О шипах и цветах.

Никто из ближайшего окружения Жукова не удивился, когда в пятнадцать у него на коже высыпали маленькие колючки. Разве что пошутили, что вряд ли найдётся ещё растение, которое может так точно отображать характер. Жуков огрызался и каждое утро старательно срезал шипы, морщась от боли. Было обидно за себя. Колючих недолюбливали. Из всего ближайшего окружения подобный дар природы достался только ему. Колючки росли с бешеной скоростью, рвали ткань одежды, оставляли кровоточащие следы и мешали нормально жить, способствуя процветанию разве что тактильного голода и психологических комплексов. Шипастый кокон разрастался. Жуков ненавидел кактусы и себя, регулярно срывался на всех и потихоньку начинал сомневаться в существовании своего человека. Есенин говорил, что шипы—это не страшно. Пожалуй, ему как бывшему обладателю усиков вьюнка можно было об этом судить. Есенин, кажется, даже любил Жукова, что было странным, учитывая, что он променял своего соулмейта на колючего агрессора. Жуков жертву оценил. А потом сбежал, не вынеся давления всеобъемлющей любви. Это было подло, он знал. Но смотреть каждый день на влюблённого человека, не чувствуя к нему ровным счетом ничего, оказалось выше его сил. Бедный Есенин. Жуков мечтает о встрече с соулмейтом исключительно ради того, чтобы убрать с себя это безобразие. На всякий случай он верит, что его соулмейт будет достаточно неординарен, чтобы Жуков полюбил его, и достаточно непритязателен, чтобы полюбить Жукова, но это уже дополнительные опции, без которых он обойдётся. Жуков вполне может со всем справиться в одиночку. Со всем, кроме своих шипов. Утром он обнаруживает у себя на ключице маленький светлый цветок. Кактус впервые зацвёл, и Жукову кажется это хорошим знаком. Цветок красивый и совсем не колется, в отличие от всего остального. Жуков откладывает приготовленные ножницы, оставляя колючки нетронутыми. Цветущий кактус—это почти симпатично. Жуков почти нравится себе. У Гамлета на голове венок из ромашек, и каждое утро он начинает с того, что обрывает у одного цветка лепестки. Не любит. Не знает. Ненавидит. Гадания на неизвестного человека-соулмейта не особо радовали. Гамлету семнадцать, и он уже успел узнать, что одна только любовь не убирает с кожи дары природы. У первого его партнёра росли замечательные васильки. Гамлет целовал их лепестки в течение года, а потом они пропали. Следом пропал и сам партнёр, вырвав себе на память шесть ромашек. На тех местах у Гамлета остались шрамы как напоминание о том, что любимый человек и соулмейт—не обязательно синонимы. Гамлет верит в своё всесилие и говорит, что ни в чем (ни в ком) не нуждается. О том, что кожа рядом с ромашками сочится сукровицей, а из-за постоянных головных болей, сжимающих голову под венком, он не может спать, он предпочитает умалчивать. Гамлету нет необходимости искать соулмейта, но ему интересно, какие цветы достались его избраннику судьбы. По большому счёту, это всё не имеет никакого значения, однако он надеется на одуванчики. Они милые. Гамлет старательно раскрашивает на грязной стене слово «поверь». Рядом нарисован огромный круглый цветущий кактус. Вживую он такого ни разу не видел, и подобные явления ассоциировались больше с легендами о папоротнике на день Ивана Купалы. В наушниках надрывается Алексей Горшенев—идейный вдохновитель творения. —Во что поверить?—спрашивает Жуков, привлекая внимание к себе легким постукиванием по спине. Гамлет дёргается от неожиданности и усмехается. — В инопланетян, в магию, в то, что Цой не умер, в существование своего единственного и неповторимого, в лучшее будущее, в себя. Столько вариантов. — Я слишком скептик, чтобы верить в подобное, и не бог, чтобы верить в себя,—пожимает плечами Жуков. Цветок на кактусе больше напоминает лотос, чем то, что выросло у него. — Ну тогда поверь в меня,—беспечно говорит Гамлет, дорисовывая линию под надписью. —Я бог, а богам надо, чтобы в них верили, иначе они теряют свой изначальный смысл. —И в чем же смысл? Гамлет пожимает плечами и смотрит на Жукова снисходительно. —Быть. По мере возможностей улучшать бытие своё и своих. Огромный выбор возможностей. —Исцели меня, Господи. В голосе Жукова горький яд мешается с отчаянной мольбой, которую он не успевает скрыть. Гамлет оборачивается и долго молчит, что-то прикидывая в уме. —Ты просто не понимаешь, как тебе повезло. Ты защищён от людей. Один из самых прекрасных даров природы. Ты мог бы стать идеальным интровертом... —Жаль, что я экстраверт. Так что же, боги не всесильны? —Шансы того, что получится, стремятся к нулю. Можно попробовать. Глупо это—бежать от возможных встреч с соулмейтом. Но Гамлет боится снова связывать себя с кем-либо. Терпеть в одиночестве проще. Жуков протягивает руку для рукопожатия. Гамлет отвечает. Зажмуриваются от боли они одновременно. А потом становится легче, впервые за долгое время. Гамлет удивлённо прижимает пальцы к вискам. Мигрень ушла. —В график твоих рассуждений закралась асимптота,—замечает Жуков и осторожным прикосновением снимает одну из ромашек. Она отрывается легко и безболезненно. —Не думай, будто это что-то значит,—предупреждает Гамлет, стряхивая с Жукова колючки. —Соулмейты — чушь... — ...зависящая от генетического кода и реакции организмов друг на друга,—продолжает Жуков. —Конечно. Я одолжу?—он кивает на сумку с баллончиками и берет один. Кактус оказывается посреди ромашкового поля. —Верю.