Zero Hundred Hours

Чикаго - Согласен взять эту группу, Галлагер? - Да, сэр, - Йен отдал честь своему руководителю, окликнув группу детей, тусовавшихся у дальней стены тренажерного зала, что свисали с балок и растягивались на полу. - Кадеты, на выход! – они быстро повскакивали со своих мест, вставая по стойке смирно, и Йен едва скрыл улыбку. С его назначения прошло несколько месяцев, и он вел подобные тренировки в группах куда больше этой, но он все еще не мог привыкнуть к чертовому трепету, который вызывал его голос у младших детей. - Все дело в твоем подходе, Галлагер. Если ты веришь в то, что тебя должны уважать, они тоже в это поверят. Эти дети как волки – если унюхают страх, то съедят тебя заживо, - наклонился командир Йена ближе к столу в первый день парня на новой должности, ударами кулака по деревянной поверхности подчеркивая важность каждого своего слова. Ну ладно. Йен уважал своего босса, уважал систему и видел, что она работает. Он прислушивался ко всему, что ему советовали на протяжении последних шести месяцев его начальники, преподаватели, Сара и другие друзья… но чаще он все же шел своим путем. Ему нравился авторитет, предоставляемый его новой должностью, но также ему нравилось, что дети могли обратиться к нему, если у них возникали проблемы, может причиной этого было отсутствие какого-либо мужского влияния – Кев и бесчисленные парни Фионы не в счет – в его собственном детстве. Не многие принимали его политику «открытых дверей», но это уже лучше, чем ничего. Он не возражал. В последнее время его бытие строилось преимущественно вокруг одной сферы, на которой он был сконцентрирован и в которой преуспевал, в то время как остальная его жизнь пошла по пизде. К такому заключению он пришел совсем недавно после ночи тяжелой пьянки в баре в центре города с Сарой, Адамом и парой их друзей в честь празднования помолвки молодой пары. - Я будто почувствовал, что могу справляться только с одним делом за раз, понимаешь? – пьяно лепетал он на ухо подруге, придерживая ее волосы, пока та блевала в туалетной кабинке, - Я хорошо справлялся в ROTC, но со всем остальным дела обстояли дерьмово. У меня было все хорошо с Микки, и тогда я не обращал внимания на все остальное. Но посредственным я могу быть во многой херне! И все сразу! – он рассмеялся своей честности, в его голосе не было горечи, когда он изумленно оглядел пространство вокруг, - По-блять-разительно. - Йен, - простонала Сара, скорчившаяся над унитазом, - я рада, что ты достиг прозрения, но мои волосы уже в блядском туалете. - Ох! Черт! Извини! – он снова собрал ее волосы в клубок, бережно вытаскивая их из воды, и погладил ее по спине, успокаивая. Его понимание своего прежнего «я» расширялось по мере появления новой, более уверенной в себе версии Йена, все больше проявляющейся с каждым новым днем. Он завел друзей на учебе, получая высшие оценки, и одновременно с этим оттачивал свое тело, приводя его в состояние тонуса и физической развитости, в котором оно находилось до диагноза. Он продолжал пить лекарства и ходить к доктору, но теперь реже, поскольку потребности в еженедельном контроле уже не было, и постепенно обнаруживал старого, более сбалансированного Йена. Элементы его прежней личности смешивались с новой его личностью – той, что поздней ночью размышляла над руководством по тренировкам и процедурами ROTC просто так, потому что это доставляло неподдельное удовольствие. Время, проведенное с друзьями, тоже делало его счастливым, а со временем те же эмоции стала доставлять и семья. Лип большую часть времени был на учебе, а Фиона постоянно работала, но, когда они собирались вместе, их общение было почти таким же легким, как и в старые добрые деньки. Он наконец отпустил обиду, которую затаил на них за нечестность. Он понимал их, правда. Разве он не лгал в тот день, когда позволил Микки покинуть Чикаго в последний раз? Разве сказать ему «не надо» не значило, чертовски очевидно, поступить так же, как они? Иногда тебе приходится лгать ради любимых людей. Их мотивы были ложными, но любовь была настоящей. Кроме того, в конце концов, Микки и Йен, и их союз или его отсутствие всегда определялись лишь… им и Микки, никем другим. Тогда для них было не время, сейчас он это понимал. И, видимо, до сих пор не время. Он всегда будет любить Микки, ибо это не было подвластно его воле. Как он мог решить перестать дышать? Как он мог решить не видеть темноту, когда закрывает глаза? Он не мог. Да и не хотел, в любом случае. Он принял факт своей любви к Микки так же, как принял факт наличия веснушек на своих плечах или рыжих волос на голове. Это был просто жизненный факт, столь же основополагающий, сколь море или небо над головой. Единственное отличие текущей ситуации заключалось в том, что теперь он не обделял вниманием все остальное, пока ждал… он не знал, чего, в том то и дело. Он просто жил своей жизнью и делал это вполне удачно. Теперь, в своей новой жизни, он торопился с детьми из тускло освещенной гимназии к ослепляющему солнцу, немного подаваясь назад, пока ученики его привыкали к ярким отблескам света, врезавшимся в его собственный поток сознания подобно лезвиям. Они отправились к знакомой полосе препятствий, и Йен повел их через нее, описывая каждое из упражнений и демонстрируя движения, которых он хотел от них добиться. Он легко преодолел стены для скалолазания, без усилий прополз по-пластунски под грузовыми сетками и взобрался по канату. Он был рожден, чтобы проходить эту полосу, для него это было так же естественно, как дышать. Кадеты с энтузиазмом окружили его и забормотали, оценивая его навыки. - Потом вы подойдете к… Йен прервался на середине предложения, рассеянно отводя взгляд от детей, и обратил лицо к небесам, глядя на слепящее солнце, пока глаза не покрылось пеленой слез. - Эм… Офицер Галлагер? Йен моргнул, опуская взгляд на стоящего рядом кадета. - Да, Уильямс? – неуверенный, мальчик замялся, глядя на него. - Вы говорили что-то… инструктировали нас? Сэр. - Оу, - Йен оглядел отмеченные ожиданием лица вокруг него, - Ох… да. Просто пробегите по ней… знаете, покажите все, на что способны. Кадеты, - ученики опасливо посматривали друг на друга, подходя к началу полосы один за другим и бросая на него взгляды, чтобы уточнить направление. - Продолжайте, давайте! – почти беспечно подбадривал он, вновь обращая лицо к солнцу. Кадеты лишь пожали плечами и начали бежать. Йен стоял с закрытыми глазами, глубоко погруженный в свои мысли, лучи солнца жгли сетчатку его глаз, и он видел яркие красные кольца на внутренней стороне своих век. Он был в порядке, его жизнь была в порядке, но это не отменяло того факта, что иногда он чувствовал, будто Микки находится так близко, что он может ощутить его с каждым вдохом. Эти моменты дополняли его обычные умиротворенные дни. Микки, Микки, Микки. Это не было больно – чувствовать его присутствие. Это было успокаивающе, напоминало о том, кто он сейчас и откуда начинал. Он позволил этому имени громыхать внутри, фокусируясь на кольцах, тепло растекалось по всему его телу от стоп до кончиков пальцев на руках по мере того, как из огненных кругляшков начало формироваться лицо Микки. Микки, Микки, Микки. Приливная волна накатила и унесла его в открытое море. Он привык сражаться и сопротивляться этому, но потом понял, что это все равно что плыть против течения, изматывающе и непродуктивно. Больше он не сражался. Теперь, когда волны накатывали, он позволял потоку нести его. И всегда непременно возвращался на берег. Микки, Микки, Микк… - Офицер Галлагер? – писклявый голос вырвал его из мечтательного состояния, и он открыл глаза, чтобы увидеть одного из кадетов, что восстанавливал дыхание неподалеку от него, - Я сделал это, - Очнись, Йен. Он легонько потер мыском ботинка бетон под своими ногами и улыбнулся стоящему рядом мальчику. Ага, вернулся на твердую почву. Ладно. - Хорошая работа, кадет. ____________________ Мэн Микки сидел на твердом деревянном полу, раскачиваясь вперед-назад, и невидящими глазами таращился на смятый листок бумаги лежащий рядом с ним лицевой стороной вниз. Он перечитал написанное Йеном десять, двадцать, тридцать раз, он не знал, блять. Ему больше не нужно было видеть знакомый почерк, чтобы знать, что там написано – слова отпечатались в его памяти. - Черт, - пробормотал он, голос его хрипел после нескольких часов молчания. Все это было правдой, каждое слово. Он знал. Он бы никогда не сказал такое, не сейчас. Однажды он попытался, по-своему, и Йен сказал ему уходить. Милковичи не совершают одну ошибку дважды. Но… был ли он по-настоящему Милковичем? Так он определял себя? Если быть Милковичем значило быть как его отец, он не был таковым. То же относилось и к его братьям. Он был немного похож на Мэнди. Но по большей части он был просто… Микки. В течение долгого времени он не знал, что это значит. Потом у него появился Йен, и он привязал это понятие к единственной хорошей вещи в его жизни, вращаясь вокруг рыжего, будто тот был блядским солнцем, вкладывая в это слово тот смысл, который, как он думал, необходим Йену. А потом Йен исчез, не стало гравитационного взаимодействия, служившего ему якорем, и он потерялся. Большую часть времени он дрейфовал в бесконечной космической темноте без Йена, вынужденно обрушиваясь обратно на Землю, только когда вновь увидел рыжего, и переполняющее его стремление позволить себе вновь погрузиться в тот мир, где он был личностью основанной исключительно на чьих-то желаниях, приводила его в ужас. Сейчас… сейчас, какого хуя вообще означает это «сейчас»? Все так сильно изменилось; он так сильно изменился с тех пор, как впервые покинул Чикаго почти три года назад. Сейчас он представлял собой что-то куда большее. В нем были сила и стойкость, а не постоянная оборонительная позиция из прошлого. Впервые у него были цель и направление в жизни. У него были тихое счастье, уединение, анонимность. В тату-салоне не было ограничивающей его репутации – не считая слухов о его ворчливости – способной выстлать камнем дорогу его судьбы до того, как он сам выберет направление. Его направление включало в себя словесные спарринги с Макс, в каждом проявлении агрессии в которых крылась искренняя привязанность. Его направление значило, что его имя не будет значить ничего, кроме того, что он сам для себя решит. Йен. Йен был тем самым, больше нет смысла это отрицать. От кого он скрывал эту правду? Он подкурил сигарету и оглядел пустую комнату. Единственным человеком, которого он ранил тем, что притворялся, будто это не правда, был он сам. Но признание этого ничего не изменило, не совсем. Это чувство всегда было при нем, приобретая вид подводного течения, скрытого в каждой его мысли, каждом выборе, каждом предпринятом им действии. Признание этого не изменило того, что он все еще мог потерять слишком, блять, многое, слишком многое, приняв решение снова вернуться к жизни с Йеном. А что если Йен больше не хочет его? Черт. Предположение поразило его с силой тысячи кирпичей. Он написал письмо, изложив правду так честно, как Микки никогда бы не смог даже в своей голове, но… это было много месяцев назад. Они оба изменились, окружающий мир заставлял их расти и развиваться с каждой секундой, что они провели по отдельности. Что если он в конце концов по-настоящему сдался? Именно эта мысль вернула его в самое начало. Если он собирался это сделать, то именно он должен был проявить инициативу. Вот о чем, в действительности, говорил Йен. Йен больше не собирался гоняться за ним. Да, потери были возможны. Возможность эта была настолько же реальна, насколько и пугающа. Но что на счет выигрыша? Если Йен был солнцем, то весь ебаный мир погружался в темноту, когда его не было. Он был счастлив, но скучал по ярким солнечным лучам и моментам ослепляющего блеска, когда сердце его стучало от радости и удовлетворения, что да, это было правильно, и да… он был дома. Получится ли у него совместить эти вещи? Создать новый мир, в котором он бы сам определял себя, и при этом мог иметь единственную любовь, которую когда-либо знал, и оба эти условия не разрушали бы друг друга? Он сомневался. Как существование подобного мира вообще возможно? Мира, в котором он был собой, настоящим Микки, идущим в направлении, отличном от «в никуда», а Йен был бы рядом. Могли ли они справиться с подобным? Жить жизнью без блядских «не надо»? Он опустил голову между колен, его сигарета, нетронутая, уже дотлела до фильтра в стоявшей рядом пепельнице. Он не знал. Он, блять, не знал. Но он должен попробовать. ____________________ Чикаго Войдя в квартиру, Йен захлопнул за собой дверь, опуская рюкзак на пол и скидывая куртку. Он прошагал к окну, выглядывая наружу и беспечно улыбаясь детям, играющим внизу в вышибалы в лучах вечернего солнца. Однажды он тоже был одним из них. Невинным, беззаботным, впереди у него была еще вся жизнь. Он не отмотал бы ее назад, не отказался бы от многих лет мучений и боли, с которыми столкнулся, чтобы избавиться от воспоминаний, потому что это значило бы пожертвовать и радостью тоже, а эту цену он не готов был заплатить. Слабое жужжание заставило его медленно поднять голову и повернуться к оставленному в комнате пальто. Бзззззз. Он сделал шаг вперед, пробегая рукой по волосам. Бзззззз. Еще один шаг, на этот раз несколько быстрее, легкая улыбка приподняла уголки его рта. Он был готов. Бзззззз. Он подошел к своей куртке и скользнул рукой в карман, вытаскивая вибрирующий телефон. Бзззззз. Он не посмотрел на дисплей. Он знал, что номер незнакомый. Бзззззз. Он аккуратно поднес телефон к уху, уверенно нажимая «ответить». Тишина. И затем, наконец: - Ебаный почтовый голубь? Хриплый голос Микки раздался на линии, и Йен почувствовал, как его сердце колотится, занимая все больше пространства в грудной клетке, в ответ на этот звук, легкие наполнились воздухом, кровь закурсировала по венам с новой силой. Наконец-то. В глазах стало мокро, и он сильнее вжал трубку в скулу. - Долго же ты.