About graves tombs

      Кешью ему преподнесли как подарок, в закрытой пластиковой коробке. Коробка − он знал, потому что еще год назад, во время очередной облавы, все вещи в логове упаковали по этим черным гробам − была официальным стандартом емкости хранения для вещдоков Бюро. Кешью, его дохлая морская свинка, раздавленная тварями с корочками и табельным − тоже вещественное доказательство начала его конца. И, ведь если подумать, размышлял Гэвин, растворяясь в дисгармонии еще одного бесконечного вечера в пустой квартире, куда его поселили федералы, лишив даже ноутбука «на всякий случай, чтоб не на творил дел» (это иррационально: какой смысл в этом, если они даже его завтрак регламентируют), с ним лучше тоже так. Придушить голыми руками, подушкой во сне, не дав проснуться, дешево, без затрат, без нервов, сложив в коробку или закопав на заднем дворе директора контртеррористического центра ФБР, чтобы все вздохнули спокойно.       Кешью Гэвин хоронит под ступеньками предоставленного Бюро дома.       После Венесуэлы, куда Гэвин бежал, не взяв ничего, кроме документов, у него остался загар по линии обреза рукавов цветастых гаваек. Единственное реальное напоминание о прогоревшей новой жизни в кругу дауншифтеров, принявших его за своего.       Холодное дуло пистолета упирается теперь в лоб, и Гэвин не закрывает смиренно глаза, но продолжает, как баран, смотреть прямо на бледные волосатые руки Дага. Дрожащие руки. Вызов принят, урод бездушный, безликая тварь ублюдочного политического аппарата, над кнопками которого дышит, пуская слюну, сам Фрэнсис Андервуд.       − Ты офисный планктон, Стэмпер. Возьми отпуск и выберись на солнце, пока господин президент не пристрелил тебя как бешеную лису в курятнике, − Гэвин напирает, наклоняется вперед и заставляет Дага перехватить рукоять непослушными пальцами. Даг скрипит зубами, сжимая челюсти до боли, глубоко и медленно вдыхает полной грудью, отнимает пистолет и приставляет снова, подарив Гэвину кратный биению сердца миг иллюзионного освобождения.       − Ни слова больше, Гэвин, − Даг морщится, предчувствуя приступ мигрени, как было тогда, когда он закапывал Рэйчел посреди открытого поля и глотал, дрожа всем телом, таблетки Тайленола. − Когда ты загоняешь бешеную лису в угол, не жди, что она будет ластиться к руке.       Гэвин выбулькивает смешок, отросшая сальная челка падает на лицо, пряча заштопанный будущий шрам над бровью, оставшийся после удара лбом об угол столешницы. Бессчетное количество сотрясений за два дня, а сегодня только вторник: его обновляют до последней версии щедрыми шлепками по лицу, кулаком в челюсть, лбом о стену, Орсей не подает ни намека на сопротивление, смиренно подставляет вторую щеку и ждет, когда Стэмпер доведет за руку до состояния «в сантиметре от потери сознания». Тактика Бюрошных крыс: заставить собаку бояться боли, довести страх до чистого инстинкта и посадить на толстую цепь, волкодава приравняв к карманному шпицу, которого можно швырнуть в угол, если начнет громко тявкать без разрешения. Нельзя у человека все отбирать. Потому что отчаянные такие не лучше бешеных лис с кровавой пеной у оскалившегося рта.       − Ты моя груша для битья, Гэвин, − сообщает Стэмпер, не успевший снять правительственный значок с лацкана пошитого на заказ пиджака, и Орсей отхаркивает кровь ему под ноги. − Я единственный теперь, кто решает, как долго ты проживешь, потому что Грину, который держался за тебя как за опытного специалиста, теперь насрать, вернешься ли ты утром в свое кресло. Я раздавлю тебя, когда ты встанешь мне поперек горла, и последнее, что ты увидишь перед тем, как я выдавлю тебе мозги, это подошва моих начищенных до блеска ботинок. Как и твоя морская свинка.       Он плачет, лежа на ледяном кафеле в ванной, и убаюкивает сломанную в двух местах руку, прижимая ее к груди, подобно младенцу. Еще с утра бил жар, дрожь, от которой громко стучали зубы, и Гэвин ползал по серым простыням постельного белья, мечтая о таблетке чего-нибудь, чтобы можно было уснуть. Орсей считал, его нельзя поймать на крючок, потянуть, порвав щеку, и выбросить на берег влажного песка в убийственное воздушное пространство, ибо Гэвин давно всплыл кверху брюхом, но тело его, бьющееся в агонии лихорадки, с ним несогласно. Даг, наблюдающий из кресла возле кровати, стучит по полу бадиком, раз-два, четкая дробь. Вытряхивай себя из кровати, Джимми Нейтрон.       Стэмпер корректен, оставляет бутылку воды и блистер на столе и выходит, ударив еще раз дважды. Привычку перенял у своего Бога, простучавшего костяшками пальцев все столешницы в Белом доме.       Джимми перекатывается на бок, чтобы нашарить здоровой рукой бутылку, и через пятнадцать минут застегивает манжету своей офисной рубашки поверх гипса.