***
— Будь со мной ласков, — Исландия неуверенно снял пиджак и расстегнул рубашку, обнажая едва развитую юношескую грудь.Трепетая, Кетиль коснулся своей ладонью его рёбер, ощущая, как под ними стучится просящееся наружу горячее, как из жерла вулкана, сердце. — Ты же правда хочешь этого... меня? — Эгиль поддался вперёд, к ладони, будто желая, чтобы она коснулась и исландского сердца. Этой близости ему было мало. Норвегия же нахмурился: — Не говори так. Это звучит... пошло, — пальцами провёл меж рёбер, чуть надавив. Эгиль чуть напрягся, сдавленно вдохнув и приоткрыв губы для поцелуя, позволяя брату делать все, что он пожелает. Он доверился ему. Кетиль опустил его на матрас так аккуратно, будто это хрустальная скульптура, навис сверху и развёл края рубашки в стороны. На точёных ключицах, шее и хрупком теле появилась первая испарина, она смотрелась как роса на боку изящной фарфоровой вазы. Медленно склонившись, он поцеловал его щёки, мягко так, не спеша перейдя на тонкие приоткрытые губы, пока ладонью вбирая в себя эти первые капли. Он не ожидал, что тело брата приникнет к нему крепко, а губы, как розовый бутон, распахнутся и начнут целовать его в ответ так страстно, с таким запалом. Промедление пугало его, понял Норвегия, аккуратно его отстранив. — Всё в порядке? Точно не боишься? — он посмотрел ему в глаза, взявшись руками под колени Эгиля. И там тоже было влажно, как и в прочих потаённых уголках тела Исландии, и Кетиль это понял, когда скользнул рукой по промежности Исландии; тот снова резко вдохнул и, оборвавшись, тонко простонал. — Разве что немного, — сказал Исландия, когда он немного пришёл в себя и, робея, послушно раздвинул ноги и медленно снял рубашку с себя, давая брату спуститься вниз. — Ты очень красивый. Тебе нечего стыдиться, — Норвежец стянул с себя рубашку и откинул её прочь, куда-то за изголовье постели. В нем сейчас бушевал дикий коктейль из гормонов и желания, но он едва сдерживал себя, зная, что он напугает своим порывом свою малютку. — Ты красивее всех людей, которых я знаю. Или не знаю. Не суть... — он опустился с робкими поцелуями ниже, будто боясь сделать больно губами. Эгиль покраснел и вздрогнул прямо под братом, услышав комплименты. Он знал, что сейчас будет, и ждал это столько времени. Его мир в эти секунды сосредоточен на брате и только на нем. На его губах, как мотыльки, танцевали тихие стоны, и это была словно благодарность брату. — Наверное, со стороны это всё выглядит странно... — Неважно, что подумают другие. Но я уверен, что мы видим друг друга в лучшем свете, — вскоре они оба остались без одежды и теперь приникли друг к другу, обнимаясь и ласкаясь. Теперь им нечего было скрывать друг от друга, они были открыты и беззащитны, со всеми изъянами и красотами на своих телах и душах. — Чувственными, настоящими, прекрасными, — Исландец прижался сильнее к такому желанному для него телу, ожидая кульминации. — Ты готов? — Норвегия уже теребил немного нервно в дрожащих руках купленные заранее презервативы и лубрикант. — Рядом с тобой я готов на всё, — Исландия улыбнулся, обвив руками шею и не отводя взгляд от таких безумно красивых глаз, в которых сейчас царствовал шторм из чувств и эмоций. В холодных глазах норвежца сверкнула тёплая искра, и он стал подготавливать Эгиля к предстоящему акту, действуя аккуратно и медленно, ведь он так боялся сделать ему больно. — Ты не заслуживаешь боли. Я буду аккуратным. — Никто её не заслуживает, — Исландия закатил глаза и тяжело вздохнул, не сопротивляясь его действиям. — И я прекрасно себя контролирую, и уже не маленький — Тем не менее, ты многое пережил, и по большей части от моего эгоизма, — Сощурившись, он наблюдал, как меняется брат в лице, как он вздыхает и льнёт поближе. — В чём-то ты прав, — от такого прилива наслаждения он уже не мог говорить целыми предложениями, и вскоре послушно выгнул спину навстречу брату. — У нас ещё вечность впереди, чтобы всё исправить. — Целая вечность... Сколько я ещё должен буду сказать и сделать, — подготовив брата, он приступил к более откровенному действию. Наконец-то все ближе этот момент. Он напрягся и понял только сейчас, что несмотря на случившееся между ними, он готов отдаваться целую вечность. Где угодно, сколько угодно, когда угодно — в океане, в лаве, на чёрном пляже, в ледниках — они везде будут так гармонично вписываться со своими чувствами. — Я никогда не устану повторять: ты только мой, Эгиль, — продвигаясь по заданному ритму, он осторожно толкался в него, держа его под колени и кусая в запале ярко очерченные косточки на плечах, алые ягодки сосков, целуя блестящие, потные волосы брата и его влажные от слёз глаза. Эгиль плакал, но не от боли, сгорал, но не от стыда. Кетиль же во всю старался себя сдерживать, но получаемое удовольствие мутило рассудок с каждый секундой все больше и больше. Эгилю оставалось только стонать, но эти стоны были посвящены лишь одному. Он резко прижал к себе брата, не выдержав такой неспешности. — Всё в порядке? — тихо спросил Кетиль, целуя потные хрупкие плечи и ключицы. — Мне совсем не больно. Пожалуйста, продолжай, — бёдра задвигались быстрее, пока на теле самого норвежца не появился горячий пот; он стекал ручейками с гибкой шеи по телу, а руки тряслись, держа брата и крепко сжимая. — Э-эгиль... Эгиль послушно прижимался, нежился, гладил уже по мокрой спине, уже безо всякого смущения выдавая своё удовольствие громкими стонами. — Ещё. Ни говоря ни слова, вталкивался в тело Эгиля всё сильнее и сильнее, стараясь доставить пассиву как можно больше удовольствия. Эгиль и не помнил, когда брат стал таким... сильным, понимающим и сексуальным. Аккуратные ласки ещё некоторое время назад переросли в страстный секс, и Эгиль блаженно таял в руках своего брата, изредка целуя его в уголки губ.***
Ты слышишь, как бьётся моё сердце, разбиваясь на сотни осколков льда? Это всё для тебя, Эгиль. Всё для тебя.