First Day of My Life

— Йен, — прошептал Микки в темноту. Без ответа. Он попытался приподняться на локтях, чтобы вытянуть шею и посмотреть, находился ли Галлагер вообще в комнате, но резкая боль в плече помешала ему. — Бля, — пробормотал брюнет. Он громко прокашлялся. Все еще ничего. Йен, проведя всю свою жизнь в доме с шумной Галлагерской оравой, научился подстраиваться и спал всегда крепко вне зависимости от внешних раздражителей. Микки всегда поражался тому, как тяжело было разбудить рыжего, особенно когда Евгений был совсем маленьким. В то время как Микки ворочался и ерзал по кровати всю ночь, пытаясь абстрагироваться от младенческих воплей в соседней комнате, Йен мирно посапывал, на утро просыпаясь единственным отдохнувшим в этом доме человеком. — Эй, спящая красавица, — громко крикнул Микки, и Йен, вытаращив глаза, буквально подпрыгнул на месте. — Да, черт, я проснулся. Я здесь. Что случилось? Все нормально? — сиплым голосом спросил он. — Плечо пиздец пульсирует. Дай мне викодин. Йен проверил время на теперь полностью заряженном телефоне. — Тебе еще полчаса нельзя. — И что, я помру от этого? — со вздохом спросил Микки. — Ну давай, чел. — Ладно, — уступил Йен и, поднявшись, включил лампу, чтобы порыскать среди лекарств на прикроватном столике и найти нужное. Отсыпав одну таблетку, он передал ее Микки с бутылкой воды. Микки проглотил лекарство. — Спасибо. — Еще что-нибудь нужно? — Йен положил ладонь на поврежденное плечо брюнета и тревожно посмотрел на него сверху вниз. — Не, я в порядке, — ответил Микки, стараясь не пялиться на торс Галлагера, стоявшего около его кровати в одних боксерах, соблазнительного и так хорошо сложенного. Когда Йен потянулся к лампе, чтобы ее выключить, Микки захотел возразить, но вместо этого тупо спросил. — Ты не замерз? — Все нормально, — убедил его Йен, неловко переминаясь с ноги на ногу у постели, словно ожидая следующих слов Милковича. — Здесь хватит места для тебя, если ты… ну знаешь, если тебе хочется немного полежать или типа того, — сказал брюнет, пытаясь держаться небрежно, но эпично провалившись. — Выглядишь замерзшим. — Помнишь, что ты еще недавно говорил о моих долговязых отростках? — напомнил Йен, присев на край кровати. — Длиннющих, — поправил Микки, закусив нижнюю губу. — Переживу как-нибудь. Йен расплылся в улыбке и тут же нырнул под одеяло, повернувшись на левый бок так, чтобы лежать лицом к Микки. — Помоги немного, — проворчал Микки, стараясь повернуться на правый бок. Йен скользнул руками под тело Милковича, чтобы подтолкнуть его в нужном направлении, и совсем скоро их головы уже лежали на одной подушке, а лица находились всего в паре сантиметров друг от друга. — Привет, — мягко произнес Йен, умиротворенно глядя Микки в глаза. — Привет, — ответил тот едва слышно. Все произошло так, словно их губы руководствовались какими-то собственными помыслами, потому что они столкнулись намного раньше, чем Йен или Микки успели понять, что происходит, и остановить их. Поцелуй был похож на шепот, такой же нежный и едва различимый. — Я не могу снова это сделать, — выдохнул Микки в губы Йена. — Целовать меня? — Быть с тобой. Я больше не могу, — тихий голос его был полон сожаления. — Ничего не кончено. Не может быть кончено, — Йен медленно затряс головой, отстранясь от губ Микки; глаза его мгновенно наполнились влагой, словно он был готов к подобному. — Я не могу тебе доверять, — мягко произнес Микки, протягивая руку и большим пальцем смахивая первую слезу, покатившуюся вниз по бледной щеке. — Дай мне тебе доказать, пожалуйста. — Сейчас я здесь, совсем рядом. Естественно, доказывать сейчас будет пиздец легко, но как только все идет наперекосяк, ты сразу меня подводишь. Три раза, Йен, — голос Микки оборвался, и он покачал головой, пытаясь себя успокоить — И у нас снова все пойдет наперекосяк, потому что, блять, это неминуемо, и тогда ты опять сбежишь. Я не могу переживать это снова и снова. — Мне нужно, чтобы ты понял, — Йен ненарочно повысил голос, вкладывая в слова слишком много отчаяния. — Тогда заставь меня, — надавил Микки. — Заставь меня понять. — У меня не очень получается говорить о таких вещах, — Йен шмыгнул носом, ненавидя себя за то, что продолжал держать все в себе, ведь если он не откроется Микки, то потеряет его навсегда. Он прикрыл глаза, но слезы все равно продолжали бежать по лицу. Ему хотелось быть сильнее, ему нужно было стать сильнее. — Раньше получалось, — аккуратно припомнил Микки. — Ты ведь учил меня постоянно разговаривать о блядских чувствах, так? — продолжил он, все еще вытирая влагу с веснушчатого лица. — Я перестал доверять себе, своим мыслям, словам. Мне даже в зеркало не хотелось смотреться, потому что я не узнавал себя. И после всего дерьма, что произошло… Евгений, Моника, тюрьма… Я просто перестал, — неуверенно начал Йен, то и дело спотыкаясь о слова, не зная, сможет ли он в полной мере донести до Микки то, о чем он говорил. — Перестал что? — Жить. В комнате повисла тишина, нарушаемая только глухим шмыганьем Йена; последнее слово рыжего тяжело повисло над ними обоими. — Как? — надавил Микки. — Позволил всем и каждому решать, что для меня хорошо, и позволил себе верить им. Думал, что мне всего этого хотелось… ну, всего дерьма, что имеет значение лишь на бумажке. Что это заставит чувствовать себя живым, но это меня лишь добило окончательно. — Ты сказал мне, что это больше не ты, что ты изменился. Словно стал слишком хорош для моей ебанутой жизни, — почему-то прошептал Микки и, чувствуя, что находится на пределе, прижал ладони к глазам. — Нет, не ты, — на выдохе прорыдал Йен, схватив Микки за руку сильнее, чем намеревался. — Блять, тупая башка, — поморщился от боли Микки. — Черт, прости, — вздохнул рыжий и наклонился, чтобы поцеловать кожу брюнета прямо поверх раны. — Прости меня. Он продолжил осыпать плечо Милковича короткими поцелуями, пока не услышал угрюмый, хриплый голос. — Продолжи, что говорил. — Я бегу от всего, — сказал Йен. — Только от меня, — поправил его Микки. — Но ты — это все, — подчеркнул Йен; слова его становились все более беспорядочными, а в голосе появились бешенные нотки. — Я думал, что если сбегу с тобой в Мексику, то оставлю все позади, но ты все, что мне нужно. Я хотел доказать себе, что я не такой, как Моника. Что я не буду бежать, как она. Она всегда оставляла нас, свою семью… появлялась и исчезала, ей было насрать. Я хотел им показать, что я отличаюсь, но я ошибся. — Как? — спросил Микки, глядя на рыжего, чья нижняя губа дрожала от переполнявших его эмоций. Он хотел сказать Йену, что на эту ночь откровений было достаточно, хотел успокоить его, но остановил себя. Ему необходимо было знать, услышать это собственными ушами. — Ты моя семья, — глаза Йена были широко распахнуты, словно на него снизошло просветление, и теперь слова вели его, а не наоборот. — Но я прямо как она, — выдохнул он. — Я сбежал от своей семьи, как она. Когда все становится тяжело, она бежит. Когда у нас все стало тяжело, я сбежал, — по всей видимости, слезы Йена только набирали обороты, и Микки, бросив попытки вытирать их пальцами, чуть приподнял одеяло и кинул его прямо на лицо Галлагера. Он услышал приглушенный, влажный смешок из-под одеяла, и почувствовал, как его губы невольно растягиваются в ухмылке. За смешком последовал такой же приглушенный голос. — Пытаешься меня задушить? — Не могу смотреть, как ты тут водопады льешь, будто сучка какая-то, — подразнил Микки, стащив одеяло с парня. Он посмотрел прямо ему в лицо, как делал это уже много раз, но только сейчас Микки был уверен, что Йен говорил искренне. Пламя злобы и обиды, которое периодически давало о себе знать тут и там, наконец потухло, но боль осталась. — Я больше не сбегу, Мик. Я не такой, как она, и уже не буду, — пообещал рыжий. — Ты все, что я хочу. Только ты. Дай мне доказать, что я люблю тебя. Микки сглотнул, не зная, что ответить. — Я не готов, — пока это был максимум, который он мог из себя выдавить. — Думаешь, ты сможешь снова меня полюбить? — голос Йена дрожал от волнения и ожидания самого худшего, а глаза уже вновь начали наполняться влагой. — Блять, любовь никогда не была пролемой, Галлагер, — сказал Микки. — Ты сам в курсе. — Мне нужно было сесть в чертову машину, — прохрипел Йен, шумно высморкавшись в одеяло. — Блять, серьезно?! Засранец хренов, — воскликнул Микки, глядя на Йена, как на пришельца. — Сука, ты пиздец как волнуешься, что я могу подцепить инфекцию, а сам обсопливил все одеяло. — Я не хотел подниматься, то есть… у нас же сейчас самый разгар важного разговора, — слабо оправдался Йен. — Я знаю, блять, но тут целое ведро соплей, — простонал Микки, раздраженно потирая лоб. — Ты меня просто испытываешь, Галлагер, ты хоть понимаешь? — А ты сейчас разыгрываешь целую трагедию, — Йен поднялся и, стянув с Микки одеяло, бросил его на пол. Затем он перегнулся через кровать, чтобы достать с другой стороны одеяло, которым он сам укрывался. — Я буду спать с сопливым одеялом, — он накрыл себя и Микки, подоткнув плотную ткань так, чтобы подмышка Милковича ее зажимала — так она не тревожила чувствительную рану. — Ты спишь со мной, — Микки изогнул бровь и накрыл ладонью щеку Йена. — Я думал, ты не готов, — рыжий чуть склонил голову навстречу прикосновению, нуждаясь в физическом контакте. — Мы спим, а не трахаемся, рыжий лобок, — фыркнул Микки, закатив глаза. — Думаешь, ты когда-нибудь будешь готов? — осторожно спросил Йен. — Я надеюсь, — честно ответил Милкович. — Так кто мы тогда? — попытался прояснить Галлагер. — Друзья, которые иногда сосутся и лапают друг друга? — он поморщился, осознавая, как сильно сдал позиции. — Мы тронутые на всю голову, вот кто мы, и когда я говорил о том, что разрешу тебе лапать себя? — с ухмылкой спросил брюнет, одновременно запуская ладонь в волосы на затылке Йена и привлекая его к себе. Последовавший за этим поцелуй был медленный и ностальгичный, полный воспоминаний о более легких днях, когда они просыпались по утрам, и впереди их ждала совершенная свобода — некуда было идти и нечем было заняться, кроме как друг другом. Ленивые воскресенья, которые они проводили, влюбляясь лишь сильнее, хотя казалось, что это уже было невозможно; времена, когда сердца их еще не были испещрены ранами и потерями. — Я докажу тебе, — пообещал Йен в приоткрытый рот Микки. — И не сдамся. — Я не хочу, чтобы сдавался, — мягко признал Микки. — Только не… — Не что? — Йен отстранился, чтобы посмотреть в обеспокоенные глаза Милковича. — Не ожидай слишком многого, — он знал, что просить Йена Галлагера не ожидать слишком многого было как просить того торчка, что пырнул его, больше никогда не затягиваться. Он знал, что ему не стоило целовать Йена, что посылаемые им сигналы слишком противоречили друг другу, но, как и у любого наркомана, у него были нужды, с которыми ему тоже тяжело было бороться.