Разноцветная книга

Наверняка это плохая идея. Когда я ни с того ни с сего вдруг заявляюсь туда, где меня не ждут, из этого обычно ничего хорошего не выходит. К тому же, неясно, как мне вообще объяснить свое появление. Просто проходил мимо, увидел у тебя в окне свет и решил заскочить? Кажется, ты случайно прихватил мои носки, а сегодня они мне вдруг срочно понадобились? Или, например, можно попробовать сказать правду. Я прослушал твое сообщение на автоответчике раз пятьдесят и слегка запаниковал. Потому что отлично расслышал, каким напряженным голосом ты запоздало поздравлял меня с днем рождения и в очередной раз благодарил за то, что я разрешил тебе забрать компьютер. Потом ты просто замолчал и задержал дыхание - и длилось это, казалось, вечность. И я отлично понял, что за всеми этими нервными подхихикиваниями, хмыканьями и эканьями ты прячешь отчаянное желание кое о чем меня попросить. Это чувствовалось так явственно, будто кто-то тыкал иглой мне в ухо. Прослушав твое сообщение, я примерно час слонялся по лофту, раз сто начинал набирать твой номер, вешал трубку и снова принимался ходить взад-вперед. А потом сказал: «Да ну на хуй!» и рванул сюда так быстро, что не запомнил даже, как садился в машину. И вот я здесь, стою с гребанной коробкой пиццы в руках и тщетно пытаюсь сочинить благовидный предлог, объясняющий мой приход. Мда, пожалуй, можно сказать и правду, хуже не будет. - Брайан... Он улыбается с явным облегчением, и мне тут же становится наплевать, какое объяснение в итоге выдаст мой рот. Я теперь знаю, что пришел именно туда, куда должен был. - Заходи. - Вот, решил зайти посмотреть, «как живет другая половина»*. Я очень старательно изображаю любопытство, оглядывая большую комнату, разделенную надвое кухонной стойкой, - так, будто вижу ее впервые. Джастин однако же так счастлив меня видеть, что, по-моему, я мог бы ничего и не изображать — он бы и внимания не обратил. Мебели у него не густо — старая кровать, диван и пара журнальных столиков, завалявшихся в подвале у его матери, несколько стульев и компьютерный стол. - Ты принес мне пиццу? Он смеется – ах, смех его – нежнейшая музыка для моих алчущих ушей. А я и забыл, что держу в руках эту штуку. - Подумал, что в твоей крысоловке с едой наверняка перебои. Я сую ему в руки коробку, и он вцепляется в нее так жадно, будто несколько дней не ел. - Правильно подумал. Я бы предложил тебе что-нибудь выпить, но знаю, что после заката ты не употребляешь ничего углеводосодержащего и при этом безалкогольного, - он протягивает мне кусок пиццы, и я — к его и своему собственному удивлению — безропотно его принимаю. - А чего это ты в субботу вечером шляешься по городу, а не тусишь в «Вавилоне», например? - Майки грозился, что подговорит всех посетителей спеть мне Happy birthday, как только я войду. И я решил, что одного празднования дня рождения в неделю мне хватит. Довольно унижений! - А я-то думал, ты празднуешь только достижения, - произносит он, искоса поглядывая на меня. - И сам теперь видишь, какой конфуз выходит, когда я от этого правила отступаю. - Я бы приготовил тебе подарок, но не предполагал, что мы увидимся. - Уверен, я придумаю, как тебе загладить эту оплошность. Я взмахиваю в воздухе куском пиццы и подхватываю языком свесившийся с нее пласт расплавленного сыра. А Джастин заворожено за мной наблюдает. - Даже не мечтай, не стану я больше ничего привязывать к своим яйцам! И ничего отвязывать с чьих-нибудь посторонних яиц тоже не буду! Ага, значит, с хастлером я тогда все же промахнулся. Что ж, не в первый раз. И уж точно не в последний. Но вот надувать разноцветные презервативы, насколько я помню, было весело. - Ты просто боишься, что я снова слишком сильно затяну узел. И его опять придется ножницами разрезать. Помню, как тебя в тот раз перекосило от ужаса, когда я за них взялся. - Еще бы не перекосило! Ты вообще-то не очень трезвый был, - на этих словах он легонько прикасается рукой к промежности, будто хочет заверить свои яйца, что больше ни за что не подпустит к ним никаких пьянчуг с колюще-режущими предметами. – И между прочим, если бы ты тогда промахнулся, в пролете оказался бы не только я. - Хочешь сказать, я мог от тебя отделаться с помощью одного лишь щелчка ножниц? Что ж ты раньше молчал? - Это что, острый приступ садомазохизма? - У тебя или у меня? - Даже и не знаю. Чья там сегодня очередь быть жертвой? - Честно говоря, эта игра уже недели четыре, как устарела. Нам всегда отлично удавались такие вот словесные поединки. Я и забыл, как лихо он умеет парировать мои выпады. Разговаривать с другими после него — все равно, что прокручивать фильм в замедленном режиме. - Ну так и как тебе мое скромное жилище? Он оглядывается по сторонам. Экскурсии тут водить явно без надобности: повернешь голову влево — увидишь одну половину квартиры, вправо — другую. - Скромное — подходящее слово. - Ну, знаешь, могло бы быть и хуже,- я вскидываю бровь, давая понять, что верится мне в такое с трудом. – Мне тут Эммет вызывался помочь с дизайном. Хотел повесить в душе золотую шторку, а на окна – такие, знаешь, гофрированные ленты кислотных оттенков, - он морщится. Да уж, могу себе представить. - И как же тебе удалось отмазаться? - Сказал – хочу, чтобы вид у квартиры был девственный, нетронутый, как у чистого холста. А он ответил, что я должен прислушиваться к своему эстетическому чутью, однако же, если вдруг я передумаю... – Угу, черта с два! – Мы с ним как раз сегодня вместе ходили по магазинам, и он был очень, очень разочарован, когда увидел, что я в итоге выбрал. Однако же признал, что по цветам все сочетается идеально. - Надеюсь, ты и флакон «Рейда» не забыл приобрести, - поддеваю я и получаю в ответ выставленный средний палец. - Я купил новую губку, - эту самую губку он мне тут же с гордостью и демонстрирует, вытащив ее из пакета с логотипом «Биг Кью». - И набор постельного белья. Старое слегка... мнэ... истрепалось. - И все сам? Я впечатлен. И все же, думаю, отчасти Эммет был прав. Белое постельное белье — не лучший выбор. Он оглаживает ладонью пластиковую упаковку, и от этого звука у меня вдоль позвоночника бегут мурашки. Да кто вообще покупает постельное белье в пластиковой упаковке с прилепленным ценником? - Какая тут плотность нитей? - Брайан, это же просто постельное белье. - Ты еще об этом пожалеешь. Он только передергивает плечами, разрывает упаковку и, не глядя, швыряет ее в направлении мусорного ведра. Я подхожу ближе, наклоняюсь, подбираю ее и опускаю в мусорку. - Оно никуда не годится. Во-первых, тебе придется стирать его каждый раз, как ты чем-нибудь заляпаешь простыни. Во-вторых, тело от него будет адово чесаться. А в-третьих, ты купил размер «кинг сайз», а кровать у тебя двуспальная. Джастин меж тем стаскивает с постели грязное белье, совершенно не желая прислушиваться к голосу разума. - Единственное, чем я могу их заляпать, само по себе белое, так что видно ничего не будет, - он оглядывается на меня через плечо. - И это не фланель, так что с чего бы мне чесаться? А лишнюю ткань я просто запихну под матрас. Подумаешь, большое дело! Я прикусываю большой палец, честно стараясь побороть порыв рвануться к кровати и уничтожить тот бедлам, который он прямо на моих глазах там творит. К несчастью, мне никогда особо не удавалось контролировать импульсивные порывы. - Отойди. Давай, присядь где-нибудь. Или помогай. Я вырываю простыню у него из рук, и от одного прикосновения к ней, ладонь начинает гореть, как от крапивницы. Он озадаченно смотрит на меня и делает шаг в сторону, пропуская меня к кровати. - Возьмись за другой конец и смотри, как я буду застилать. Я показываю ему, как правильно натянуть простыню на матрас, и жду, что он теперь последует моему примеру. Но руки у него явно растут из жопы, и я понимаю, что проще будет все сделать самому. Он же радостно уступает мне свою часть работы. Ну вот, так постель хотя бы смотрится прилично. Но все же белье он выбрал настолько отвратное, что мне остается только покачать головой. Скоро он на собственном опыте убедится, что приличное с виду еще не означает качественное по сути, и что иногда разумнее вложить больше, но и результат получить долгоиграющий. - В магазине как раз распродажа. Может, я себе еще один комплект куплю, - подначивает меня он. - Даже не думай! Фыркнув, он удобно устраивается в изножье кровати. - Брайан, это же просто белье, обычные простыни, понимаешь? Я опасливо опускаюсь на постель рядом с ним. - Припомню я тебе эти слова после того, как ты пару дней на них поспишь. С минуту мы сидим молча и смотрим куда угодно, лишь бы не друг на друга. Нам обоим известно, почему я здесь, и ни один из нас не хочет первым поднимать эту тему. Хотелось бы мне думать, что я тут благородничаю, нарочно в шутку собачусь с ним, чтобы отвлечь от жутких мыслей, но правда в том, что мне сегодня вечером отвлечься чем-нибудь необходимо так же остро, как и ему. А перспектива удолбаться до отключки в данном случае не кажется такой уж заманчивой. На самом деле, от этого становится только хуже, потому что в такие моменты я так упорно стараюсь обо всем забыть, что ни о чем другом уже думать не могу. Собственно, как и сейчас. Черт! И все же после этого его отчаянного звонка я никак не мог бросить его этим вечером одного. - Брайан, прости. Голос у него совсем убитый, он будто устал от того, что ему снова и снова приходится просить прощения. Вот почему я считаю, что извинения - пустая трата времени. Стоит раз начать — и конца этому не будет. Сколько бы твоих извинений человек не припрятал в копилочку, он все равно найдет, за что обидеться на тебя снова. И все же я рад, что он нашел в себе силы это сказать. - Да за что? Не мне же на этих простынях спать. - Я не про простыни говорю. - Я знаю. Мои слова зависают в воздухе, остаются болтаться где-то между нашими головами. Лицо у него становится напряженное, пальцы принимаются теребить край хлопковой ткани, плотностью в хрен знает сколько нитей. А я почему-то никак взгляд от них отвести не могу, все смотрю, как они кружат по простыне, снова и снова выписывая все тот же узор. - А где кстати твой Ланселот? Он, блядь, будто фортепианный концерт на простыне разыгрывает. Мне же, наконец, удается отвернуться. - Не знаю, репетирует, наверное. Мне сегодня не хотелось с ним видеться. - Неприятности в раю? - Если это рай, я бы лучше попытал счастья в аду. В груди у меня что-то подпрыгивает. Вот так же было, когда я прослушал его сообщение на автоответчике. - От того, что я ушел, стало только хуже. Господи, я из всего на свете умудряюсь сотворить пиздец какой-то. Он прячет лицо в ладонях. Я выдыхаю с облегчением и как-то отстраненно наблюдаю, как моя собственная рука тянется к нему, зависает над его склоненным затылком, а затем опускается, так и не прикоснувшись. - Ну да, не без этого, - хоть с этим вопросом разобрались. - Но ты тут такой не один. - Брайан, мне просто нужно было что-то. Хоть какая-то мелочь, за которую я мог бы ухватиться. Я сжимаю пальцами переносицу, тщетно пытаясь унять ноющую боль в висках. - А словами попросить ты не мог? Он поднимает голову, смотрит мне прямо в глаза, и голос у него срывается, отчего у меня немедленно сдавливает грудную клетку. - Попросил уже раз, сам знаешь, чем все закончилось. Обычно он всегда старается сделать вид, что вовсе не плачет, но сейчас — нет. И я слышу, как он всхлипывает, и еще какие-то звуки с улицы — то ли сирены воют, то ли машины гудят, не разобрать. - Но ты же все равно этого не помнишь, верно? Я чуть ни до крови растираю пальцами веки. - Я помню, как под потолком покачивались золотые воздушные шары. И как я подумал еще — кто только такой идиотский цвет выбрал, - ему даже удается вклинить какое-то подобие усмешки между двумя всхлипами. - Помню, как ты меня окликнул, и как я увидел, что мне в голову летит бита. Но сам удар — нет. И это все. Следующее, что я помню, - это как я очнулся, и мне показалось, что я парю под потолком вместе с золотыми шарами. И тогда я подумал, что, наверное, попал на небеса и теперь вечно буду нежиться в золотых полях. И меня это ничуть не расстроило. - То есть, очнувшись, ты сначала подумал, что умер? - произношу я так тихо, что сам себя едва слышу. Он шмыгает носом и несколько раз глубоко вдыхает, пытаясь взять себя в руки. - Я никогда никому об этом не говорил. - Почему? - Ну отчего-то мне показалось, что никто не захочет слушать, как спокойно я воспринял мысль о собственной смерти. Что мне даже подумалось – может, так оно и лучше. Меня ведь и правда никто не хотел слушать. Всем просто нужно было, чтобы я поскорее снова стал нормальным. И тебе тоже. Я оборачиваюсь к нему, чуть расслабляю подбородок, чтобы не так сильно сдавливало горло. В глазах отчего-то двоится, и кажется, будто передо мной два Джастина. - Теперь я слушаю. - Понимаешь, так было проще. Вообще ничего не говорить – и пусть все думают, что хотят. Не мог я смотреть в глаза им всем – и тебе – и врать. А всем только этого от меня и нужно было. Чтобы я притворился, будто у меня все хорошо, будто ничего этого просто не было. И тогда я решил, молчание – это ведь не ложь, и перестал говорить совсем. И постепенно оно все как-то само собой рассосалось – всем на радость. А я тогда подумал – хм, раз так, можно же и обо всех остальных проблемах молчать, и тогда они тоже постепенно сами собой рассосутся, - он награждает половицы под ногами горестным взглядом. - Оборжаться, да? Голова у меня плывет, будто бы я не на краю кровати сижу, а кружу его в танце по украшенному к празднику залу, которого, может, никогда и не существовало. Может, я его просто нафантазировал, может, не зря он ничего этого не помнит. И мне надо было забыть и вернуться к своей обычной жизни. Представить себе, что я развернулся у дверей зала и ушел оттуда к чертям. Или еще той ночью, когда мы впервые встретились, не стал глазеть на противоположную сторону улицы, а сразу сел в машину и уехал домой. Перекроить всю свою долбанную жизнь, вылепить из нее тот вариант, что полностью меня бы устроил. Так нет же, меня держит в ловушке память, я будто навечно заперт внутри собственной головы. И я отлично помню, как, прежде чем перешагнуть порог зала, огляделся в дверях и увидел эти чертовы золотые шарики. И как подумал про себя — что за пошлость? А впрочем, это же школьный выпускной, разве бывает на таких мероприятиях хоть что-нибудь не пошлое? Ну вот какого хуя я вообще туда пошел? Чтобы теперь мне мерещилось, будто он парит среди золотых шаров у меня над головой — высоко, не дотянуться - и капает на меня кровью? Ну, в самом деле, что было бы хуже — никогда его не встречать или смотреть, как жизнь вытекает из него по капле именно потому, что мы встретились? - Джастин, прости. Он кивает. Не знаю, чего я от него ждал, - того, что он плюнет мне в лицо, оттолкнет, сделает вид, будто я не существую — но точно не этого. Не того, что он накроет мою руку своей, переплетет наши пальцы и примется массировать мне ладонь в том же ритме, в каком только что исполнял свой хлопковый концерт. И уж точно не того, что я не стану сопротивляться. Но ощущается это так странно — и вместе с тем так успокаивающе. Он как будто вытягивает из моей руки вены и сматывает их у себя в ладони, сам же тем временем вползает мне под кожу. И мне вдруг приходит в голову — может быть, именно так люди понимают, что они все еще живы? Что то, что они видят вокруг, - это реальность, а не какой-то там призрачный мираж? Может быть, именно способность чувствовать, ощущать и дает им это понимание? И, может быть, именно боль, вернувшаяся, когда закончилось действие лекарств, и убедила тогда Джастина в том, что он все-таки еще жив? А после он просто все время стремился повторить этот опыт, находил способ испытать сильные чувства – и тем самым дать себе понять, что жив, что не болтается под потолком вместе с золотыми шариками. Я смотрю на наши сплетенные пальцы, на его плотно зажмуренные глаза, затем отвожу руку, но его ладонь не выпускаю, прижимаю к своей груди, ощущаю ее тепло сквозь тонкую ткань рубашки. Он опускает голову мне на плечо, и я удерживаю ее другой рукой. Прижимаю к себе, и поглаживаю кончиками пальцев кожу под подбородком, и целую его в макушку, и чувствую, как его волосы набиваются мне в рот, и радуюсь тому, что они сухие и теплые, что кровь не сочится сквозь них мне на руки, не пропитывает рубашку. Потом я скидываю ботинки, и он делает то же самое, и я опускаюсь на постель, на свежие прохладные хлопковые простыни, и утягиваю его за собой. И он не отпускает меня, просто не может. Ему сейчас нужно чувствовать меня всем телом, слышать, как бьется у него под ухом мое сердце. И потому он растягивается на мне, как на матрасе, и я не гоню его, обхватываю руками поперек спины и прижимаю к себе, как можно крепче. Потому что боюсь, что если ослаблю хватку, он возьмет да и взмоет вверх. А потом я лежу и смотрю в потолок. И запрещаю своим глазам закрываться до тех пор, пока они не перестанут видеть где-то там, наверху, его лицо в облаке золотых воздушных шаров. И все же чувствую, как веки постепенно тяжелеют, и как размеренно начинает вздыматься грудная клетка под весом его тела. А он сонно посапывает мне в ухо. И когда глаза мои, наконец, закрываются, снятся мне только золотящиеся под солнцем поля.