Людские сумерки

      Небо, ясное и чистое менялось, его ослепительная голубизна угасала, постепенно превращаясь в фиолетово-антрацитовое полотно, укрывшее тихий город. — И что, у людей так каждый раз? Вот черт! Я к этому никогда не привыкну! — Азазель недовольно рыкнул и, скрестив на груди руки, облокотился о толстый фонарный столб. — У них тут всегда становится темно? — Это смена дня и ночи, брат. — Младший сын Сатаны, похоже, совершенно не разделял взглядов своего брата. Для него и в тихой ночи и в этом глубоком сумраке было что-то прекрасное. Признавался он себе, что это было несколько прекраснее и алых скал и раскаленных камней и пышущего сквозь глубокие трещины в горячей земле адского пламени. — Обычно, люди спят ночью, но очень многие говорят, что ночь лучше и прекраснее, чем день. — И он улыбался, в очередной раз, посвящая брата в странности человеческого мира. Странности, что самому Левиафану кажутся до трепетной дрожи в кончиках пальцах прекрасными. — Ага, я от этого еще сильнее хочу устроить массовые убийства или выжечь дотла какой-нибудь из городов. И заслужить, наконец, прощение отца! — Молодое лицо демона, что обрел человеческий облик, исказила злоба, мелкие морщинки испещрили его лоб, острые клыки сына Сатаны бессильно обнажились против всех тех неблагоприятных обстоятельств, что нахлынули на них с братом. — Полный отстой, не хочу здесь находиться! — Выплюнул он с раздражением, уже в который раз за те весьма недолгие дни пребывания здесь.       Левиафан покосился на него с некоторым испугом и сожалением. Понимая, прекрасно понимая, что этот мир Азазеля больше угнетает, и что с этим они, на самом деле ничего не могут поделать, младший сын дьявола даже сожалел о том, что из-за него оба они оказались в абсолютно безвыходной ситуации. С тяжким вздохом он опустил веки, обращаясь лицом к прекрасному большому парку, явно любимому многими людьми. Милая человеческая простота. Они могли по настоящему любить какие-то вещи, явления и даже что-то, что не имело формы. Это удивительно, удивительно и прекрасно. И, увы, то, чего Азазель не хочет и не может понять.       Маленькая, робкая и печальная с оттенком тихого счастья улыбка появляется на его лице. Отрезвляюще ударяя по вискам, голову парня посещает воспоминание, как старший брат, пронзая жаркую пустошь, полную раскаленных камней громогласным криком, налетел на отца, сбивая с его рук смертоносное пламя, что спустя миг уже было готово в черный прах испепелить младшего сына. Левиафан открывает глаза, подставляя лицо прорыву юного, прохладного ветра. Он резко оборачивается к брату, что, кажется, задремал. Слабый свет старого уличного фонаря трогательно играет на хмуром лице Азазеля, в его волосах и складках его одежды. Лицо отягощено усталостью, что вызывает странное колющее чувство в груди Левиафана.       Он садиться рядом с братом. Сейчас так же чувствуя в нем защитника и одновременно вместе с тем того, кого необходимо уберечь от собственной глупости. Осторожно, боясь вырвать брата из объятий сладкой дремоты, Левиафан аккуратно прижимает к своей груди его ладонь. Немного грубую, шершавую и сухую, но безумно теплую. «Уж если брат уснул, его и разыгравшийся всадник Войны не разбудит.» — пожалуй, только знание о том, что Азазель крепко спит, позволило младшему сыну демона пристроиться к нему так близко. То, чего неосознанно хотелось, кажется почти всегда. И, прикрыв глаза, Левиафан мягко опустил на плечо брата голову, храня надежду, что сейчас ему не о чем волноваться.       Азазель распахнул глаза и приоткрыл рот, чтобы возмутиться. Опять неприятно кольнуло в груди, но в горле, кажется, застрял ком из спертого воздуха. «Какого черта он… А… ладно…» — Решая не трогать брата и позволить ему насладиться этим моментом, старший сын дьявола расслабился и тихо выдохнул.