Zero Hundred Hours

0:00 - Вот и все, - тихо проговорил Микки, - Ты меня бросаешь, - его голос застрял где-то в горле, пока он ждал ответа Йена, уже зная, каким он будет. Это был даже не вопрос. - Да, - ответил Йен. В его голосе сквозила такая решительная завершенность, окончательность, что Микки хотелось рыдать только от осознания этого. «Нет!» - кричал его запутавшийся, впавший в отчаяние мозг, но вслух он лишь прошептал, - Правда? Не то чтобы он не ожидал подобного исхода, не совсем. С самого их первого поцелуя. С первого прикосновения. С первого похотливого взгляда много лет назад, когда он сердито придавил собой Йена, вооружившегося монтировкой. Он знал, что это не может продлиться долго. Однако это «да» все равно оказалось подобно реальному удару под дых. Ножу в сердце. Оно выбило воздух из его тела, и он лишь прохрипел тихое «блять» и посмотрел Йену в глаза. Время застыло, пока они смотрели друг на друга, пытаясь понять, происходит ли все это на самом деле. Так просто не может быть. Нет. И потом: - МИККИ! Как будто будучи под толстым слоем воды, он услышал искаженный выкрик своего имени и оторвался от лица Йена с практически физически ощутимым усилием. Мир резко вошел в фокус, когда он узнал – «Это Сэмми?» - она гневно шагала в его сторону с… - Блять, у нее, нахуй, ствол! Выстрел раздался рядом с ними, когда она агрессивно, но неуклюже нацелилась Микки в голову. Дерьмо!! Он побежал, уворачиваясь от пуль с сомнительной траекторией, выкрикивая оскорбления, пока Сэмми гналась за ним, не переставая стрелять. Они выбежали на улицу, полицейские сирены поблизости, оскорбления, бег, бег, бег ради жизни, секундами, минутами, часами… он не знал. Он был так сконцентрирован на каждом сделанном шаге и собственном колотящемся сердце, которое выбивало «беги, беги, беги», превратившееся в «Йен, Йен, Йен», что ему понадобилась вечность, чтобы осознать, что вокруг больше не было сирен, не было выстрелов, не было Сэмми. Полиция, должно быть, повязала ее, сумасшедшую суку. Холодный воздух врывался в его легкие и выходил из них, возвращая его к реальности, но он все еще бежал. «Йен, Йен, Йен» выбивало его сердце, и еще позже он обнаружил, что шепчет имя вслух в такт биению сердца. ____________________ 7 дней, 2 часа и 4 минуты 7 дней, 2 часа, 4 минуты и 35 секунд. 36. 37. 38. Все это время действительно прошло с тех пор, когда он в последний раз видел Микки? Это было как вечность. Это было как пять минут. Это было слишком долго. Это было недостаточно долго. Йен повернулся на кровати, в смятении потирая глаза руками. Смя-те-ни-е. Какое забавное слово, серьезно. Что оно значит? Означает ли оно любовь? Любовь, и боль, сгорание, безрассудство, спокойствие, мания, опустошение, правда, безрассудство? Нет, это то, что означало «Йен». Если бы существовал словарь имен, он практически уверен, что нашел бы свое рядом со всеми этими словами. Или, может, просто «ебанутый». Это бы тоже подошло. Микки, Микки, Микки. Микки и Йен. Галлагер и Милкович. Микки. МИККИ! Если он прокричит это достаточно громко в своем ебанутом мозге, Микки услышит? Ему всегда казалось, что да, но, может, остальные мысли, крутящиеся в его голове и перекрывающие режущее имя, ноющее под этим потоком, утопили его в себе. Он поступил правильно. Так ведь? Поступил. Он не мог принимать лекарства, не мог жить в этом депрессивном тумане существования, и более того, не мог снова разбить сердце Микки и увидеть этот взгляд в его глазах. Он не мог быть тем, кем хотел его видеть Микки. Он не мог делать, говорить, вести себя таким образом, каким нужно было Микки. Он едва проживал каждый день в согласии с собственным сердцем. Он ни секунды больше не мог заставлять Микки оставаться на этих американских горках с ним. Тут даже блядского ремня безопасности не было. Они бы оба разбивались и сгорали с каждой секундой, но все же… Микки, Микки, Микки – Где ты? ____________________ 13 дней, 7 часов и 24 минуты - Чт- что? – Микки вскочил на кровати, вскинув руки перед собой для защиты, агрессивный и готовый напасть. Он заморгал, прогоняя сон из глаз, и опустил кулаки, разглядев тусклом дымчатом свете лишь захламленную безлюдную комнату. Он мог поклясться, что кто-то звал его по имени. Он мог поклясться, что Йен звал его по имени. Снова. - Слетаю, блять, с катушек, - злобно пробубнил он себе под нос, поднимаясь с тонкого матраса и вслепую нашаривая пачку сигарет. Две недели – почти. Время ползло раздражающе медленно, но, по крайней мере, тиканье часов напоминало ему о том, что мир не стоит на месте. Он подкурил сигарету и разразился глубоким, мучительным кашлем после первой затяжки – болезненное напоминание о слишком большом количестве никотина за последние пару дней. Он встал, выпрямился и случайно дотронулся до своего утреннего стояка. «Блять!» - это было уже практически больно, ему необходимо было расслабиться, но он не станет этого делать. Каждый раз, когда он тянулся вниз в попытке унять невыносимые ощущения, воспоминания о рыжих волосах, веснушках, зеленых глазах и тепле исполосовывали его мозг ожогами даже боле болезненными, чем неутихающая пульсация в паху. - Нет, - сказал он, потушив сигарету. Он прошел в соседнюю комнату, крутанул кран в ванной в «холодную» сторону и подставил свое усталое тело под ледяной дождь. Он уже смывал пену с волос, когда услышал, как дверь в ванную комнату со скрипом открылась и кто-то начал мочиться в унитаз рядом с ванной. Он выглянул из-за шторки. - Ебана, Кеньятта! Я, блять, тут душ принимаю! – здоровяк встал вполоборота и пожал плечами. - Что? Подумал, тебе понравится шоу, - он ухмыльнулся, застегивая штаны и выходя из ванной, не помыв руки и даже не смыв за собой. - Иу, - Микки вернулся к банным процедурам и закрыл кран, потрясывая головой, чтобы убрать излишки воды. Он схватил полотенце и обернул его вокруг бедер, подходя к раковине. Это было странно – находиться здесь с Кеньяттой и Мэнди. Когда он побежал две недели назад, он думал, что делал это для того, чтобы избавиться от Сэмми, но когда он не остановился через три часа непрерывного бега, он понял, что хотел избавиться от чего-то куда большего. Он поискал деньги по карманам – 43 доллара – позвонил сестре и прыгнул на следующий автобус до Индианы. Она встретила его на автобусной остановке и обнимала его целых десять минут, не произнося ни слова. Это было неестественно – такое проявление тактильной ласки от его сестры. Они любили друг друга, но не были сторонниками обнимашек, скорее готовые поставить друг другу фингал, чем поцеловаться в щечку, но вскоре он понял, что если она отпустит его, он, скорее всего, упадет, и позволил ей удерживать себя дальше. Он не плакал, но тепло ее объятий заставило его осознать, что его трясло, возможно, уже не один час. Полностью дрожь прошла лишь через три дня. Он молча проследовал за ней в дерьмовенькую квартирку, которую она делила с Кеньяттой в трущобах Индианы, которые были немногим лучше Саутсайда, где они выросли. Мэнди без умолку трещала о своей новой работе, новых друзьях, Кеньятте и их совместной жизни; она, должно быть, пять раз за пять минут сказала ему, что он не бил ее с тех пор, как они покинули Чикаго, что лишь больше убедило Микки в том, что насилие будет продолжаться. Ну, теперь он был здесь. Он защитит свою сестру и отправит мудака восвояси. Как только прекратится эта ебаная дрожь. Несмотря на все это, он должен был признать, что Мэнди выглядела счастливой. Ее волосы снова приобрели свой натуральный светло-каштановый цвет, ее юбки впервые опускались ниже колен, а поступь ее стала твердой. Он видел отблески старой, растоптанной Мэнди лишь в те редкие моменты, когда Кеньятта находился дома и начинал злиться, но он не был настолько глуп, чтобы слететь с катушек, с тех пор, как в доме появился Микки. А Микки носил старый штопор в заднем кармане джинсов, на всякий случай. Он провел первые несколько дней, молча курсируя между диваном, матрасом в небольшой спальне (больше похожей на кладовку) и ванной. Для того, кто не задавал вопросов, его сестра казалась слишком осведомленной о состоянии его сознания. В конце концов, однако, она посчитала, что с нее хватит, и своим неумолчным нытьем и нежными призывами заставила его выйти на улицу на пятый день, толкая его навстречу ослепляющему свету и свежему, чистому воздуху Индианы. Морозный ветер привел его в чувства, и он зашатался подобно постоянно бухому Френку Галлагеру, когда сестра вела его за руку по улицам ее нового района. С каждым днем они продвигались все дальше, и он уже не ощущал себя таким недееспособным. Не так, как раньше, так уже никогда не будет, но как новый, менее загруженный Микки, который может хотя бы притвориться полноценным членом общества. Дни, когда его сестра работала в продуктовом, он проводил за просмотром фильмов, непрерывным курением и посасыванием пива, а вечером они с Мэнди собирались за кухонным столом, хохоча над воспоминаниями из их проебанного детства, делясь историями о людях с Саутсайда, разговаривая обо всех и обо всем – кроме Йена. Кеньятта редко бывал дома. Никто из них не знал, где он шлялся, и Микки, по сути, это и не волновало, а Мэнди, если и переживала, то виду не показывала. Они оба придали этому хрупкому маленькому мирку истинный стиль Милковичей – сквернословили как матросы, угрожали друг другу побоями тут и там и ссорились в своей старой утешительной манере, когда разговор становился слишком личным, принося дискомфорт. Только в последние минуты перед сном, когда они тушили свои последние сигареты и выключали свет, Мэнди тихо поворачивалась к нему и смотрела, как-бы спрашивая «Сейчас?», на что Микки отвечал паникой и неистовым молчаливым «Еще нет! Еще нет!», как будто стены грозились рассыпаться в труху, а его могло сдуть ветром как пылинку, если они подберутся еще ближе к правде, которую он старался обходить стороной. И теперь, вот он. Принимает душ. Готовится к собеседованию в ебаном Green Morning Groceries с Мэнди, устроившей все это для него. Этого он хотел в последнюю очередь, но настала пора вносить свою лепту, если он собирался остаться, а он собирался – по крайней мере пока. Кроме того, эти дни без отвлекающего фактора в лице Мэнди были неебически долгими. Рыжий мелькал в закоулках его сознания. Закрывая глаза, он видел веснушки на внутренней стороне своих век как звезды на ночном небе. И вспоминал, что его сердце было разбито нахуй. Йен. Нет. Он должен двигаться дальше, или он просто рассыплется. Он посмотрел на себя в зеркало и мрачно улыбнулся. - Пора идти, блять.