Numb

      Наушники белыми проводами, как венами, тянутся к ушам из черного смартфона. Озябшие руки тонут в глубоких карманах толстовки, а поношенные кеды скрипят по мокрому покрытию пешеходной дрожки, от резиновых подошв разлетаются брызги – небесные слезы, упавшие, когда небо горевало о несбывшихся мечтах, упущенных возможностях и загубленных жизнях. Эмма заправляет волосы под капюшон, все еще капает с неба, рыжие пряди мерзко висят сосульками. Вода попадает за шиворот, она передергивает плечами и выстукивает по сенсорному экрану трек-листы, ища ту самую песню.       Пропадают узкие тротуары, спешащие по домам люди, яркие витрины бутиков, фонари слепыми пятнами над головой и в отражении луж. В этот момент есть только она и Linkin Park, голос Честера Беннингтона в голове.       Песня прерывается жужжанием, оповещающим о звонке. На экране фотография мамы, она ищет её, звонит уже в седьмой или восьмой раз. Только Эмма сбрасывает звонок. Еще полгода назад она бы подумала несколько раз перед тем, как уйти из дома так поздно, не отвечать на звонки и игнорировать мир, позволяя ему огибать себя, подобно реке. Еще полгода назад Эмма была примерной девочкой с кубками и медалями на полках, с грамотами, украшающими стены. Еще полгода назад не было Его.       В её мире был порядок, культивировавшийся веками, начиная от первых прорицателей, связывавших отметки на коже с кознями дьявола или божественным откровением, и заканчивающийся современной наукой, признавшей, что да, у людей есть метки на коже, да они совпадают или согласуются с другими метками, у других людей. Только официально это ничего не значит, метки и люди бывают разными и если тебе повезло, и ты нашел "своего" человека, и у тебя к нему определенного рода чувства, то ты молодец, гордись собой. Связь соулмейтов не афишировали, но в тайне гордились и завидовали. Только было не понятно, что с этой связью делать и какой от неё прок. Так получилось, что история семьи Эммы была похожа на дорожную разметку, пресловутую "зебру": поколения счастливых семей сменялись разбитыми сердцами и сломанными судьбами. Ей не повезло попасть на черную полосу.       Её родители были связаны, но их связь оказалась непрочной. Эмма помнит фотографии в альбоме, который мама после развода старалась не доставать при дочери и только тихо плакала, когда думала, что её никто не слышит. Встреча родителей, их метки в кадре, радость обретения родственной души, радость крепкой дружбы, а затем и любви. Помолвка и свадьба. Появление долгожданного ребенка на свет. А затем все обрывается, будто с рождением Эммы что-то между ними сломалось. Новые фотографии показывают лишь то, как Эмма росла, ни на одной из них нет отца, нет их полной семьи.       Ей не больно, совсем нет, пусть и пришлось им уехать из города, когда начались шепотки. Только больно смотреть на маму, которая, казалось, начала видеть причину, по которой её бросил муж, в родной дочери. Эмме не больно, она научилась давить в себе эту боль, какую-то неполноценность, непонимание, в чем же она виновата.       В чем бы ни была виновата Эмма, она старалась это исправить. Чтобы мама хотя бы посмотрела на неё, она усердно трудилась в школе, сидела за уроками до полуночи. Чтобы не появляться дома как можно дольше и не видеть равнодушия, загружала своё расписание кружками и секциями, хваталась за все и сразу. Однажды эта тяжелая работа принесла свои плоды, но все стало хуже. Теперь мама буквально требовала от неё высоких результатов и наказывала, когда что-то не получалось. На наказания она была скорой, Эмма часто прятала под рукавами побои и думала, что однажды она это закончит – всего-то нужно взять лезвие и провести несколько длинных полос по коже. Мама разыскивала её, извинялась, бормотала что-то о срыве, о том, как она волнуется и как гордится, как переживает, они жили в мире и покое какое-то время, но случался очередной срыв. Всё дошло до опасной грани, когда в доме начали появляться звенящие бутылки с мерзким зельем. В такие дни Эмма молилась на виднеющуюся из окна церковь, чтобы её не замечали, не требовали результатов, табеля с оценками. Наказания стали злее и больнее, и однажды Эмма все же взяла в руки нож и оставила на своей коже первую алую полосу. Она виновата в том, что папы нет рядом, она виновата в том, что у него новая жена и счастливая новая семья, она виновата в том, что не оправдывает ожиданий.       Песни переключаются, звучат первые аккорды "Numb". Эм возвращается из страшных воспоминаний в реальный мир. Полгода назад она начала понимать эту песню, которую, кажется, написали специально для неё.       Мама попала в аварию, когда села в лёгком опьянении за руль, и к ним впервые пришел социальный работник. Это был невысокий, но крепко сбитый мужчина. Казалось, ему было тесно в белой накрахмаленной рубашке и старомодном жилете в ромбик, а его глаза за стеклами очков горели жаждой жизни и стремлением вырваться за стены этого дома, за ограничения этого наполненного подростковой болью мира. Но вместе с этим в нем было сострадание, искреннее желание помочь. Его звали Джеймс Рэй, и девушка постаралась ему улыбнуться, когда открыла ему дверь. Они сидели в гостиной, которую Эмма привела в относительный порядок, когда узнала, что у них будут гости. Только Джеймса, кажется, это не интересовало. Он внимательно осмотрел их квартиру, особенно остановился на комнате Эммы, отметил в своих бумагах что-то, провел кончиком карандаша по висящим в ряд медалям. - Вы понимаете, что у вас несовершеннолетняя дочь, - говорил Рэй с мамой. – Пока вам дали условное наказание, но если вы повторите что-то подобное, то вас отправят в тюрьму. И хорошо, если у вас найдутся родственники, достаточно близкие и надежные, чтобы оформить опеку над Эммой, в противном случае её ждет приют. И неужели вы хотите, чтобы ваша девочка попала в эту среду?       Эм переплела пальцы в замок на коленях, натянула рукава ниже, ожидая ответа матери, хотя бы раскаяния, обещания, что этого не повторится. Но та лишь смотрела с вызовом на социального работника, всем видом показывая, что ей все равно. - Я просмотрю за мамой, - тихо сказала Эмма, когда провожала Джеймса после визита. – Мой день рождения в январе, а потом я поступлю в колледж… - Ты уже выбрала, куда будешь поступать? – спросил мужчина, казалось, в первый раз обращая на неё внимание. - Нет. Я еще думаю, - смутилась она, когда поняла, что придется поддержать этот разговор, но не сказать лишнего. Её коммуникативные навыки все же были на низком уровне, в последнее время она совсем перестала общаться с кем-либо, так не хотела, чтобы кто-то заметил, что с ней случается дома. - Я видел твои рисунки на стенах. Почему они черные? У тебя нет цветных карандашей? - Я… Мне нравится черный цвет. - Послушай, Эмма, я знаю, что ты страдаешь от домашнего насилия, - неожиданно произнес Джеймс, снимая очки и растирая переносицу. – Я говорил с директором твоей школы, с учителями. Если ты думаешь, что этого никто не замечает, то ты ошибаешься, я уже давно работаю, я все вижу. И хорошо, если твоя мать поймет, что делает не так, поймет, как ты её любишь и какая ты замечательная девочка. Но ты не должна это терпеть. Ни один ребенок не заслуживает подобного обращения. - Нет, сэр, вы ошибаетесь, - попыталась возразить она, но Джеймс резко схватил её за руку и закатал рукав до локтя, являя миру и синяки разной степени выцветания, и попытки содрать эту мерзкую кожу. - И где же я ошибаюсь?       Джеймс ушел, оставляя Эмму в полной растерянности. В тот же вечер, протирая запотевшее зеркало в ванной комнате, она заметила скопление темных пятнышек на левой ключице. К утру их них выложился рисунок стрелы. Мистер Рэй встретил её после школы, прошел с ней до аллеи у школьной остановки и дернул ворот рубашки, показывая хаотичное сплетение жирных черных линий, в которых угадывается бегущий волк. Эмма хотела коснуться этого чуда, мужчина даже качнулся вперед к её пальцам, но она вовремя взяла себя в руки. Борясь с дрожью и заевшей молнией на кофте, она показала свою стрелу.       В мгновение мужчина преобразился из строгого хранителя прав ребенка и грозного социального работника в ошеломленного перспективами человека. Кажется, он был напуган этой ситуацией, возрастом Эммы и своим положением, но вместе с этим он не пытался её оттолкнуть, он сам пришел к ней, к ней, не к маме, он каким-то образом понял, что именно она – волчонок на его ключице. - Я занимался стрельбой из лука в школе и колледже, - сказал мистер Рэй. – И теперь учу ребят в социальном центре. Коллеги говорят, что я целеустремленный и неумолимый, как стрела в полете. А ты маленький волчонок, отбившийся от стаи. Рисунок не закончен, потому что ты еще не завершена, ты еще не сложилась, как личность. - Вы думаете, что… - Ты не пожалеешь, Эмма. Клянусь тебе, ты не пожалеешь, - горячо сказал он, обхватив её за плечи. – Вот, мой адрес и телефон, - он достал из кармана прямоугольник картона. – Я бываю дома в девять вечера, свободен в воскресенье. Я не всегда могу взять трубку, но обещаю, что буду отвечать на сообщения.       Эмма не могла не признать, что иметь вторую половинку, соулмейта, просто знать такого прекрасного человека – приятно. В тот день, заняв место в автобусе, девушка рассматривала визитку с координатами Джеймса Рэя, который обещал позаботиться о ней. Через замызганное до половины окно было видно только свинцовое небо, грязные листья прилипли к резиновому покрытию, от соседа пахло сигаретами и потом, но в этот момент ей хотелось жить как никогда.       Она часто рассматривает свою метку, стрелу, которая, как в сказке, привела к ней прекрасного принца. Она не может сосредоточиться на уроках, как следует, потому что все мысли возвращаются к этому мужчине, к мечтам и размышлениям. Она абсолютно не думает, что будет с ними дальше, как они поступят, и каким будет их следующий день. Возможно, только сейчас она начинает царапать ту безнадежность, что окружала её.       Мама замечает стрелу не вовремя, никогда не будет вовремя, Эмма желала, чтобы мама никогда об этом не узнала. Метки соулмйтов отличаются от обычных татуировок, поэтому даже солгать не получается. - Ты! Ты предала меня! Ты такая же, как твой отец! – кричала женщина, опуская кулаки на пытающуюся закрыться дочь. – Ах ты, мразь, нашла себе какого-то мужика, шлюха! - Он хороший, мама, он очень добрый, - пыталась защищать фактически незнакомого человека Эм. Пусть они не знакомы так близко, как хотелось бы, но за те несколько встреч, что у них были, она поняла, что говорит о Джеймсе совершенно искренне. - Добрый, значит!? – зашипела мама. – Кому ты нужна, оборванка!? Добрый… Дрянь, вот ты дрянь!       На следующий день Эмма не нашла в себе сил, чтобы пойти в школу. Она вышла из дома, а затем вернулась обратно, когда мама уехала на работу. У неё было около десяти часов одиночества, наполненных попытками привести себя в нормальный вид.       Ближе к обеду её телефон пискнул входящим сообщением. Д.: Директор сообщил мне, что ты не была в школе. Э.: Да, мне нездоровится. Д.: У меня сегодня один опекаемый недалеко от твоего дома. Я мог бы заехать ненадолго. Э.: Нет, не нужно. Д.: Эмма, если это то, о чем я думаю, то я немедленно приеду и заберу тебя. Э.: Не нужно, правда. Это просто небольшая температура. Я думаю, что мне нужно поспать. Д.: Ты помнишь про пятницу?       Пятница, конечно же, она не забыла, что в пятницу мистер Рэй должен был прийти с очередной проверкой. Эмму предупредили, что она и мама должны быть в то время дома. И она безумно боялась, что не справится с задачей, выдаст себя как-нибудь, не сможет сохранить в глубоком секрете свою бережно хранимую тайну. Э.: Да, я помню. Мне станет лучше к тому времени.       Она лгала обоим: и матери, которая пыталась узнать, кто же этот мужчина, и не получая ответа, злилась еще больше, требовала большего, и Джеймсу, который оказался втянут в очередную несчастную семью и получил забитого, разрываемого виной и непониманием соулмейта.       Тогда она и поняла, что устала. Она так устала быть той, кого хочет видеть в ней мама – воплощение порока, причина и итог её разрушенной жизни. Эмма уже не понимала, во что верить. Только самоубийство оказалось не лучшим выходом, пока у неё был Джеймс и зыбкая, тонкая связь. Она попала в ловушку. Каждый шаг, который она делала – для матери очередная ошибка.       С каждым днем мама менялась. Её злость на собственное дитя, казалось, перешла на новый уровень. Теперь это были не бессильные побои, это была бессильная ярость психологического насилия. Она слишком вцепилась в свою дочь, боялась потерять контроль и душила её постоянной слежкой, выяснением, где она была и что делала, проверкой телефона (все сообщения Джеймса приходилось сразу удалять), проверкой счетов. Но механизм оказался запущен, все то, какой женщина хотела её видеть, рассыпалось прямо на глазах. Эмма менялась, она больше становилась похожа на себя, чем на озлобленного забитого человека, какой была её мать.       Растирая по лицу кровь из рассеченной брови, Эмма бросает рассерженной матери: - Я знаю, что могу стать неудачницей, но так же я знаю, что ты была, как и я, для кого-то разочарованием.       Летящие в спину проклятия она старается не слушать. Так девушка оказывается на улице в дождливую ночь.       Джеймс растирает метку на ключице и ставит чайник. Очередная бессонная ночь однажды сведет его с ума, но он давно привык к тому, что тяготы одиноких детей, что ложатся на его плечи в течение дня, не оставляют его даже ночью. У него одна отдушина, и у неё рыжие волосы, застенчивая улыбка и Linkin Park в телефоне. Эмма больше похожа на сундук с драгоценностями, к которому ему никак не подобрать ключик. И, да, он влюблен в это милое существо, маленького волчонка, который никак не может найти свою стаю. Однажды, Джеймс уверен, он примет его.       Соулмейты - явление странное. По сути это просто люди, между которыми устанавливается эмоциональная связь. Соулмейты могут быть любящими супругами или лучшими друзьями на всю жизнь. Когда он работал в полиции, то слышал о соулмейтах-напарниках без какой-либо сексуальной связи. Как социальный работник он был свидетелем установления связи соулмейта между кандидатом на опекунство и ребенком-сиротой. Это была не та любовь, о которой мечтают девочки-подростки, но та, о которой мечтает каждый. Джеймс не упоминал, и не собирался, но он связался с отцом Эммы. И тот рассказал, что они попали именно в такую ситуацию. Мать Эм была прекрасной женщиной, и теплые дружеские чувства оба приняли за любовь. Но истинное положение дел они поняли уже поздно. Он принял это и подал на развод, чтобы не портить жизнь своей малышке. Но ее мать так и не приняла того, что у них ничего не вышло. Женщина забрала девочку и скрылась в неизвестном направлении, долгое время никто не знал, где они. Узнав о судьбе дочери, мужчина был очень взволнован и просил держать его в курсе. Джеймс знал, что он говорит искренне, что он действительно любит Эм, поэтому и признался сразу, что является соулмейтом его дочери. - Не повторяйте наших ошибок и защитите ее, - пожелал воодушевленный отец, не видевший своего ребенка много лет.       Зуд на ключице усиливается, ведомый вероятной догадкой Джеймс идет к зеркалу. Это удивительно, но на его метке появляются новые точки. Эмма в данный момент принимает судьбоносные решения, она завершается и растет как личность, и все без него. Он просто обязан быть с ней в этот момент. Д.: Сейчас же скажи, что случилось.       Сообщение уходит. Он ждет ответа, но заветный конвертик никак не появляется на экране. Д.: Эмма, что бы ни случилось, я всегда на твоей стороне. Д.: Я приеду к тебе, если ты сейчас же не ответишь.       Ответ приходит почти сразу же. Э.: Думаю, я люблю тебя.       От облегчения Джеймс валится с ног. Она точно сведет его с ума. Э.: Открой дверь, пожалуйста, я не хочу будить твоих соседей.       На пороге его квартиры Эм смотрится... Будто всегда была здесь, и просто задержалась на занятиях, опоздала на поезд. Она улыбается своей застенчивой улыбкой, вода капает с одежды, под ногами уже лужица от промокших насквозь ботинок. Джеймс затаскивает ее внутрь, в тепло, сдергивает с головы капюшон. Он видит кровь и наливающийся синяк под глазом.       После горячего душа Эмма сидит на его кухне, в его футболке, пахнет его шампунем. Она вся его, до последнего стежка хирургической нитью и последней чашки чая с мягким коржиком. Мысли в голову лезут совсем не приличные, такие, что стыдно, и одновременно очень хочется. Нельзя. Пока нельзя. До января. А январь у них будет, до него будет Новый год и суетная неделя с елкой и украшениями, после - выпускной. Все, все у них будет. - Мне пришло несколько писем, - говорит Эмма, поддавшись под табурет худые ноги в толстых фиолетовых носках, подаренных Джеймсу бабушкой.       Вот оно что. Они рассылали письма с рисунками девушки в различные учебные заведения, чтобы сориентироваться с поступлением. Мужчина уговорил ее послать работы в другие штаты, чтобы иметь больший выбор. Кто-то ответил, и ее матери это не понравилось. - Ответили Нью-Йорк, Филадельфия и Техас, - она смотрела в чашку, словно пыталась найти на ее дне какие-то ответы или решения, но находила только чаинки и кофейные разводы. - И что ты решила?       Девушка бросила взгляд на растянутый ворот футболки Рэя, в котором было видно изменившуюся метку. - Нью-Йорк, - уверенно сказала она.