***
— Впервые вижу такое, и я не… — этот доктор разводит руками, как и трое предыдущих, — не знаю. Остается положиться на судьбу. Мать обеспокоенно оглядывала нас и теребила ручку своей сумки. — Они справятся, — подбадривает её врач, смотря на нас с надеждой. — Всё же, этот знак лишь внешнее изображение связи с их соулмейтами. Они сами их найдут. Конечно же соулмейты находились сами: не будут же люди ходить по улицам и заглядывать каждому за шиворот, чтобы увидеть там, чуть ниже уровня роста волос, знак. Глупости. Мы стояли там, в кабинете врача, терпеливо выслушивая всё то же, что слышали уже много раз. И моя ладонь аккуратно скользила в ладонь Гарри за спиной.***
— Я просто… беспокоюсь, — обессиленно говорит мать, кладя вилку на край тарелки. Гарри встает с места и обнимает со спины сидящую женщину. — Ма, всё будет в порядке, — он целует её в висок, а она кивает, пытаясь убедить себя. А Гарри смотрит мне в глаза. Ей не стоит беспокоиться, потому что у наc всё в порядке. Но, боюсь, для неё наш «порядок» будет полнейшим хаосом.***
Конечно, никто и предположить такого не мог. Что я и ты, мы с тобой — братья, близнецы, — можем быть соулмейтами. Абсурд, катастрофа, полный провал, ошибка Вселенной. — Разве вселенная может ошибаться? — сказал Гарри мне однажды, когда нам было по пятнадцать — почти три года назад. Я помотал головой, пытаясь понять, о чем он. Но, скорее, пытаясь принять. Потому что мои мысли были абсолютно такими же, потому что я чувствовал то же самое. Потому что Гарри стоял слишком близко. Его прерывистое дыхание опаляло мне лицо до тех пор, пока кислород не перекрылся для нас — мы сделали это вместе, как и всегда. Одновременно подавшись вперед, будто автоматически склонив головы, словно наизусть зная друг друга, мы поцеловались. И тогда всё стало окончательно ясно. Я любил его и знал, что он любит меня, и это не та любовь, когда ты выбираешь последние ряды в кино, или когда залазишь рукой под юбку или в штаны, или когда водишь по дорогим ресторанам, или когда пишешь глупости на асфальте. Нет, не такая. Конечно, я хотел быть причиной его улыбки и счастья, но всё это было по другому. Мы прижимались друг другу телами, тогда как наши души были влиты друг в друга с самого начала. Мы находили вечность друг в друге. Мы не говорили друг другу всего этого, потому что и так знали.***
Ту сказку о соулмейтах рассказывали, наверное, всем в детстве. Единая душа, разделенная Вселенной. Пока Гарри с упоением слушал маму, я каждый раз спрашивал, почему же Вселенная Её разделила? Я негодовал и говорил, что это жестоко, глупо и нелогично, ведь разделив Её на две части и бросив на землю, Вселенная заставляет эти части искать друг друга. Так в чем же смысл? Гарри тогда задумчиво хмурил брови, а мама нежно улыбалась (той улыбкой, которая называется «наивное дитя, ты вырастешь — и всё поймешь), но всё же отвечала мне. — Если бы душа была цела — это была бы сильнейшая, разрушительная сила. Вселенная разделяет её и отправляет одну половинку на поиски другой, чтобы те доказали свою связь. Чтобы нашли друг друга снова, несмотря на то, что были разделены.***
Я вижу её взгляд, я чувствую её дрожь, я слышу её невысказанные слова. И она всё это замечает между нами. И я понимаю в конце концов, когда дома больше не поднимается вопрос о наших родственных душах, что мама всё знает. Я слышал однажды, как она плакала на кухне поздней ночью, думая, что все в доме спят. Гарри тогда немного кашлял, так что я спустился принести ему теплой воды. Мама стояла у мойки, опираясь на неё одной рукой, а во второй держа стакан с водой, и судорожно всхлипывая. Я подлетел к ней в мгновение ока, аккуратно усадил на стул и пытался выяснить, в чем дело. Она отчаянно мотала головой, стакан в руке дрожал, и вода выплескивалась на её домашние брюки. — Я не могу… — всё же расслышал я, после нескольких минут рыданий мамы. Её голос всё ещё дрожал, она всё ещё плакала, но уже не так сильно. — Я не могу, прости. Я ужасная мать. Я не могу. — Мам? — я обнимал её за плечи и просил не говорить таких слов, говорил, что она лучшая мать и женщина на всем свете. Она качала головой. — Я не смогу, — выдохнула она, успокоившись. — Я люблю тебя, Луи, и я люблю Гарри, вы мои сыновья, мои дети… — мама закрыла глаза и опустила голову, набирая воздух в легкие, чтобы продолжить. Но это было не обязательно, я и так всё понял, и не осуждал её ни в коем случае, и не был зол или обижен. Я знал, и Гарри знал, мы ждали этого со всех сторон. — Мам, пожалуйста, отправляйся в кровать, поспи. Тебе нужно отдохнуть, — я взял её за плечи и помог добраться до кровати, расстелил постель, и она так и легла туда, не сменив одежду. И тогда я вернулся к Гарри со стаканом теплой воды, и пока он благодарил и пил, я просто и коротко сказал, что мать не сможет нас принять. Он глянул на меня, но взгляд продержался всего пару секунд: Гарри согласно кивнул и сделал последний глоток. Пары секунд мне было достаточно, чтобы прочесть в зеленых глазах смирение и принятие. Мы готовились к этому (но разве этого было достаточно?). Я лёг рядом с ним, прижав его к себе. Гарри всегда был более чувствителен и эмоционален. Я знал, что нужен ему здесь и сейчас, поэтому я и был. И я сказал ему, прежде чем тот провалился в сон: «Мы всегда будем друг у друга».***
Мы пробыли в спокойствии дома ещё два месяца. Мать вела себя обыденно, больше не плакала и не смотрела задумчивым взглядом. Не знаю, рассказала ли она отцу, но его поведение тоже не изменилось. И через два месяца мы справили свой День Рождения, своё совершеннолетие, дома, в кругу семьи и близких. И через два дня мы выволакивали из дома чемоданы и сумки, загружая их в такси, которое должно было отвезти нас в аэропорт. В институте мы уже отучились один год, но нам пришлось подавать документы в новый, где мы снова пойдём на первый курс. И наши фамилии теперь разные — отцовская и материнская — и наши лица разные, и наши характеры тоже разные, и наша душа — одна на двоих. Нас не выгоняли — мы сами решили уехать. Потому что так всё будет в порядке для всех. Долгие объятия с родителями: папа обнимает молча и крепко, мама цепляется за наши кофты и просит прощения. Глаза Гарри блестят от слёз, и он целует её в щеку и мчится в машину. Мама просит меня быть счастливым.***
Я всегда считал нас особенными. И это не эгоизм и не самолюбие. Это реальность. Наша связь с самого начала была настолько сильной, что даже сама Вселенная не смогла разлучить нас. И никто и ничто не сможет.