Поломанные улыбки

Я узнал: люди живут. А смысл их жизни в их доме.©

Чимин смотрел. Наблюдал за ним, за карандашом в его руке. Угольным карандашом, черным как беспросветная тьма, темных углов которой не способен был достичь свет. Он очерчивал взглядом линии на его руках, оглаживал тем взглядом чуть испачканные в угле участки кожи. Он поднимался взглядом по чуть грязной футболке, пробегался по длинной шее, плавно взбирался по подбородку и подкрадывался к скулам. Склонялся и оставлял на них свой собственный, никому кроме Тэхена не ощутимый рисунок. В форме губ. В форме поцелуя. В форме тепла. Казалось, потеряйся Ким в огромной толпе, он и там будет видеть лишь Чимина. Он не заметил бы более никого, остальные были не важны, он смотрел лишь на Пака. Видел лишь его короткие пальцы, временами смущенную улыбку и светлые волосы, напоминающие ему почему-то рассвет. Ранний рассвет. Иногда, глядя на Чимина, ему ещё казалось, он слышал пение птиц. Где-то позади, возможно, за окном. Птиц без имени. Он брал Пака за руку и слушал это утихающее пение. Он видел в глазах парня искренность. Да, это был не просто цвет глаз или блики света. Это была самая настоящая искренность. Он видел ее, он впитывал её, ту самую, что без капли какого-либо лицемерия. Ни у кого вокруг таких глаз больше не было. Таких, как Чимин, вообще больше не существовало, Тэхен был в этом уверен так же, как и в цвете угольно-черного карандаша в своих руках. Ким видел в блондине свою жизнь, он видел в нем переливы будущих цветов, которыми однажды обязательно наполнит девственно-белоснежный лист. В нем он находил свое вдохновение. Умиротворение и дом. Тот настоящий. Дом для души. Тэхен бывало останавливался на половине работы в своей мастерской, оттирал испачканные в угольном карандаше пальцы и брался за телефон. Звонил Чимину и говорил, что вернется пораньше, что, кажется, уже соскучился и хочет увидеть его улыбку. Он не думал, как то звучит, не думал, насколько он становится зависим от него. Насколько невозможно нежен. Насколько романтичен. Насколько мягок. Тэ просто, как и обещал, убирал карандаши, закреплял рисунок специальным лаком, пусть тот ещё и не был закончен, приоткрывал все окна, чтобы запах закрепителя поскорее выветрился, и быстрым шагом направлялся домой раньше обычного. Раньше, чем всегда. Он открывал входную железную дверь своей квартиры и улыбался, едва завидев милое лицо. Прижимал к себе не человека, а, казалось, весь мир. Любил постоять так, просто сжимая его в своих объятиях как можно дольше. Дольше. Словно боясь, где-то в глубине души опасаясь, что все это может резко закончиться. Может исчезнуть. Кому-то требовались разговоры, кому-то поцелуи, кому-то в душ, в конце концов, первым делом после работы. Киму же первым делом требовалось тепло. Тепло одного конкретного человека — Чимина. Казалось, объятия с ним ему были жизненно необходимы. Как еда или сон. Он должен был прийти и первым делом обнять Пака. Должен был почувствовать, что вот он рядом. Совсем близко. Почти вплотную. Он должен был почувствовать подбородком его макушку, ощутить небольшую щекотку от них. Почувствовать его запах. Запах персиков. Его любимый запах. Обнимая его, он часто повторял одними губами всё то же — немного подольше. Ещё немного дольше. Желал продлить мгновения объятий. Желал, чтобы они не кончались, чтобы Чимин всегда был рядом, чтобы его творения продолжали оживать и парень мог видеть и оценивать их самым первым. Иногда Пак подправлял ему чуть отросшую челку. И невзначай напоминал, что она мешает ему видеть его глаза. Иногда, лежа с ним в обнимку на кровати, он указывал в окно. На темное небо, наполненное звездами за ним, и говорил, что там, на одной из звезд, живет ещё один Пак Чимин. Такой же, как и он, однако, в отличие от него, тот Чимин одинокий. Он грустный и не верит в будущее. — Почему он одинок? — тихо спрашивал, обнимая его спины Тэхен. — Потому что на той звезде нет ещё одного Тэхена. У того Чимина нет дома. Он есть только у меня. И потому он одинок. Возможно, сейчас он лежит там в одиночку, в своей холодной постели, и так же, как и мы, смотрит на звезды. И думает, на какой из них живет его Тэхен? Где его дом? — голос Пака ложился на окружающий их полумрак, словно мягкий слой карамели. И потому, наверно, его рассказ не вызывал той доли грусти, которую, как казалось бы, должен был ощущать его слушатель. Тэ смотрел на то самое окно, на те самые звезды, выглядывая из-под его плеча. На такие дальние звезды. Целовал Пака в шею и закрывал глаза. Он не думал о том другом Пак Чимине. Просто радовался, что его собственный сейчас рядом с ним. В подобные звездные ночи, как бы то ни было, ему снился Чимин. Не тот, что спал в его объятиях. А тот, что со звезды. Тот, у которого была чуть поломанная улыбка и грустные глаза. Тот Пак со звезды глядел в огромный телескоп и что-то шептал своими чуть побледневшими пухлыми губами. Ким не мог расслышать, что именно. У того Чимина волосы казались сиреневыми. Наверное, так падал свет, думал Ким в тот момент. У того парня в комнате, помимо огромного телескопа, стоял мольберт и цветные карандаши. Кажется, тот Чимин умел рисовать, как и Тэхен. Только в отличие от Кима, похоже, в его картинах были цвета. Он не мог разглядеть, что было уже нарисовано на полотне. В комнате было как-то тускло. И не совсем понятно, откуда шел тот свет. Ким чуть щурился от странных ощущений, делал пару шагов к мольберту и застывал перед ним, обнаруживая на нём свой же, только еще не дорисованный портрет. Он хотел было уже отвлечь того Чимина от лицезрения звезд в телескопе и спросить, как он так точно нарисовал его лицо. Как? Они ведь никогда раньше не встречались. Не виделись. Тэхен было открывал рот, чтобы спросить об этом. И ещё о многом. Но успевал разве что только моргнуть, как вдруг тот Пак, стоящий у окна, исчезал. Тот Чимин. Тот чужой, не его Чимин со звезды уже стоял совсем рядом и, как и он ранее, смотрел на портрет. Его портрет. Он протягивал к полотну свою руку, дотрагивался короткими пальцами до линий скул на рисунке. И, наверное, Тэхену казалось. Опять казалось. Но он ощущал то прикосновение, он, правда, чувствовал его, словно парень не до рисунка дотрагивался, а до него самого, стоящего позади себя. Тэхен вздрагивал, отшатывался от подобного, касался того участка кожи на лице и на мгновенье, не более, ощущал на ней очертания коротких пальцев. Слышал пение птиц. Тех, что без имени. Чувствовал запах. Тот, знакомый. Тот, что там, на земле. Тот, которым пах его дом. Первым делом открыв глаза, Тэхен хотел закричать. Будто с этим криком он смог бы стереть память о странном сне. Он смог бы сморгнуть его словно непрошеные слезы. Но пальцы, ранее лежащие на его щеке, а теперь застывшие в воздухе, вкупе с обеспокоенным взглядом, направленным на него, не позволяли ему этого. Ему совсем не хотелось пугать этим Чимина ещё больше. Своего Чимина. Родного и любимого. Что сейчас рядом. Что всегда рядом и всегда будет рядом. Ким протягивал свою руку к застывшим в воздухе пальчикам. Осторожно обхватил их, прятал в своей широкой ладони, тянул парня на себя и скорее прижимал его ближе. Ему вдруг хотелось взять в руки угольные карандаши и нарисовать очередную поломанную улыбку. Наполнить лист чей-то скрытой болью, чтобы в его собственной её не осталось. Не осталось ни сомнений, ни страха. Уголь осыпался и быстро заканчивался. Он напоминал ему пепел, что остается в камине после погасшего огня. Тэхен заканчивал очередной карандаш, отходил чуть подальше и смотрел на свое творение. Почти готовое. Он тёр руки о чуть жестковатое полотенце и рассматривал морщинки в уголках незнакомых глаз. Рассматривал скрывающуюся в них тоску. Подходил поближе, чуть подтирал уголок рта на полотне и, казалось, кожей чувствовал изломанность на чужих губах. Он понимал, что это за улыбка. В тот момент творения он это понимал. Но не знал, почему снова и снова рисовал её столь поломанной. Казалось, вместо него, ответ на этот вопрос знал Чимин. Но он ему не рассказывал, лишь улыбался и говорил, что главное, чтобы он сам улыбался по-настоящему. И тогда, однажды, и те незнакомцы на полотне смогут улыбнуться. Тогда у тех птиц за окном появятся имена. И, возможно, тот Чимин со звезды наконец обретет своего Тэхена. Он поймет, где ему его найти. Порой слова Пака казались Киму такими загадочными, таинственными и необычными, но вместо того, чтобы попросить объяснить всё попонятнее, он лишь вновь вдохновлялся. Он верил в них, в эти странные слова, своей странной верой и чуть улыбался уголками губ. По крайней мере, Чимин знал ответ. А раз знает он, то и Тэ вскоре обязательно должен был это понять. Люди подходили к его полотнам и стояли возле них бывало часами. Некоторые шептались между собой. Одетые в дорогие костюмы мужчины и в шикарные платья женщины, они, как им казалось, знали, что пытался сказать своими картинами художник. Они ошибались. Ни один из них не замечал на них поломанной улыбки. Не замечал тоски в глазах и не слышал пение. Грустное, почти не слышное, откуда-то издалека. Они рассматривали контуры, тени, линии. Они считали блики. Они обсуждали реснички. Они говорили о реалистичности. Говорили о жизни. Говорили. Говорили. Говорили. Но не понимали. Нет, не понимали. Да и не спрашивали. А если и спрашивали, Тэхен отвечал загадками. Не подобными Чиминовым, но вполне интригующими чужое сознание. Разжигающими желание узнать, потому прийти вновь. Пака он встретил тоже на одной из подобных выставок. Он не был одет в дорогой костюм. На нем была бледно-сиреневая рубашка и темные брюки. Просто и со вкусом. Без излишеств и стремления показать свое богатство. Пак был выше этого, он был богат душевно — вот что отличало его от всех остальных. Вот что делало его уникальным. Он смотрел на мальчика с поломанной улыбкой около часа. А Тэхен все это время рассматривал его. Не потому, что вот так сразу понравился. А потому, что что-то в нем говорило об ином. И, нет, это был совсем не цвет рубашки, внешность или взгляд. Что-то другое, неподвластное обычному человеческому глазу, говорило, пело Тэхену, что тот парень не такой, как все. Что он знает. Он знает об улыбке. Он знает, почему все свои картины Ким рисовал лишь углем. Чимин увидел его тогда впервые, с той же поломанной улыбкой на устах, что и на всех его картинах. С той же тоской в глазах, скрытой на каждом его полотне. Он смотрел Паку прямо в глаза. Не отводил их ни на секунду, казалось, искал в Чимине что-то, некие ответы. Пытался добраться до них как можно скорее. Пытался понять, откуда он. Откуда он знает? Мальчик на полотне смотрел ему так же, как и Тэхен, прямо в глаза. Прямо в душу. Будто тоже пытаясь понять, откуда тот знает ответ. Откуда он узнал о той тайне? Все эти поломанные улыбки словно спрашивали его. Нет, не о том, «кто он?», или «откуда пришел?», а «где же он был все это время? Где он был?». Чимин перебирал его мягкие волосы в своих руках, проводил их между пальцами и рассматривал его очередное творение. Он проходил взглядом от одного уголка губ до другого. Он легонько клал свою голову на макушку Тэхена и рассматривал его картину под другим, неправильным углом. Он обхватывал Тэхеново запястье и тянул его за собой. Обнимал как можно крепче. Стоял, как Ким и хотел, как можно дольше. Ложился на кровать и гладил его временами подрагивающие руки на своем животе, чувствовал его дыхание на своей шее и плече. Он и правда знал все ответы. Пак и правда хотел остаться с ним навсегда. Он и правда… Правда… Правда? Тэхен слышал их пение, там, позади. А быть может, все за тем же окном. Тех птиц, что без имени. По ним, порой, он определял, что к нему в мастерскую сегодня заглянет Чимин. А если он заглянет, то Ким дорисует очередную картину еще быстрее. Он создаст нечто большее. Не просто творение. Не просто жизнь. А нечто, в чьих глазах будет жить душа. В чьих глазах можно будет разглядеть дом. Потерянный ещё в детстве, под обломками темного угля дом. Настоящий дом. Если Пак к нему заглянет, Тэ уверен, он сможет вновь оживить его во взгляде того мальчишки. Сможет. Однажды обязательно сможет нарисовать не только углем, но и цветом. Он снова видел тот сон. Тот сон, в котором Чимин со звезды нарисовал его портрет. Тэхен в этот раз сел напротив своего портрета и разглядывал его. Разглядывал его, пока тот Пак, не его, а тот другой Пак, не подошел сзади и не обнял его со спины. Ким хотел было сказать, что он не его Тэхен. Что ему жаль, но у него уже есть Чимин. Его Чимин. Но, почувствовав чужую боль, передававшуюся ему через почти неслышные всхлипывания, он промолчал. Он продолжил молча глядеть перед собой. На свой же портрет. На свою же поломанную в сочетании цветных карандашей улыбку. Ким вдруг, словно сам того не осознавая, протянул руку к тем цветам и ощутил резкую боль. Словно от ожога. Он вздрогнул, глянул на обожженный участок кожи, но увидел разве что только черный развод. Развод от угля. Черного, как ночь за окном, как глаза незнакомцев на его картинах. Он не сразу осознал, что начал звонить ему слишком часто. Он не сразу понял, что хочет окончить картину как можно быстрее и скорее увидеть его. Не сразу понял, что на улице стало холоднее, а он так и не купил тот шарф, который так хотел. Когда-то хотел. Он не сразу, совсем не сразу понял, что уже и не идет, не шагает быстрым шагом и даже не бежит, а мчится в сторону дома. Дома. Того настоящего, что живет внутри стен, коим это привыкли называть. Но в этот раз он приостановился. Он замер напротив той входной железной двери, ведущей в его дом. Дом, внутри которого его настоящий дом. Он отчего-то застыл и только в тот момент вдруг осознал, что просто стоит напротив нее и плачет. Без всхлипов и искажений в лице. Слезы скатываются по его щекам, по шее и исчезают за воротником его сиреневой рубашки, надетой под вязаной черной кофтой. Он ощущает их соленый холодный след на коже. Достает ключи, открывает ту самую железную дверь и заходит внутрь. Не снимая обуви, проходит к окну в спальне и смотрит вниз. Пытается разглядеть за ним людей. Тех, у которых на лицах поломанные, словно вещи, надломанные, словно доски, разбитые, словно окна, расшибленные, словно стены, выбитые, словно старые двери, перекореженные, словно после тяжелого удара, подобия улыбок. Он пытается разглядеть за ним ту продавщицу цветов с поломанной улыбкой, за которой спрятана необратимая потеря. Пытается разглядеть старика, сидящего всегда на одной и той же лавочке, читающего одну и ту же старую газету с одной и той же поломанной улыбкой, за которой спрятано предательство собственной семьи. Он пытается найти за ней ту бабушку, в вязаной зеленой шапке, что вечно кормит голубей, с поломанной улыбкой на устах, за которой спрятана чудовищная несправедливость. Он пытается отыскать ту самую девочку, качающуюся на одних и тех же качелях, с одной и той же поломанной улыбкой на милом личике, за которой скрыт страх и отчаяние, что, возможно, сегодня ее или маму снова побьют. Он пытается найти там мальчишку. Мальчишку с одной и той же поломанной улыбкой и вечной тоской в глазах, за которыми спрятан его уничтоженный в пожаре дом. Ким пытается увидеть за тем окном небо, которого не видно и никогда не было видно из-за огромного козырька, непонятно кем и когда построенного. Он не видит за ним ни звезд, ни облаков, если не высунуть из окна голову. И уж тем более ничего не видит, лежа на своей кровати. Тэхен отходит от окна, медленно скидывает с себя кофту и проходит в зал. Достает из-за шкафа одну из своих картин, набирает на быстром наборе Чимина. Он разворачивает полотно из какой-то старой скатерти, бережно ставит его на домашний мольберт и садится напротив. — Привет, — говорит он в трубку, чуть надломанным голосом и пытается улыбнуться, пусть Паку этого и не видно. — Ты скоро освободишься? Что? Да нет, все хорошо. Я просто соскучился. Нет, все правда хорошо, я просто запыхался, пока бежал. Зачем я так бежал? Говорю же, потому что соскучился. Пак улыбается. Улыбается ему настоящей улыбкой. Нарисованной цветными карандашами. Сочетающей в себе светло-коричневый, миндалевый, сиреневый, розовый и немного черный. Ах да, и белый, и ещё местами желтый. Он смотрит на него глазами, полными искренности. Такими, каких больше ни у кого нет. В таком сочетании, которое трудно описать, его можно лишь увидеть и прочувствовать. На нем та самая бледновато-сиреневая рубашка, что и в день их первой встречи. У него всё те же светлые волосы, что и тогда. Те же короткие пальчики. Те же. И все это такое яркое. Такое теплое. Такое, кажется, настоящее. Такое родное. Что прикоснись — и почувствуешь тепло. Почувствуешь дом. Тот самый. — Что? Извини, я задумался, — продолжает Тэхен в трубку. — Так ты скоро вернешься? — Ким протягивает руку и прикасается к розовому в сочетании с сиреневым на его нарисованных губах, — Чимин, скажи, а как ты понял, что все они были поломанными? Как ты понял, что среди всех них не поломан был лишь ты? — рука начинает дрожать, и он отдергивает её от полотна. Он слышит, как позади него, а может, за окном, начинают петь птицы. Те, что без имени. Он понимает по этому пению, что Чимин уже близко. Он скоро вернется. Очень скоро, он снова будет рядом. Рядом с ним. По-настоящему. — Чимини, ты не знаешь, а откуда тот, другой Чимин со звезды знает, как я выгляжу? Это ведь ты рассказал ему про меня, правда? Ведь не может же его Тэхен выглядеть точно так же, как я? Ведь не может же он носить ту же поломанную улыбку, что и я? — Ким вдруг вдыхает поглубже и лишь в тот момент понимает, что ему все это время не хватало воздуха, что сейчас это понятие чуть душит его, заставляет першить в горле, ломает голос на ещё один тон. Он слышит, как голос Пака разливается в трубке, словно горячая карамель на теплом корже. Он не просто слушает его. Он наслаждается его голосом, как давно желанным лакомством. Ким вновь думает, что поймет ответ позже. Чуть позже. Он поймет, Чимин донесет ему его. То понятие. Понятие? А сейчас он закрывает глаза и растворяется в его голосе. Он почти понимает. Почти. — Набираемый вами номер не существует. Проверьте правильность набранного вами номера и попробуйте позвонить снова, — это повторяется по сотне, а может и больше, раз на день. Тэхен этого не слышит. Тэхен слушает голос Чимина. Ким не видит кошек на подоконнике. Не разговаривает с ними. Не слушает, что они ему отвечают. Он не прячется от них. Не боится их. Их просто нет. Тэхен видит лишь Чимина. Чувствует лишь Чимина. Ощущает лишь Чимина. От Чимина пахнет персиками, так пахло в его детстве. Чимин пахнет его детством. Его домом. Потому что Чимин, Пак Чимин, и есть его дом. Настоящий дом. Он откладывает телефон в сторону. Заворачивает единственный нарисованный им цветной портрет в старую скатерть и убирает его за шкаф, как и всегда. Чтобы достать его завтра или послезавтра. Когда то понимание, окажется чуть ближе, чем обычно. Вместо него он закрепляет на мольберте новое, ещё никем не тронутое белое полотно. Садится напротив него и ощущает тепло Пака, подошедшего к нему со спины. Тот встает там, позади, чуть наклоняется вперед, кладет свои руки поверх его ладоней, и Тэхен вновь чувствует это. То, что тянет его взять в руки карандаши и рисовать. Рисовать очередную поломанную улыбку и тоску по тому, кого нет. И по тому, чего больше никогда не будет.