Мсье Великий Писатель

      Париж заливал дождь. Погода стояла такая мерзкая и холодная, что на улицах города никого не было, только изредка проносились кебы.       Вся редакция журнала «Contes De Voyages» уныло поглядывала на окна. Амели злилась. Она собиралась сегодня отправиться на пикник вместе с мистером Хоккинсом, но вместо этого осталась скучать в отцовском доме. Глядя на ее недовольное личико, слушая сердитые вздохи, я даже отчасти радовался. Неплохой этот парень, Артур, никто не спорит, но, когда у Амели рухнули ее романтические планы, мне хотелось рассмеяться.       Пока я продолжал переписывать свою недавнюю книгу, заручившись пометками от мсье Лукаса, она зашла в кабинет, посмотрела в окно, громко фыркнула и направилась ко мне. Если честно, мне даже стало немного не по себе.       — Опять пишешь? — скучающе поинтересовалась она и выхватила один из листков прямо у меня из-под носа, я едва не пролил чернила. — Так-так, посмотрим...       Она присела на край стола и начала неторопливо, с напыщенностью читать вслух, что, конечно, не могло не нервировать меня:       — «В этом несчастном, хрупком создании, с мертвенно-бледным лицом, с лихорадочно блестевшими глазами, капитан едва узнал ту, которую оставил меньше трех месяцев назад в расцвете сил и здоровья. Он бросился к ней как раз вовремя, чтобы подхватить бедняжку, лишившуюся чувств, в свои любящие объятия...*» Пф! — хмыкнула она и бросила лист обратно на стол. — Как все слащаво! По-твоему, девушка обязательно должна быть «хрупким созданием», готовым бледнеть и падать на руки первым встречным?       — Да, я совсем забыл спросить ваше авторитетное мнение насчет моего презренного творчества, — в тон ей ответил я и попытался поклониться, не вставая из-за стола. В итоге едва не стукнулся лбом о столешницу. — Приношу свои извинения, мадемуазель Редактор!       Амели щелчком отпихнула перо, которое, прокатившись по листам, поставило на них кляксы.       — Что ты вообще можешь знать о любви? — набросилась она на меня. — Ты думаешь, что все так просто, что об этом каждый идиот может написать?       — Ты считаешь, что я идиот?       Тут она сама поняла, что немного перегнула палку, но не в том она была настроении, чтобы просить прощения.       — Отчасти, мсье Великий Писатель, отчасти.       И она царственно удалилась, оставив меня с испорченными листами рукописи и обидой в душе.       Я со злости переписал этот отрывок, хотя мне он очень нравился.       Уже подошло время ужина, а гроза и не думала прекращаться. Вспышки молний освещали столовую, а от грома дребезжала посуда. Пушистые любимцы, Гаттерас и София спрятались под столом. И даже мсье де Ленюи боязно косился на окна, представляя себе, какой ущерб может нанести молния.       Мне не было страшно — наоборот, я чувствовал прилив сил и вслушивался в грозу почти с благоговением. Обычно гром и молния присутствуют в книгах если только происходит нечто ужасное, но почему бы не нарушить этот стереотип и не вписать грозу в сцену радости или же... романтики?       Я хмыкнул и краем глаза покосился на Амели. Мой довольный вид привел ее в еще большее бешенство, и дочурка Артемиуса вскоре вышла из-за стола. Что ж, по крайней мере она не швырнула в меня тарелку или стакан, что уже радовало.       После ужина я закрылся у себя, сел возле окна и принялся самозабвенно описывать сцену разбушевавшейся стихии. Я даже не обратил внимания на то, что время подошло к полуночи. Гроза продолжалась.       Также я заметил, что изрядно продрог от жутких сквозняков. Я еще не завершил работу и потому решил заварить себе горячий кофе и продолжить писать. Завтра у меня будет выходной, не нужно идти в университет, а значит можно засидеться допоздна. Замечательно!       Я тихо прокрался на кухню. В доме было тихо, вероятно, уже все спали, я же в любом случае не хотел тревожить их покой.       Проходя мимо столовой, я вдруг заметил слабый огонек и тут же повернул туда. Может Артемиусу тоже не спится?       Но это была Амели.       Она сидела за пустым длинным столом и читала книгу при свете переносной керосиновой лампы. Заметив меня, она дернулась было встать, спрятать книгу, но замерла, успокоив себя. Я думал, что она сейчас опять будет ругаться и злиться, но она лишь негромко пробурчала:       — Так и думала, что ты еще работаешь. Будешь кофе или чай? Вода еще горячая.       А потом мы сидели за столом вместе. Я пил кофе, она просто смотрела в темное окно. Книгу она убрала себе на колени, и я ее не видел. Я не сказал, но меня угнетала эта тишина — хотелось поговорить с ней, как раньше, когда мы только и делали, что шутили, спорили, болтали — у нас рты просто не закрывались. Как раньше… Когда оно закончилось, это «раньше»? Когда Амели познакомилась с мистером Хоккинсом?       Я в полной тишине допил свой кофе, прошел на кухню, вымыл и поставил чашку на место и только когда направился обратно к себе, решил пожелать Амели доброй ночи. Это же не преступление, верно?       — Подожди.       Я остановился. Она хочет пожелать мне того же? Или наконец-то придумала, как еще меня можно обругать?       Она поднялась на ноги и показала мне книгу, которую все это время прятала.       «Зеленый луч».       Это моя рукопись!       — Я не должна была ругать тебя и твои истории, — призналась она, подходя ко мне и протягивая книгу. — Кто знает, может однажды ты станешь знаменитым на весь мир писателем?       Я улыбнулся и почувствовал, что у меня даже щеки порозовели. Признаться, я думал об этой роли достаточно. Но не в таких масштабах, конечно.       — На весь мир? Ты преувеличиваешь. Максимум только на нашу улицу. Люди будут проходить мимо дома, показывать на окна пальцами и говорить: «Здесь живет Жюль Верн, тот ненормальный малый, что описывает странные машины и думает, что люди могут путешествовать на Луну…»       Амели тихо засмеялась, и я замолчал, удивленный тем, что, как оказывается, уже успел соскучиться по ее смеху.       — Дурачок, я думаю, что люди уже так говорят. Но ты, как обычно, так занят, что ничего не замечаешь.       Ее взгляд снова стал холодным, улыбка заменилась на недовольную гримасу. Я округлил глаза.       — Это? Ты сердишься на меня за это?       Амели, кажется, только и ждала этот вопрос.       — Ну конечно! — воскликнула она, не заботясь о том, что ее могут услышать остальные домочадцы. — Ты тратишь на свои книги и учебу столько времени, будто тебя вообще больше ничего не интересует! Как будто ты живешь только ради этого, а вокруг тебя нет ни одной живой души! Это называется эгоизм, Жюль. Ты совершенно забыл про нас. И знаешь, что еще — ты становишься похож на Немо.       Выговорившись, она замолчала. Но я наконец-то все понял. Я все понял и ужаснулся, почему до меня не доходило это раньше.       — А мистер Хоккинс?..       — Артур хотя бы изредка говорит со мной. Думаешь, мне приятнее находиться с тобой, когда ты весь в делах и заботах, чем с ним? — Она убрала прядь волос за ухо и посмотрела в другую сторону. — Ладно, забудь, что я сказала. Я читала твои истории, и у тебя действительно талант. Ты должен продолжать делать это. Ну а раз в таком случае ты останешься без друзей, то значит будет так.       Она прошла мимо меня, обойдя как можно дальше. Я один остался стоять возле лестницы. Как самый последний идиот на свете.       Разговор с Амели так запал мне в душу, что я ворочался еще добрых два часа, обдумывая каждое ее слово и вспоминая, как я сам вел себя в последние дни. Да, никаких новых экспедиций на маячило на горизонте, и я мог полностью отдаться своей работе: читать учебники, продолжать работать над своими историями… Я так увлекся этим, особенно последним занятием, что напрочь позабыл о своей собственной истории, которую проживал сейчас.       И я забыл об Амели.       Если с мсье Люкасом я то и дело советовался, показывал ему свои зарисовки, то Амели отодвинулась куда-то на задний план.       А я еще думал, что это она отдалилась от всех нас со своим мистером Хоккинсом.       Неужели она права, и это повторяется трагическая судьба Немо?..       Итоги этих раздумий были настолько неутешительными, что я не мог ждать утра. Встал с кровати, включил настольную лампу и принялся писать записку. Я старался быть краток, но письмо с извинениями получилось на целый лист. Свернув его и подписав, я направился к спальне Амели.       Я хотел просто просунуть записку под дверь и уповать на то, что за завтраком мадемуазель Люкас снова будет мила и добра. Но, видимо, я двигался слишком шумно, потому что, когда я только подошел к ее комнате, как дверь распахнулась, и появилась сама Амели, уже переодетая в длинную ночнушку.       — Что случилось? — резко спросила она, скрещивая руки на груди.       Я удивился, увидев ее, замялся и наконец протянул записку.       — Вот... это тебе...       — Жюль, я стою прямо перед тобой, — недовольно заметила она, даже не взглянув на бумажку. — К тому же я не обладаю ночным зрением. Чего ты хотел?       Отчего-то все то, что я записал в письме выветрилось из моей головы почти бесследно. Я замычал и что-то забормотал, как глупый школьник.       — Что? Ты можешь говорить понятнее?       — Прости меня! — выпалил я, испугавшись, что она сейчас точно прогонит меня. — Я-я не должен был столько времени отдавать учебе и книгам. Потому что... потому что ты... и твой отец, Эстер, мсье де Ленюи и даже София с Гаттерасом... Вы и есть моя самая главная история! И мне очень жаль, что я забыл об этом.       По мере того, как я говорил, лицо Амели становилось все более и более спокойным, в глазах разгорались знакомые искорки. Когда я замолчал, она вдруг рассмеялась, так громко, что я перепугался, что она сейчас поднимет весь дом на ноги.       — О, какой же ты дурачок, Жюль! — воскликнула она. — До тебя так долго доходило это, что я боялась, ты станешь заучкой навсегда, и я больше никогда не увижу тебя нигде кроме как за письменным столом. Иди сюда, я больше не сержусь.       Она крепко обняла меня, и меня пронзила мысль, как мне не хватало ее рядом с собой. Я ответно притянул ее к себе и улыбнулся.       Человеческое тепло никогда не удастся запечатлеть в книге, изучить, точно формулу. Его можно только почувствовать, и я, идиот, едва не утратил эту способность.       — Если я попрошу тебя стать... — запинаясь, начал я, и Амели вдруг оцепенела в моих руках, — стать героиней моей новой книги — ты окончательно простишь меня?       Она вырвалась из моей хватки, ткнула пальцем в кончик носа и опять рассмеялась.       — А ты сам как думаешь, мсье Великий Писатель? Но только попробуй превратить меня в «слабое, бледное создание», иначе ты очень-очень пожалеешь, что вообще родился со способностью держать перо в руках.       — Заметано, мадемуазель Редактор!       * Верн, Ж. : Необыкновенные приключения экспедиции Барсака. Авторская интерпретация.