7 seconds

Я любила шагать по прогнившим доскам моей несбыточной мечты, всей стопой ощущая серое дерево и серых насекомых, грызущих изнутри. Я собирала всю себя без остатка на этих досках и сжигала маленьким огоньком любимой зажигалки Юнги. Той, у которой на ребре выгравировано "сахарному принцу". Я собирала весь белый пепел в руках, на которых переплетены тонкие темно-синие нитки-вены и шрамы поперек их, и отпускала по ветру, навстречу Мину. И тот обязательно увидит, но сделает вид, что не заметил. — Странно, да? — просипела я и не узнала собственного голоса. Потому, что изменился, наверное, как и я. Я скинула пепел с рук и потянулась к переднему карману его джинс. И он сразу понял. Он пресек мою попытку дотронуться до него и выудил из кармана пачку ментоловых сигарет, протягивая мне одну никотиновую палочку-убийцу. И я хваталась за нее, словно утопленник за соломинку в бескрайней черной бездне. Привычным помутнением сизый дым входил в мои легкие, оседая там черным порошком, порождая черные желание и жгучие огни самой геенны. У меня в голове вакханалия и крайняя степень безумства. У него в глазах черные киты, плескающиеся в черных отравленных водах его вселенной, и муки ада в черных языках пламени. — Что именно? — ответил вопросом на вопрос и даже не взглянул на меня. Как обычно.  Плавным движением он провел по своей скуле тонкими пальцами и я завораженно неотрывно следила за ними, внутренне содрогаясь от ярких картин наших ночей и его холодных, словно льды самой антарктиды, прикосновениях. — Черный прекрасен, — и он удивленно взглянул на меня, хлопая черными глазами и непроизвольно касаясь мочки уха, где красовалась черная серьга. — Странно, что черный прекрасен? — он отвел руку от уха и засунул ее в задний карман джинс. Мин Юнги выдохнул из легких белый дым, который рассек черное небо без звезд, и вновь сделал очередную затяжку, дрожа и отравляя себя. — Как цвет твоей души, — добавила я и сделала губительную затяжку, заполняя легкие серой пылью и пресекая появление кислорода для моих китов. И они, киты, погибали в моих прогнивших падалью легких, своим белым криком дырявя мои перепонки. Они, киты, звали на помощь извне, только я топила их в сизом дыме ментоловых сигарет и в сжигающем всю плоть виски, который глотала прямо из горлышка и затем передавала в его обвидшую в тонкие голубые вены руку. Он сплетение красных-синих нитей и белого фарфора и он неустанно твердил о важности жизни, тогда как сам запирался в ванной комнате и часами дырявил свои легкие порошком кокаина. У него в голове беспечно гуляло "вчера", оставляя меньше шансов на "завтра". У него радужка в миллиметр и зрачки, расширенные до невозможности и отражающие пустоту, которая, подобно ветру, гуляла внутри него, заходясь вихрем в легкие и тихо захлопывая дверцу сердца. И я его "сегодня", что готово бесконечно ждать его, лишь бы пришел и наконец открыл...