Коленки

Начинается всё безобидно - простой кашель, с кем не бывает. Три-четыре раза в день, не мешает жить и не привлекает внимания. Хотя, всё же, немного странно - на планете у Одина холодно и по-одиновски же сурово, железобетонный иммунитет и повышенная стойкость ко всяческого рода простудам, казалось бы, в крови. Но чего уж тут. Знал, на что шёл, отдавая девочке пиджак - потрёпанную, но всё же хоть какую-то защиту от сквозняков. Со временем приступы учащаются, что, вкупе с заиканием, не особо благоприятно сказывается на речи. Ава, встревоженно хмуря брови, спрашивает, всё ли в порядке, Гил долго терпит, чтобы в конце концов предложить медпомощь ("учение ТИТАНа велит помогать всем страждущим"), даже Мэгги начинает бросать колкие быстрые взгляды (в большей степени раздражённые, чем взволнованные), но Один гордый. Один говорит "всё в порядке", он попросту простыл. И когда просыпается ночью из-за нехватки воздуха, из-за того, что попросту задыхается, вцепившись руками в футболку, понимает, что что-то пошло не так. До самого утра смотрит в потолок, боясь, что как только он закроет глаза, приступ повторится. А потом Один откашливает крупный красный комок, оказавшийся лепестком, и в этот раз пугается по-настоящему. Потому что это болезнь. И он о ней слышал. "Ханахаки," - сквозь смех выдыхает тень сзади: "Угораздило же тебя, мальчишка." В твёрдом ледяном голосе ни капли сочувствия. Твёрдому ледяному голосу подобный расклад только на руку. Один решает, что это не розы, раз шипы не режут лёгкие и крови нет, и что маки - вполне в стиле Авы. Пассивно-агрессивно душить мягкими, бархатистыми листиками, боясь причинить боль. Цветы растут медленно. Ава иногда огрызается, ведёт себя нелепо и по-детски. Ночью, после каждой дневной перепалки Одина долго и мучительно рвёт от застревающих в горле лепестков. Он почти перестаёт спать. Кашель усиливается. Один читал, что раньше подобные симптомы были у туберкулёза. Когда ловит на себе обеспокоенный взгляд уже Мэгги, понимает, что пропал. Ава очень давно не держала его за руку. Семье всё равно будет плевать. Пальцы у Авы сухие и тёплые. Одно время он старается как бы невзначай касаться её чтобы хоть временно облегчить боль. Потом это перестаёт помогать. Они мотаются по Вселенной чуть ли не автостопом, всё время от кого-то убегают и куда-то бегут, и после каждой такой пробежки Один старается побыстрее скрыться с глаз чтобы прокашляться, чтобы никто не видел, как их самый гордый, сильный и своенравный хрипит и задыхается, откашливая чёртовы лепестки. Он понимает, что такими темпами долго не протянет. Гил, пользуясь слабостью, чуть ли не насильно осматривает его, а потом как-то резко всё осознаёт, складывает два и два и выглядит ошарашенным. Один просит никому не говорить. Гил ничего не обещает и молча уходит. Ава вздрагивает от его приступов кашля и очень много смотрит - тяжёлым, пристальным взглядом девочки, а не демона. Вслух Один не признается даже в симпатии. Он в любом случае не сможет умереть с концами, так что почти не страшно. Правда, почти не страшно. Правда. Ну в любом случае не страшнее признания за собой того, что ты способен в ком-то нуждаться. А потом Один попросту не может вдохнуть. Приступы чаще всего повторяются именно ночью, что вполне себе на руку, если гордость не позволяет дать слабину на глазах пусть и трёх человек. И так себе, если ты при этом валяешься на полу и кашляешь красными лепестками. В какой-то момент чувствует крупный цветок, пробившийся уже в гортань и приходит осознание, что это совсем конец, вот он. Что дальше уже некуда. Что тень за спиной впервые за много лет почти позволяет себе улыбнуться в предвкушении. Из-за удушающего кашля Один слышит приближающиеся шаги слишком поздно. И щурится от чрезмерно яркой в давящей темноте полосы света из соседней комнаты. Выглядит жалко, в красных лепестках как в крови, со слезящимися глазами, стоя на четвереньках и хрипя, уже, наверное, больше от отчаяния. Потому что в силуэте, выделяющемся на фоне из чистого света полтора метра роста. У Одина темнеет перед глазами от нехватки воздуха. Уходящим сознанием он фиксирует то, что силуэт в два огромных для своего роста шага преодолевает разделяющее их расстояние и с размаху бухается на коленки. Одину уже всё равно и последняя проносящаяся в голове мысль, почему-то: "Как бы она их не сбила, больно ведь". Когда он приходит в себя, в комнате всё ещё темно. Лежит в своей кровати. Рядом на стуле различает всё тот же силуэт, теперь на фоне выделяющегося светлым пятном окна. Жалеет, что не умер. - Из-за меня ведь, да? Детский девичий голос воспалённым сознанием преображается почти что в звон. Один молчит, и вовсе не от того, что горло до сих пор саднит. Маки, на время отступившие, снова начинают уверенно заполонять лёгкие. Отводит взгляд, хотя в темноте не видно, и как-то совсем уж безразлично подмечает, что за последнее время это стало дурной привычкой. Силуэт ничего не говорит, будто запаса решимости хватило только на один вопрос. Повисает гробовая тишина, нарушаемая только дыханием Одина - тяжёлым, хриплым, с присвистом. Силуэт протягивает руку и сухой горячей ладошкой неуверенно гладит его по жёстким волосам. Цветы немного отступают. Секунды. Молчание. Один рвано втягивает воздух и резко садится в кровати. Чем легче сейчас, тем сложнее будет дальше. Ава как-то испуганно и неловко отшатывается, медлит пару секунд, а потом обнимает - мягко и трепетно, как фарфоровую статуэтку. Дышит тепло и тихо, куда-то в шею. - Не нужно меня жалеть, - шепчет Один, но не отстраняется. Он впервые может вдохнуть нормально, и после месяцев пытки гордость перестаёт играть решающую роль в вопросе. - Совсем дурак что ли? И утыкается носом в шею сильнее, рукой зарываясь в волосы. Как будто Один действительно что-то значит. Как будто очень сильно боялась потерять. - Коленки не сбила? - Сбила. Ничего страшного.