Он кивнул.       Молодая женщина провожала Майкла, чтобы неожиданный гость не заблудился в коридорах и поворотах служебных помещений.       — Мистер Джексон, — обратилась она к нему по настоящему имени в лифте, где кроме них двоих никого не было.       Майкл повернулся к медсестре, и она протянула ему тот самый журнал, открытый на той самой странице.       — А это правда, что вы встречаетесь с мисс Пресли? — продолжила она.       В первую секунду ему захотелось вырвать журнал из рук женщины и разорвать на мелкие кусочки, растоптать его, но он взял себя в руки и просто сжал ладони, резко выдохнув.       — Правда, — коротко ответил Майкл, выходя из открывшейся двери лифта.       Теперь уже правда.

***

      Ханна не знала, как у неё хватило выдержки, силы воли, гордости. Стоять перед Майклом с прямой спиной. Стоять, сохраняя хотя бы внешнюю невозмутимость и соблюдая невидимые рамки приличий.       «Леди никогда не повышают голос! Леди никогда не плачут! А тем более, не рыдают в голос, размазывая по лицу слёзы и сопли!» — брезгливо указывая на лицо, говорил отец трехлетней Ханне, когда та расплакалась, то ли от страха, то ли от обиды, память не сохранила таких деталей, но сегодня отец ею бы гордился.       Только вот сделав буквально пару шагов от двери той комнаты, где остался Майкл, выдержка ей изменила, и она побежала. Побежала, чтобы не вернуться назад в те объятия, которые, даже причиняя боль, дарили ей успокоение.       Ханна нуждалась в покое и поддержке, хотя бы сейчас, хотя бы на несколько минут, пока её пальцы до сих пор горят от прикосновения к его куртке, пока нос ещё щекочет аромат его парфюма. Она пришла в единственное место и к единственному человеку, который мог ей это дать.       Забравшись к брату в постель, она прижалась к нему как можно сильнее и как можно бережнее.       — Ханна, что? Что случилось? — просыпаясь и вздрагивая всем телом, спросил Дон.       — Разбудила? Прости, — уткнулась она в его плечо.       От брата пахло лекарствами. Горько-сладкий шлейф тянулся за ним повсюду и становился практически тошнотворным временами, но сейчас Ханна вдыхала этот запах с каким-то мазохистским удовольствием.       — Что-то случилось? — повторил Дон свой вопрос, погладив сестру по голове.       Она покачала головой, перехватывая его ладонь и сплетая пальцы.       — Обещай мне, что ты не уйдёшь, — прошептала Ханна. — Обещай, что не оставишь меня одну, Дон.       Она повернула голову и посмотрела ему в глаза.       — Поклянись.       — Клянусь. Провалиться мне на этом самом месте, коли подведу свою принцессу, — вспомнил Дон их детские игры в замок, рыцаря и принцессу. Роль страшного и ворчливого дракона обычно доставалась отцу.       Ханна улыбнулась.       Сейчас они часто вспоминали детство. Которое, возможно, не было лёгким, но было понятным и простым. В нём была надежда на то, что рано или поздно всё изменится и станет гораздо лучше. Сейчас же эта надежда ускользала с каждым днём, и оставалось лишь сильнее сжимать ладони друг друга, словно между ними она и спряталась, как маленькая птичка.       Они молчали, продлевая эти мгновения вместе. Рассматривая, как изломанными линиями и причудливыми узорами на стены ложится электрический свет фонарей.       Дон достал из тумбочки плеер и протянул Ханне один из небольших наушников. Они лежали и слушали песню за песней.       Дон наблюдал, как Ханна медленно закрыла глаза, продолжая машинально держать его за руку. В наушниках зазвучала песня Джексона, и Дон взглянул на сестру. Она заснула на его плече, так и не рассказав, что произошло, но он был готов поставить всё здоровье, что у него оставалось на то, что это было связано с Майклом.       Голос певца в наушниках продолжал петь о любви и одиночестве, и Дон устало выдохнул: — Ничего, сестрёнка, придет время и он поймёт, какое сокровище теряет, главное, чтобы не стало слишком поздно, — прошептал он, укрывая пледом Ханну, и сам вскоре провалился в сон.

***

      — Нет, нет и ещё раз нет, — замотал головой Майкл, рассматривая костюм в древнеегипетском стиле, который подготовили для съёмок клипа.       В костюме Майкла устраивало всё, кроме головного убора.       — Майкл, но это будет выбиваться из общей концепции: фараон, царица, все слуги, стража. Все танцоры будут в париках, шлемах, коронах.       — Все, кроме меня, — пожал плечами Майкл.       Идея снять клип в декорациях Древнего Египта пришла Майклу внезапно, когда он наткнулся на один из старых фильмов, снятых десять или даже двадцать лет назад. Роскошные декорации, яркие костюмы, трагичная и страстная история любви и власти, но при этом ни одного чернокожего актёра. А ведь Египет, колыбель цивилизации с его неподражаемыми и таинственными пирамидами, находился в Африке.       Благодаря же фильмам и разрекламированным образам чуть ли не каждый американский школьник был уверен, что Египет населяли голубоглазые и белокожие европейцы, и нет, Майкл никогда не стремился делить мир на расы и национальности. Он обожал мир во всём его многоцветье и разнообразии, но идея показать Древний Египет несколько иным не отпускала его.       Найдя режиссёра для своего будущего даже не клипа, а мини-фильма, Майкл с головой окунулся в творческий процесс: написание сценария, подбор костюмов, декораций, приглашение актёров из числа друзей и не только, а самое главное танец, в котором бы легко смешался и уличный стиль, и элементы чего-то египетского, пусть даже такого, каким люди представляют это себе по многочисленным фильмам и телепрограммам. Всё это помогало ему отвлечься от того, что творилось в душе. От звонков Лизы-Марии, на которую он всё ещё злился за тот поцелуй, и от воспоминаний о Вьюрке, её взгляде на него в их последнюю встречу.       Так что он был рад этому практически двадцатичасовому конвейеру из поездок, примерок и репетиций, в который превратилась его жизнь.       Но бегать так постоянно было просто невозможно. Так что увидев в танцевальном зале, где проходила репетиция, Лизу, Майкл даже не сильно удивился.       — Привет, — она подошла к нему, остановившись в нескольких шагах. — Я скучала.       — Привет, — ответил он. — Я был занят.       Танцоры в зале, только мельком взглянув на их пару, решили, что пора сделать перерыв на обед.       И вот теперь Лиза-Мария и Майкл стояли напротив друг друга в полной тишине зала.       — Майкл, я... — было начала женщина, но осеклась. — Ты злишься, я знаю, но я совершенно не планировала вот так выставлять нас на показ. Я не знала, что кто-то нас заснимет, но с другой стороны, мы же взрослые люди и глупо скрываться как школьники, если мы друг другу нравимся, — последние слова были произнесены с такой надеждой, что Майкл вздрогнул.       Как же по-детски было кого-то винить, разыгрывать из себя обманутую невинность. Ведь Лиза была права, она ему нравилась. Нравилась, и внешне, и своим ходом мыслей. Нравилось её одновременно прагматичное и лёгкое отношение к жизни. Нравилось, как она гордо, словно была как минимум королевской особой, вскидывала голову, и никто из репортёров уже не смел ей надоедать. Нравилось, что она была одной из немногих, кто мог его понять. В конце концов, если бы она ему не нравилась, того бы поцелуя не было.       Вот только смущало одно: к Вьюрку его тоже тянуло. Тянуло помимо его воли, вопреки доводам разума. Это просто были какие-то невидимые нити, волны, что действовали на него примерно так же как магнит на металл, а чувства к Лизе-Марии вдруг оказались какими-то слишком разумными, выверенными, словно правильное решение трудной задачи. И это напрягало, лишало его ощущения какой-то искренности.       И Майкл чувствовал себя обманщиком.       Хотя, с другой стороны, возможно именно что-то такое, более управляемое и логичное, безопасное и есть то, из чего стоит строить семью? Может так и нужно?       Он протянул Лизе руку.       — Я не злюсь уже. Просто в моей жизни и так хватает публичности, и хотелось бы что-то оставить лично для себя.       — Для нас? — вкладывая свою ладонь в его и шагая ближе, спросила Лиза.       — Да, для нас, — ответил на улыбку Майкл. — Ты приедешь вместе с детьми на ранчо в эти выходные?       — А тебе удастся выкроить для нас время?       — Да, а если что, вы могли бы приехать и на съёмки.       — Оу! — оживилась Лиза. — Что за съёмки? Расскажи.       — Что ты знаешь о Древнем Египте?       — То, что там были фараоны и люди поклонялись кошкам, — хмурясь, вспомнила она.       — Пирамиды, — подсказал Майкл.       — Да, конечно, пирамиды, — рассмеялась Лиза. — Так твой клип будет про Египет?       — Древний Египет, — кивнул Майкл. — Это будет история о запретной любви…

***

      Ханна стояла в крохотном туалете, примыкающем к её больничной палате.       В небольшом помещении едва помещался унитаз, тумба с раковиной и зеркало над ней. Ханна в десятый раз умывалась холодной водой, она уже практически не чувствовала пальцев, но всё никак не могла унять нервную дрожь. Ей было страшно.       Ей было чертовски страшно!       Она и уколы-то терпела, стиснув зубы, а то, что сегодня её разрежут и вынут часть печени, порождало не просто страх, а настоящую панику.       Ханну бы точно стошнило, если бы врачи не запретили ей есть со вчерашнего вечера, а пить можно было только воду и то немного. Она плохо спала, сон просто не шёл. Вместо него в голову приходили самые отвратительные, страшные мысли. Воображение рисовало картины окровавленной операционной. Кожей она словно уже чувствовала холод металлического стола и ослепляющего света лампы над ним. Память подбрасывала какие-то ужасные истории об неудавшихся операциях, о смертях на операционном столе, о забытых хирургами внутри пациентов бинтах, салфетках и инструментах.       — Всё, хватит! — хлопнула она по столешнице рядом с раковиной. — Это ради Дона, — поймав свой испуганный взгляд в отражении, убеждала Ханна себя. — Это ради Дона, и ты не дашь глупому страху всё испортить, Ханна Беккер, — произнесла она твердо.        Три глубоких вдоха и пульс перестал стучать в ушах, словно траурный набат.       Она не могла и не хотела отступать.       — Мисс Беккер? — услышала Ханна голос медсестры.       — Я в ванной, — отозвалась она.       — Пора в операционную, — сообщила медсестра. — Поторопитесь, пожалуйста.       — Как? Уже?! — её голос мгновенно стал тихим и сдавленным.       Ноги подкосились, и Ханна медленно осела на пол. Паника накрыла с головой, и в этот раз была во много раз сильнее. Грудь сдавило, не давая вздохнуть, тело задеревенело, и казалось, что подвигать даже пальцем стало невозможно.       — Мисс Беккер?! Мисс Беккер?! — заволновалась медсестра, застучав в дверь настойчивей.       Ханна зажала уши руками.       «Может, не выходить отсюда?! Родители всё поймут, и Дон тоже всё поймет! Врачи просто найдут другого донора! Ведь правда? Правда?»       Она ненавидела себя за эти мысли, за эту слабость, но ощущала, как страх захватывал её всё сильнее и сильнее. Уборная казалась уже размером со спичечный коробок и воздуха в ней стало преступно мало, в ушах зашумело, а перед глазами замелькали мушки.       Через весь этот хаос эмоций и чувств пробился голос матери:       — Ханна, доченька? Ханна? Открой дверь.       Ханна сосредоточилась на голосе матери и сделала глубокий вдох. Затем сосредоточила свой взгляд на замке. Это небольшое расстояние, руку протянуть, но как же это было тяжело, словно к руке привязали груз.       — Ханна?! С тобой всё в порядке?! — продолжал материнский голос. — Я принесу ключ, — решилась медсестра, но не успела сделать и несколько шагов от двери, как раздался щелчок замка.       Ханна вышла медленными шагами, цепляясь за косяк. Маргарет тут же обняла дочь.       В отличие от самой Ханны женщина прекрасно помнила, как, будучи малышкой, дочь просто тряслась от страха и плакала до хрипоты, пока проводили все нужные манипуляции с её телом врачи, так что сегодняшний срыв был предсказуем. Только вот не одна Ханна окунулась в омут своего страшного прошлого, Маргарет тоже словно переживала всё заново. Дон в больничной палате, которому она ничем не может помочь. Лишь молиться и наблюдать. Молиться и быть хорошей матерью.       Но и это было сложной задачей, когда сил улыбаться и твердить, что всё будет хорошо, с каждым днём остаётся всё меньше. Когда самой хочется забиться в какой-нибудь темный угол и завыть. Поэтому она сегодня и допустила эту истерику Ханны. Потому что решила, что дочь уже взрослая, что она сумеет справиться со своими страхами, забыв, что страхи растут вместе с нами.       — Всё хорошо? — спросила она у дочери, стирая пальцами дорожки слёз с её бледных щёк. — Да, — всё ещё судорожно вздыхая, но уже вполне владея своими чувствами, ответила Ханна.       — Мисс Беккер, может позвать доктора, — обратилась к ней медсестра.       — Нет, пожалуйста, не надо, — улыбнулась ей Ханна. — Больше никаких детских истерик, обещаю.       Женщина поджала губы, но согласно кивнула.       — Хорошо, тогда давайте готовиться. Ложитесь обратно в постель.

***

      Ханна, морщась от послеоперационных болей, вошла в палату брата. Хотя врач и говорил, что всё прошло без осложнений, к операциям она не привыкла, поэтому своё состояние переносила весьма скверно: боль, тошнота, дрожь от пережитого страха. Но, смотря сейчас на Дона, она без раздумий согласилась бы всё повторить заново.       — Как ты, Дон? — голос матери дрогнул на его имени, но она старалась спрятать дрожь за улыбкой.       — Всё хорошо, мам. Ты уже десятый раз спрашиваешь, — успокаивал её Дон.       И он действительно выглядел лучше, чём до операции. Желтизна ушла и с кожи, и с глаз, а, самое главное, практически утихли боли. Да, худой, да, бледнее, чем всем хотелось бы, но он уже не казался умирающим.       — Да, все симптомы отказывающей печени ушли, — констатировал доктор, просматривая анализы пациента, — а это значит, что мы снова можем продолжить борьбу с твоей опухолью.       — А это не убьет печень опять? — забеспокоился Дон, косясь на сестру. — А то взять ещё одну мне будет уже неоткуда.       — О, да и не надейся, — улыбнулась Ханна. — Я не на столько альтруист.       — Не волнуйтесь, печень полностью восстановится через два-три месяца, — посмотрел на Ханну доктор. — И нет, терапия сейчас будет более щадящей, — успокоил он Дона. — Опухоль уменьшилась, так что твои шансы выросли.       — Рад слышать, — несколько нервно рассмеялся Дон, в который раз оказываясь в объятиях матери и ощущая крепкое рукопожатие отца, но взгляд вернулся к Ханне, стоящей возле дверей.       Немного бледной, немного отстранённой, словно и не принадлежащей этой семье, но, пожалуй, лучше всего понимающей всю гамму чувств: от страха и неверия, до робкой радости и надежды, что бушевали в его душе. — Я пойду к себе, зайду попозже, — сказала она практически одними губами.       Поймав на себе взгляд брата, Ханна быстро скрылась за дверью, пока тот не успел возразить.

***

      Декорации в стиле Древнего Египта были неподражаемы, словно здесь собирались снимать не клип, а как минимум фильм. В сущности говоря, всё так и было. Сценарий, костюмы, актёры, массовка. Всё было как в большом кино.       В роли фараона согласился сняться Эдди Мерфи, а на роль прекрасной Нефертити нашли модель Иман.       Съёмки шли по плану, только вот единственное, что беспокоило, это внезапная потеря головного убора Джексона. Все, от костюмеров до ассистентов режиссёра, искали злополучный аксессуар. Майкл же загадочно молчал и лишь пожимал плечами, смотря на эту суматоху. В общем, съёмки начались и без головного убора.       Дошли до сцены, где Майкл проникал в спальню царицы Нефертити. Они стояли на своеобразном балконе, где он должен был её поцеловать.       Иман была величественна и неотразима, как истинная царица. Женщина работала на площадке, как и должен был работать профессионал, с полуслова понимая, что от неё нужно. Майклу же никак не давалась сцена с поцелуем. Как только наступал главный момент, он едва касался губами губ партнёрши, а это было совершенно не то, что требовалось, как по сюжету, так и по смыслу песни. Для него это было непривычно: на съёмочной площадке, как и на сцене, он мог сыграть то, что необходимо, отрешившись от каких-то посторонних чувств, но, видимо, не сегодня, не с поцелуем, который стал знаком его разлада с самим собой.       Иман не выражала никакого недовольства повторяющимися дублями, но нервозность и даже какая-то робость известного певца сбивала её с толку.       — Честно, видя тебя на сцене никогда бы не подумала, что ты такой скромник, — сказала она ему где-то между дублями.       Именно эта её фраза, брошенная невзначай, дала Майклу необходимый толчок. Можно сказать, сработала уязвлённая мужская гордость, и он, наконец, показал именно ту страсть и тот напор, который требовался.       — Майкл, ты помнишь, что ей за это платят?! — услышал он насмешливый голос после фразы режиссера: «Стоп, снято!» и обернулся.       Возле одной из колонн стоял Дэвид Боуи и улыбался.       — Дорогой, — улыбнулась Иман, — ты приехал за мной? Ещё рано, — обвела она взглядом свой наряд.       — По мне этот наряд неплох, весьма неплох, — засмеялся Дэвид.       — Спасибо, но я не готова ходить так по улице, — покачала головой Иман. — Я свободна? — уточнила она у режиссёра.       — Да, конечно, — кивнул режиссёр. — Мне было очень приятно с тобой познакомиться и работать.       — Спасибо, — улыбнулась Иман. — Я скоро вернусь, — перевела она взгляд на Боуи.       Он согласно кивнул, провожая её взглядом.       — Тебе повезло, — подошёл к мужчине Майкл.       — Тебе, говорят, тоже, — посмотрел Боуи на Майкла с хитрым прищуром. — Дочь Элвиса Пресли.       — Это в ней не главное, — фыркнул Джексон. — Она прекрасный человек, талантливая, понимающая, веселая, и хорошая мать, — не зная даже зачем, словно стал оправдываться за свой выбор певец. — Надеюсь, ты не считаешь, что всё это только ради рекламы?!       Майкл знал, что поползли и такие слухи.       Боуи лишь пожал плечами:       — Это не мое дело.       — Вот именно, не твоё, — буркнул Майкл себе под нос, скорее злясь на себя за такое поведение, чем на Боуи за его понимающий взгляд.       — Как там Вьюрок? Я давно про неё ничего не слышал, — прервал их недолгое молчание неожиданным вопросом Дэвид, когда Майкл уже собирался вежливо попрощаться и уйти.       — У неё заболел брат, — коротко ответил Джексон, не вдаваясь ни в какие подробности.       — Грустно, — нахмурился Боуи. — Если я смогу чем-то ей помочь…       — Нет! — довольно резко перебил его Майкл, зная, с какой щепетильностью Ханна, а в особенности её отец, относятся к семейным делам. — Спасибо большое, но если ей что-то понадобится, я сам смогу помочь.       Дэвид пристально посмотрел на Майкла, ухмыляясь каким-то своим мыслям, но лишь согласно кивнул.       — Я готова, — к ним подошла Иман, уже ставшая собой.       — Спасибо, ты была просто волшебной Нефертити, — поблагодарил её Майкл.       — Мне тоже было приятно поработать с тобой, — улыбнулась она. — Передавай привет Эдди.       — Конечно, — кивнул Майкл.       Мэрфи не было сегодня на съёмках.       Помахав и попрощавшись со всеми, Дэвид и Иман ушли с площадки. Майкл же думал, насколько гармонично и едино они выглядят, а ведь большинство не предрекали этой паре ничего хорошего. Ведь они такие разные, совершенно непохожие, но вместе с тем между ними чувствовалась практически на ощупь эта тонкая, но очень прочная нить. Любовь. В прикосновениях, жестах, взглядах и даже в молчании.       Майкл и сам стремился к такой любви. Хотел испытать что-то похожее, что-то настоящее и настолько сильное, что тебя просто сносит с ног вместе с твоей вселенной. Хотел и одновременно боялся. Боялся не устоять на ногах.       — Мистер Джексон, — подошёл к нему один из работников студии, прерывая его мысли.       — Да?       — Вас к телефону девушка. Она назвалась, — парень замялся на мгновение, — Вьюрок.       Майкл вздрогнул всем телом, тут же почувствовав, как все мышцы напряглись, а сердце застучало сильнее от тревоги. Ханна не звонила и не писала три недели после их последней встречи. Даже новость о том, что Дону сделали пересадку, Майкл узнал от Клейтона.       Такое игнорирование со стороны Вьюрка обижало, но могла ли она сейчас вести себя иначе? Майкл понимал: нет. Поэтому то, что она нашла номер студии, означало только одно: случилось что-то ужасное.       — Где телефон?! — уже на бегу спросил он.       — Там, в главном корпусе, в кабинете мистера Эндрюса! — показал куда-то вправо ассистент, и Майкл побежал в сторону главного здания так быстро, словно за ним гнались толпы фанатов.       Ему было плевать, что и кто подумает. Даже не постучав, он ворвался в кабинет незнакомого ему Эндрюса и схватился за трубку.       — Вьюрок, это я, — ответил Майкл, едва восстановив дыхание после быстрого бега. — Что случилось?!       — Майкл, мне нужна твоя помощь, — прозвучал глухой, тихий голос девушки.