Колесо удачи

      Будет весьма банально, если я скажу, что жизнь — штука странная и очень непредсказуемая. А поиски её смысла станут пустой тратой времени и миллионной жалкой попыткой. Даже если удастся попасть в точку, угадать, вряд ли будет известно, является ли верным твой ответ, или же нет.       Но одна мысль по этому вопросу, я думаю, может угодить многим. Заключается она в том, что смысл жизни у каждого свой. Смысл жизни — в самой жизни. В получении удовольствия от своего существования. И совсем не важно, какой выбрать путь. Пусть ты посвятил себя научным открытиям, опытам, и отдаёшься изучению новых знаний день и ночь, работаешь годами над изобретением, которое может кардинально изменить будущее. А может, тренируешься до потери пульса, играя в футбол, чтобы стать чемпионом. А как насчет редких коллекций уникальных вещей? Или же, отдать сердце своей половинке. Всё это не имеет значения, просто недопустимо для сравнения и обесценивания выбора кого-либо. Ничего не может быть выше достижения внутренней гармонии и счастья. Именно поэтому, способы их приобретения у каждого свои.       Осмысление жизни и её познание, ни для кого не секрет, тоже у каждого своё. И, я считаю, не правильно, когда взрослые уверены, что понимают толк в жизни больше детей, раз имеют больше опыта и прожитых лет. Этот вопрос спорный, так как многие дети духовно вырастают быстрее по определённым обстоятельствам, часто узнают больше нужного и намного раньше положенного. Многие дети вынуждены понимать, какого быть рождённым в войне, в одиночестве, без семьи. Чувство ненужности, будучи брошенным, избитым, униженным. Зачастую, дети переживают за всё своё существование больше ужасов и кошмаров, чем взрослые. Моё детство, к сожалению, тоже было не из лучших.       Саму жизнь можно сравнить с колесом фортуны. Такое ощущение, что все мы, перед рождением, крутим его, надеясь на то, что нам необъятно повезёт. Смотрим на крутящееся колесо, уже представляя себе насыщенную любовью и счастьем жизнь, с минимальным количеством потерь и неудач. Молимся попасть в хорошую, благополучную семью, не знать холода и голода, не испытывать страха за жизнь близких. А возможность покрутить это колесо у нас одна, всего-лишь одна попытка, один единственный шанс, одна надежда на удачу.       Познание жизни, как и формирование личности, длится от рождения до самой смерти, как нам известно. Моё познание я не могу посчитать скудным, хоть и прожил я не так много, но всё же, моя жизнь была богата интересными событиями, радостными моментами, и, конечно же, огромными чёрными полосами, длящимися по времени, словно вечность.       Я любил наблюдать за окружающими. За знакомыми или незнакомыми, это неважно. Изучал телосложение, цвет кожи или шерсти, её структуру. Искал фишки, мелкие детали, которых нельзя обнаружить у других. Мне это занятие казалось особенно интересным.       Каждое живое существо, на мой взгляд, по-своему красиво, достойно того, чтобы на него посмотрели и полюбовались. Весьма стервозную улыбку я наблюдал у одной обаятельной дамы. Казалось, словно она задумала какой-то хитрый и зловещий план, но держала его в секрете ото всех и ни за что не выдала бы никому. Девушка казалась пошлой и вульгарной, самовлюблённой особой, смотрящей на всех свысока. А после моего знакомства с ней я понял, насколько сильно ошибался. Я узнал, насколько беспощадно обходится с некоторыми жизнь, заставляя закрыться от мира и отстраниться от него так, чтобы защиту не смогло пробить ни одно живое существо, и побуждая надеть плотную маску, со временем срастающейся с плотью. И её уже никто не сможет сорвать.       Бывало, я видел идеалы. Их фигуры словно выписывали и формировали лучшие художники и скульпторы мира. А во время общения с ними я замечал, как глаза их чернели, морды начинали сереть и трескаться, а изо рта выливалась гниль. И кому нужна их внешность после уродства внутри, которое так и норовит выйти изо всех щелей?       Я долго наблюдал. Я видел счастливых и глубоко несчастных. Я видел довольных жизнью и желающих умереть. Я видел боль, которую невозможно скрыть.       Как-то мне довелось увидеть одну девочку. Мы выросли вместе на одной долине. Маленький поросёнок, помешанный на моде, сладком и розовом. Это был тот самый случай, когда внешность соответствовала духовному миру. Она была жизнерадостна и излучала свет с самого детства. Я смотрел на неё, на её светящиеся глаза, на её улыбку, видел, как она радуется каждой мелочи и восторгался мысленно с ней, наблюдая в стороне. Она играла с другими мальчишками. У них было много общего, они все были веселы, открыты для общения и новых знакомств.       Парадоксальная девочка, повёрнутая на моде, сладком и розовом, любящая играть во всевозможные спортивные игры и обходившая в них мальчишек, росла и становилась с годами ещё более очаровательней. Я был старше её, на пару лет, но это никак не влияло на мои странные и неконтролируемые чувства. Я глядел на неё, следил за взрослением и удивлялся её энергичности каждый раз, словно впервые.       В детстве я фантазировал, как мы идём, держась за копытца, по лесу, в приятной тишине наблюдаем за природой и улыбаемся. А потом идём на качели, с её любимыми конфетами в небольшом ведёрке, и тихонько качаемся, смотря на горы...       Вы не подумайте, что когда мы были маленькими, общения между нами не было никакого, нет. Она приходила ко мне, бывало, после долгих игр с Крошем и Ёжиком, совсем уставшая, и мы беседовали, пили чай. Мне, по-началу, было очень страшно и неловко с ней знакомиться. Я был робким и казался чёрствым, возможно, из-за этого она не так часто со мной проводила время, когда мы были совсем детьми. Может, она посчитала, что мне не интересны общение и дружба, и потому бежала играть с другими, более весёлыми ребятами, чем я.       И вот, спустя пару лет, мы в первый раз действительно сходили с ней гулять в лес. Всё прошло так же чудесно, как я себе и представлял. Она кушала сладкие конфеты с шоколадной начинкой, сидя со мной на широком сиденье качелей, смотрела на горный пейзаж и улыбалась, а я улыбался, потому что она была рядом со мной.       Мы все взрослели, много ссорились и быстро мирились. Я был тогда подростком и не осознавал, что со мной происходило, почему именно эта девушка поселилась в моём сердце, засела в нём так давно и надолго. Я не спал ночами и воображал её сказочный образ перед глазами, слышал её нежный голосок днями напролёт в своей голове.       Проходили годы, а влечение к ней росло всё сильнее и сильнее. Я стал писать. Много писать о ней. Время шло так быстро, когда я брался за перо, что я и вовсе не замечал, как проходили целые сутки. Она была и осталась моей музой.       У меня кончались бумаги, чернила, портились перья, я рвал на себе шерсть, я злился на себя за свою слабость. Я всё так же не спал по ночам и представлял себе романтические вечера под луной, мечтал, как читаю посвящённые ей стихи, глядя прямо в её бездонные глаза, вожделел сладкие, ласковые поцелуи, отражающие всю мою глубокую и несчастную любовь к ней. Когда я понимал, что мыслями заходил уже слишком далеко — кровь заливалась в щёки, мне становилось так стыдно за свои похабные мысли, за то, что я смел думать о таком...       Я старался не показывать своё влечение. Я опасался быть отвёргнутым. Знаю, что трус, потому не смею называться достойным её сердца. Я был очень застенчивым в её компании, а иногда мог даже грубить, по причине безысходной тоски. Мне было невыносимо от того, что она считала меня своим приятелем, даже не другом, просто пареньком, с которым она жила на одной долине. Мне было больно от того, что она забыла детство, больно от того, что она не помнила наши разговоры и чаепития, наши гулянья по лесу. Больно от того, что она понятия не имела, сколько обиды было в моей душе. И больно от того, что она так и не прочла мои стихи, которые я сочинял в её честь.       В раннем возрасте она итак отличалась женской капризностью и обидчивостью, а во время жуткого перехода во взрослую жизнь её вспыльчивость увеличилась в разы, гормоны играли с ней не на шутку. Она часто на всех срывалась, но сильнее и больше других доставалось мне, так как она считала, что я её совсем не понимаю. Я терпел, я прекрасно понимал её чувства, она ошибалась, но не смел перечить. Мне не было обидно, хоть она и старалась задевать больные места. Я просто не мог обижаться. Она была прелестна. Её недостатки меня никогда не отталкивали, наоборот, я считал её настоящим идеалом, СВОИМ идеалом.       Крош и Ёжик уже не были лучшими друзьями, они выросли и прекрасно понимали, что у них слишком разные взгляды на жизнь, частые ссоры и разногласия дали своё.       После смерти Совуньи, моя муза долго не могла прийти в себя, не спала ночами и ни с кем не разговаривала, ведь добрая старушка-сова её фактически воспитала, научила всему, что знала сама, давала советы, и была единственной мудрой женщиной долины, которая могла поддержать и понять, когда казалось, что против тебя настроен весь мир.       И Крош воспользовался положением, чтобы сблизиться с подругой, показать, какой он хороший приятель, не оставляющий в трудную минуту. Я не рискну строить догадки об искренних мотивах его поддержки, но, так или иначе, спустя некоторое время, его давние желания сбылись...       Я часто следил за тем, как он на неё смотрел. Я видел в его глазах животную страсть, никаких других чувств там не было. Меня пробирала чудовищная злость, я представлял, как выдавливаю ему глаза его хоккейной клюшкой. Я чувствовал ненависть, и мне не хотелось отгонять от себя эти мысли, я воображал всё ещё красочнее и дольше с каждым разом.              Вся молодая троица долины была в возрасте шестнадцати лет, а мне уже исполнилось восемнадцать. Спустя год, я ощутил новую боль, которой не испытывал прежде никогда. Это была боль, вызванная ревностью, но уже оправданной. Я увидел это перед своими глазами, а не в своей голове.       Она перестала со мной общаться уже значительное время. Я опустился для неё до уровня нудного знакомого, "скучнейшего ботаника, неудачника-поэта, который так и просидит всю жизнь в своём бумажном бардаке".       Я любил бродить по ночам, когда кругом лишь таинственный тёмный мир и играющее со мной в догонялки вдохновение, которое хитро то появлялось, то исчезало. Я блуждал, любовался и увидел Нюшу с Крошем. Он целовал её, так жадно, так мерзко, словно после долгой и мучительной голодовки. А она обнимала его, трогала с бурным удовольствием и таяла в его лапах. Я видел гнусную пошлость, видел, как грязь с его лап оставалась на ней, как он пачкал её своей испорченностью, я видел, понимал и чувствовал, что ей это нравилось, что она балдела от него, я замечал, как она всё время смотрела в ответ на его продолжительный флирт с заигрыванием и восхищалась его умениями, телом, голосом...       Она всегда хотела его.       Я погрузился в полную апатию. Мне хотелось стереть себе память и продолжать жить хотя бы так, как жил раньше, в незнании и неведении, ничего не подозревая, мучиться по-другому. Мои ноги онемели, я не знал, что делать, я надеялся, я умолял исчезнуть в этот самый миг навсегда и нигде больше не появляться.       Они ушли в обнимку, так и не увидев меня. Я не хотел думать о том, каким было продолжение их ночного похождения. Я не чувствовал сил, всё, что мне удалось сделать— упасть на траву и зареветь. Я смотрел на звёзды и отчаянно плакал. Я не понимал, за что колесо везения так неудачно остановилось, почему я так плохо его покрутил, почему я завернул именно в эту сторону...       До этого противнейшего случая я целыми сутками мог дремать, представляя то, что никогда не произошло бы. Я отстранил от себя реальность и стал жить в мечтах, прекрасно понимая, что моя желанная живёт и радуется жизни вдалеке от меня и без меня. И я догадывался, что такое могло произойти, но увидеть это собственными глазами было для меня слишком сильным ударом об землю. Резким ударом, который вернул меня из вымышленной в настоящую жизнь, где мне, увы, нет места.       Я всё-таки должен был признаться ей в любви. Я не мог больше жить с такими сердечными переживаниями, закапывать их в себе, они уже разрывали меня изнутри. Мне необходимо было сказать.       Я позвал её к себе на чай следующим вечером. Я понимал по её сухому ответу, да хотя бы по взгляду, брошенному мне, когда я с ней поздоровался, что ей уже заранее неинтересно моё ещё не сказанное предложение. Она пыталась придумать причину, чтобы не прийти, но мне удалось уговорить её. Мне было не важно ничего на тот момент, кроме получения согласия. Я хотел открыться наедине, там, где никто не помешал бы. Я хотел всего-лишь вспомнить старые, не столь долгие времена, которые мы проводили вместе, наши милые диалоги и посиделки, клянусь, больше ничего...       Я дождался её. Конечно же, она пришла с большим опозданием, но как же я был рад, всё-таки услышав стук в дверь. Я стал угощать мою музу пирогом с вишней и её любимым зелёным чаем. Она была такая же красивая, с такими же прекрасными, пылающими глазами, жаждущими развлечений и авантюр. Раскрыться мне было не боязно. Безусловно, я понимал, что буду отвергнут, но в глубине души всё же мечтал увидеть хотя бы капельку тепла и понимания в глазах, получить такое необходимое мне от неё смягчение.       Девушка, которой принадлежит моё сердце, громко рассмеялась надо мной и унизила, назвав снова неудачником, никому ненужным и жалким недопоэтишкой.       Честное слово, понятия не имею, что со мной произошло в тот момент, но я не смог выдержать, я ударил её, ударил так, что она упала со стула и отключилась. Я был в сильнейшем испуге. Но я так же испытывал желание сделать с ней то, что делал в мыслях, сделать то, о чём мечтал столько проклятых, повторяющихся дней. Я пытался отогнать от себя эти мысли, правда, я пытался, но они заполонили мои глаза, вся картинка застыла в голове, я жмурился, я старался, честно, правда старался остановиться, но у меня не получилось.       Я связал ей копытца, закрыл и зашторил все окна, запер дверь и плеснул водой в её милую мордашку. Когда она пришла в себя, попыталась встать и поняла, что связана, начались крики и ругательства в мой адрес. Мне пришлось заткнуть ей ротик тряпкой, увидите, она валяется на полу, возле стола. Хотя, не думаю, что нас кто-то бы услышал, ведь мой дом очень отдалён от других, а другие уже давно позабыли дорогу к нему.       Она была в полном недоумении, а я усмехался, от меня такого уж точно никто не ожидал.       Я толкнул её на живот и, навалившись сверху, проник в неё. Я мечтал сделать это нежно, в постели, смотреть ей в глаза и видеть в них взаимную, чистую любовь ко мне, но все мои грёзы были растоптаны розовыми копытцами.       Желание овладевало мной всё сильнее и сильнее с каждой секундой, пока я смотрел на её беззащитное тельце. Я входил в неё глубже и глубже, быстрее и быстрее, а она брыкалась и пыталась что-то крикнуть, слёзы текли ручьём. Но я не мог остановиться и не желал тогда прекращать.       Я перестал её насиловать спустя полчаса. Копыта дрожали. Я стоял в ступоре. Нас била дрожь. Она смотрела на меня со злобой, с таким напором, что я даже пошатнулся. И тогда все годы моих мучений пронеслись перед глазами за мгновение. Мне снова предстала та роковая ночь.        Безумная ярость взяла надо мной верх. Я схватил со стола нож и набросился на неё. Я не целился, а она тогда увернулась так, что я попал ей в предплечье. Она билась в истерике, захлёбывалась в слезах и слюнях. Кровь молниеносно вытекала из раны, а моя возлюбленная панически бегала глазами по дому в поисках хоть чего-то, что могло бы ей помочь, но осознав, что выхода из ситуации нет никакой, продолжила горько плакать.       Я на этом не успокоился. Насиловал её час, а когда понял, что она уже не в состоянии орать, вытащил изо рта тряпку. Зря она тогда начала снова поливать меня грязью. Я уже почти остыл. Я уже стал приходить в себя, зачем она снова спровоцировала меня? Зачем? Почему так получилось, я не понимаю!!!       Я вцепился за её косичку и стал таскать по полу, пока мы не дошли до ванной комнаты. Я встал за ней и сжал её крепко ногами за голову, заставил открыть рот и, когда она закричала, схватил ножницами за язык. Я не знаю, слышал ли кто-то этот истошный вопль, несмотря на нашу отдалённость, но мне показалось, что стёкла в моем доме затрещали. Ножницы не совсем отрезали её поганый язык, загрязнённый языком Кроша, но очень сильно покалечили. Я наказал ей больше так обо мне не говорить, иначе она действительно лишилась бы возможности разговаривать. Однако, ничего не тронуто, я очень рад тому, что меня послушались.       Я воткнул тряпку обратно ей в рот. Мне стало страшно, безумно жутко, потому что если она выберется, если я её отпущу, то она обязательно всё расскажет другим. Я просто не знал, что мне делать, понимаете?       Я взглянул на неё. Даже в таком изуродованном состоянии она казалась мне прекрасной. Она была бессильна, напугана. Большая кровавая дорожка вела из столовой в ванную. Тряпка была уже бордовая, совсем намокшая. А у меня, внизу живота, пульсировало. Я так её хотел, вы себе представить не сможете. Её маленькие связанные копытца... Я стал таким же подлым извращенцем, как и Крош. Противно вспоминать, но знаете, на тот момент было плевать. Резко, в миг, мне стало всё равно на ожидающие последствия.       Я подошёл к ней, сел рядом и начал засовывать копыто в её раненое предплечье, а другим копытом приобнял. Я заходил в неё, старался открыть рану и сделать шире, чтобы копыто свободно проходило внутрь. Она билась, пыталась кричать, но силы постепенно её покидали. Казалось, что она снова упадёт в обморок от болевого шока. Я перестал ненадолго, дал ей передохнуть. Её кровь была такой безупречной, такой, я бы сказал, идеально красной, и я спросил себя, а какая она на вкус? Мне чертовски сильно захотелось попробовать, и я стал слизывать стекающую струйку из раны, поднимался выше, дошёл до самой раны и вошёл в неё языком.       Она снова стала дёргаться, а я хотел больше, я пил, облизывал свои губы, снова тёрся об рану ртом, засовывая язык как можно глубже. Она была такой волшебной внутри... Вытащив тряпку из её ротика, я поднялся к её губам и поцеловал. Нежно, медленно, как и мечтал столько лет. Она не отталкивала, но и не отвечала мне. Когда я дотронулся до её языка, она вздрогнула, а я захотел её ещё сильнее. Как можно быть такой невероятно вкусной, как она?       Мне захотелось увидеть её изнутри. Я был уверен в том, что она хороша в любом виде. Я стал резать ей живот. Возился очень долго, уже другим ножом, намного острее кухонного. Она тряслась в агонии, а мой разум был затуманен. Я хотел лишь восхититься ею. Я распотрошил ей живот. Стены, потолок, всё было в её алой крови. Я счастлив, потому что куда ни бросить взгляд — везде она. Я совал в неё копыта, вытаскивал органы, я достал кишечник, её длинный, изящный кишечник. Она была великолепна, и я никогда не устал бы это повторять.       Я стал насиловать её в кишки, я завернулся в них, словно в шарфик, и стал смеяться. Я посмотрел в зеркало и представил, как она каждый день мило любовалась в него, выбирая наряд, или какую сделать причёску. Эта мысль заставила меня захохотать ещё сильнее. Было так забавно, не представляете.       А потом, я заплакал. Я стал плакать так сильно, как никогда раньше, и как никогда уже не заплачу. Я упал на колени, закрыв глаза окровавленными копытами, и продолжил реветь. Уже не было страха от того, что вы узнаете о моём проступке, я осознавал, что мне предстоит сделать дальше.       Мне было печально, ведь жизнь не дала мне возможности сделать эту девушку счастливой, не дала мне права быть её спутником. Вы можете считать меня сволочью, тварью, больной мразью, вы будете абсолютно правы. Я глупый недопоэтишка, который ничего бы не добился в этой жизни своими не менее глупыми стишками. Колесо фортуны дало сбой во время моего кручения.       Я прилёг на пол рядом с пленительным мёртвым телом, крепко обняв его, и не заметил, как заснул на некоторое время.       Даже не знаю, прочтёт ли кто-то эту исповедь, увидит ли вообще, кто первый нас обнаружит, а может, все сразу, когда будут в поисках моей музы.       Я любил жизнь, но жизнь не полюбила меня. Я всё так же продолжал бы гулять по ночам в поисках вдохновения, снова писал бы глупые стишки, считая их произведением искусства, но без неё в этом нет ни малейшего смысла. Я люблю вас всех до последней своей секунды существования, я благодарен за всё, что вы для меня сделали, и на понимание не рассчитываю. Самым лучшим днём моей жизни станет день моей смерти, и я сейчас по-настоящему счастлив. Прощайте.

      Бараш.

      Закончив писать, Бараш откладывает бумаги на видное место, убирая чернила и перо в ящик, и выходит из-за стола. Парень целует мёртвую девушку в лоб и встаёт на маленький табурет, просовывая голову в заготовленную, ждавшую своего часа, петлю. В мёртвой тишине дома звучит тихий шёпот:       "Спасибо за вечер, моя прекрасная муза. Я люблю тебя".