Я знаю, что ты сделал:...

      — Я неплохо справляюсь и самостоятельно, знаешь ли, — недовольно бурчит Барбара, поправляя темно-синий плед на своих коленях; где-то позади нее тихо смеется Дик и невозмутимо продолжает толкать коляску, объезжая людей, маневрируя среди них.       — Тише, Бабс, — заговорщически шепчет ей он на самое ухо, склоняясь, и от его дыхания по шее ползут мурашки вниз по позвоночнику, теряясь где-то в районе мало что чувствующей поясницы. — Не мешай мне клеить девушек: они обожают сострадательных парней, — он шутит, и она прекрасно понимает это; ему не нужны инвалиды для привлечения внимания или получения дополнительных очков, однако вопреки всему во рту разливается горечь, и Барбара едва заметно кривится. — Только представляйся моей сестрой, договорились?       — Как низко, Грейсон, — она пытается изогнуться, чтобы ударить его, но он с легкостью уклоняется; было бы странно, на самом деле, если бы он не смог избежать удара, — использовать инвалида для своих корыстных целей.       — Да, личность я так себе, — легко соглашается Дик, уверенно, но аккуратно толкая коляску перед собой; Барбара совершенно не представляет, куда он ее везет — на обычную прогулку по парку похоже мало. Ей хочется провалиться сквозь землю: она чувствует себя бесполезной и жалкой, особенно когда не может даже управлять единственным средством передвижения, что доступно.       — Я правда могу сама, — становится совсем невмоготу, потому что пробегающая мимо девушка — не то чтобы симпатичная, но хотя бы способная передвигаться на своих ногах — замедляется и начинает флиртовать с ним. Дик, конечно же, отвечает ей одной из своих фирменных приветственных улыбок; Дик всегда отвечает флиртом на флирт, привыкший быть окруженным вниманием, и она давно должна была привыкнуть к этому, да вот только не получается. Барбаре тошно от происходящего и от себя в первую очередь; она дергает колеса, вырываясь, самостоятельно перемещаясь дальше по парку.       Дик догоняет ее сразу, теряя интерес к бегунье, кажется, даже не найдя, преграждает путь и садится на корточки перед ней, склонив голову, пытаясь заглянуть в глаза; Барбара отворачивается, чувствуя такие неуместные слезы, начинающие собираться на ресницах.       — Бабс, — мягко зовет Грейсон, будто вокруг нет ни галдящих подростков, ни собачников, ни играющих в догонялки детей. — Бабс, посмотри на меня, — она упрямится, и его теплые пальцы ложатся на ее подбородок; он не принуждает, позволяя самой сделать выбор. Барбара, впрочем, понять не может, зачем ей выбор, когда он не оставил его для нее несколько лет назад. — Пожалуйста, — и ее упорство ломается гулко и звонко, как лед на реке в конце весны. В голубых глазах, так похожих на распластанное над их головами небо, отражается ее бледное, болезненно худое лицо.       — Что? — ворчит она и нервно облизывает вмиг пересохшие губы; пальцы Дика продолжают нежно держаться за ее подбородок, словно он боится, что она может отвернуться в любой момент.       — Я не считаю тебя слабой или жалкой. Никогда не считал, — твердо заверяет он, и кажется, что в его глазах зажигаются звезды. — На самом деле, я восхищаюсь тобой, Бабс. Будь я на твоем месте, вряд ли бы смог найти силы жить дальше, — признается в подобном просто, будто говорит о погоде, и улыбается по-домашнему уютно.       «Я смогла пережить это только благодаря тебе», хочется прокричать ей, и слова жгут язык, уже готовые сорваться; Барбара лишь закусывает губу, смотрит непонимающим взглядом.       — Я вывез тебя в парк, потому что тебе стоит чаще бывать на свежем воздухе, а в одиночку на прогулки ты вряд ли станешь выезжать. Я не хочу ставить тебя в неудобное положение или выставлять на посмешище; я везу твою коляску, потому что мне хочется дать твоим рукам отдохнуть. Мне просто хочется позаботиться о тебе, Бабс. Позволь мне это сделать, пожалуйста, — Дик берет ее руки в свои ладони и целует холодные пальцы. — Теперь-то ты позволишь мне отвезти тебя к твоему сюрпризу или и дальше будешь доказывать мне свою самостоятельность?       — Только если ты перестанешь строить глазки каждому столбу, — она старается казаться серьезной, но не получается: Грейсон улыбается лучезарно, солнечно, и его взгляд так сильно похож на тот, которым он одарял ее девять лет назад, что нет ни единой возможности не улыбнуться в ответ.       — Никто в этом парке не дотягивает до твоего уровня, Барбара Гордон, уж поверь мне, — равнодушно пожимает плечами Дик, с легкостью вскакивая на ноги и вновь занимая место за ее спиной. Она чувствует, что у нее начинают краснеть щеки, а потому просто закрывает глаза; не по-осеннему теплое солнце ласково касается век.       — А что за сюрприз? — она оборачивается назад, пытаясь найти ответ, но находит лишь лукавую улыбку, которой он щедро ее одаривает.       — Это перестанет быть сюрпризом, если я так просто скажу тебе, — и всю оставшуюся дорогу они молчат.       Когда Барбара понимает, что Дик везет ее к старой смотровой площадке на небольшом холме, у нее холодеет где-то под ребрами, а во рту резко пересыхает от нахлынувших воспоминаний; она комкает в ладонях плед, хватая себя за колени. На мгновение ей начинает казаться, что он просто издевается над ней, но Грейсон смотрит на крутую каменную лестницу с выщербленными ступенями с такой нежностью, что подобные мысли тут же отпадают. Он улыбается без давно ставшей привычной бравады, без показужешничества, без жажды произвести хорошее — правильное — впечатление, и именно в этот момент он больше всего похож на себя прежнего, еще не испещренного шрамами, еще не ставшего закаленным оружием в умелых руках Брюса.       — Я не была здесь лет пять, не меньше, — тихо говорит она, а потом испуганно ойкает, потому что Дик резко подскакивает к ней и берет на руки; ее собственные ноги — худые, неподвижные — воспринимаются со стыдом. Барбара обхватывает его шею руками, позволяя себе прижиматься к нему непозволительно близко. — Это плохая идея, Грейсон, — шепчет она куда-то в основание шеи, а после тычется туда носом. Дик лишь хмыкает.       — Я не уроню тебя, не бойся, — он поднимает ее по лестнице медленно, будто и правда боится уронить; она лишь сильнее сцепливает руки, хоть и не признается, что ни капельки не боится, не когда можно чувствовать телом, как бьется его сильное, мощное сердце где-то совсем близко.       Он опускает ее на скамейку, аккуратно укладывает ноги на сидение, расправляя плед, а после садится рядом. Барбара жмется к его боку — здесь ветер сильнее дует, чем внизу — упирается локтем в бедро. Дик обнимает ее за плечи, прижимает к себе и невесомо целует макушку.       — Ты мой самый близкий друг. Только тебе я могу всегда доверять. Ты же знаешь это, да? — она чувствует его дыхание в своих волосах, когда он говорит это; сама же играется с его рукой — гладит фаланги, вычерчивает ногтем линии на ладони.       — Ты всегда был много большим, чем друг, — у нее даже не дрожит голос, и она готова записать это в качество своего нового личного достижения.       — Но этого всегда было недостаточно, — в его словах проскальзывает многолетняя горечь. — Для Брюса этого было недостаточно тогда.       — Удивительно, что для Кори он опустил планку требований, — в ней начинает закипать раздражение, которое копилось годами. — Или это я, наоборот, никогда не дотягивала?       — Не думаю, что дело в этом. Просто у него был очередной план, и мы в него не вписывались, а Кори очень даже вписалась, — Дик говорит как человек, давно смирившийся с произошедшим, и это раздражает Барбару еще больше; она впивается ногтями в его ладонь. Ей бы хотелось услышать больше разочарования в его голосе; в конце концов, им обоим запретили даже думать о совместном браке, разрушив пару-тройку иллюзий касательно будущего.       — И ты снова пытаешься оправдать его. Это вообще лечится? Твое маниакальное стремление каждому его поступку найти объяснение, которое бы не делало его полным мудаком, — она фыркает, а он лишь сильнее прижимает ее к себе.       — Просто иногда мне кажется, что все это было к лучшем, — он не дает ей себя перебить, зная, что гневная тирада вот-вот готова сорваться с ее губ. — Посмотри, что с тобой сделала работа на него, а если бы ты стала еще ближе к нему из-за меня? Если бы мы тогда все же поженились, что если бы из-за этого ты подверглась большей опасности? Я бы не простил себе, ты же знаешь, — срывается на шепот, прячет лицо в ее волосах.       — Но ему ты прощаешь все, — резюмирует Барбара, все же целуя его ладонь, на которой алеют полукружия — следы впившихся в кожу ногтей.       — Просто если я не буду пытаться понять его мотивы, то эмоции возьмут надо мной верх раньше, чего мне бы не хотелось. Еще не время, — его голос звучит странно: глухо, с толикой фатализма, и это заставляет ее напрячься. — Скажи мне, Бабс, ты бы встала на мою сторону, случись что с Брюсом?       — Я всегда на твоей стороне, Грейсон, — она прижимает ухо к его груди и слушает, как четко и равномерно бьется сердце. У него вибрирует телефон, но он скидывает звонок, едва посмотрев на имя звонившего; после и вовсе отключает звук. Барбара позволяет себе закрыть глаза и расслабиться, откинуться на него, опереться, довериться. — Что ты хочешь, чтобы я сделала?       — Просто посиди со мной так еще немного, ладно? — она кивает вместо ответа, чувствуя теплое прикосновение губ к виску. #       Диане не нравится место: заброшенный склад — как прозаично, думается ей; будто в дешевых боевиках. Они стоят посредине большого помещения, наверное, пару десятков лет назад бывшего цехом, а теперь превратившегося в поросшее мхом скопление ржавого железа и потрескавшегося бетона повышенной аварийности. Вокруг царит полумрак: на улице пасмурно, а скудного света, проникающего внутрь через оконные проемы ¬– в некоторых даже сохранились стекла, хоть они и покрыты многолетним слоем грязи — недостаточно, чтобы внимательно осмотреть окружающее пространство. Сионис категорически настаивал на том, чтобы кроме них двоих никого не было; на самом деле, даже на присутствие Дианы он согласился с трудом.       — Это чертова ловушка, Брюс, — утверждает Диана, и пальцы ее нервно барабанят по рукояти пистолета, висящего в наплечной кобуре; еще один пистолет заткнут за пояс джинс, прикрытый курткой.       — Я знаю, — спокойно отвечает он, и на лице ни один мускул не дергается. Она с трудом привыкает к непробиваемому безэмоциональному панцирю Брюса, которым он покрывается, стоит зайти речь о бизнесе, лишь спустя семь лет работы на него. — Джейсон нас прикроет, не так ли? — чуть громче произносит он; где-то в наушнике, сквозь небольшие помехи — связь реально дерьмовая — можно расслышать усмешку.       — Я на позиции, Би, и готов отстреливать этих уебков, как уток в тире, — Диана может легко представить, как Тодд улыбается и передергивает затвор своей излюбленной СВД.       — Кого-нибудь видно? — спрашивает она; напряжение нарастает по экспоненте. Уэйн лишь чуть прищуривается, всматриваясь в темноту, скрывающую противоположную стену, в которой, если верить старым чертежам, располагается еще один вход.       — Никого, — Тодд на несколько секунд замолкает. — Дрейк говорит, что у него тоже чисто.       — Может, ты все же выйдешь из своего угла? — внезапно громко говорит Брюс, а Диана уже снимает свой Глок с предохранителя, наставляя его в то место, где, по ее прикидкам, располагается лоб неясной человеческой тени.       — Какой зоркий глаз, Уэйн, — Сионис явно насмехается, выходя на свет; он улыбается так слащаво-приторно, что у Дианы дергается палец — нажать спусковой крючок не позволяет профессионализм. — Все же взял с собой свою девушку, а я просил прийти одному.       — Не могу оставить ее дольше, чем на полчаса, — начинаю скучать, — Брюс шутит, но губы даже не пытаются изогнуться в улыбке; Диана видит, что его пальцы начинают тарабанить по бедру — отсчет пошел. Она сильнее сжимает оружие, хоть и приходится опустить его дулом в пол. — Что ты решил, Роман, касательно нашей сделки?       — Это все очень занимательно, Уэйн, правда, однако есть одно небольшое «но», — он щелкает пальцами, и они оказываются окружены шестью крупными парнями в черном, — Джокер бесит меня чуть меньше, — пальцы Брюса замедляют свое движение, и Диана следит за ними. Один удар, второй, третий…       — Джейсон, — кричит Брюс, резко припадая на одно колено и выхватывая пистолет из-за пояса; Диана стреляет, резко взметнув руку вперед и тут же уходя влево. Сквозь каким-то чудом сохранившиеся окна пролетают одна за другой пули — Тодд по другую сторону наушника явно веселится.       — Знаешь, Брюс, Джокер просил оставить тебя в живых, — кричит Сионис, пытаясь перекричать звуки выстрелов; он почти попадает Брюсу в ногу, но тот успевает спрятаться за одного из нападавших. — А вот насчет твоей подружки указаний не было, так что я разделаюсь с ней медленно. Но не беспокойся: я разрешу тебе наблюдать, — он скалится, а Диана в это время пытается увернуться от удара ножом. Она резко приседает, делая подсечку; после стреляет несколько раз в голову. Выбрасывает опустевший магазин, одним четким движением заменяя его полным. Сионис отступает обратно к двери, из которой выбегает еще несколько человек.       — Вам стоит валить оттуда, — раздается искаженный помехами голос Тодда. — Не верю, что я это говорю, — спустя несколько секунд добавляет он. Брюс переходит в рукопашную; четкие движения без позерства и лишней траты энергии. Он бьет одного из нападающих ребром ладони в горло, после в солнечное сплетение, добивая ударом локтя по спине. Выхватывает у другого парня нож и всаживает в валяющегося у его ног мужчины; кровь заливает носки дизайнерских туфель.       Сионис выбегает из помещения, и Диана бежит за ним; пульс стучит в ушах, и она не слышит — не хочет слышать — окрик Брюса, приказывающего остановиться. Диана не из тех, кто привык останавливаться; не тогда, когда добыча так близко. Свой первый пистолет она оставила в предыдущем помещении, и приходится доставать запасной. Они бегут по перекрестию коридоров, заваленных строительным мусором и кусками обваливающихся стен. Везде темно, и она не может понять, как Сионису удается с такой легкостью маневрировать среди всего этого строительного хаоса.       Погоня выводит ее в очередное цеховое помещение — в углу даже сохранился остов токарно-фрезерного станка; Диана задерживает дыхание, поднимает пистолет выше и вслушивается, потому что видно примерно ничерта.       Сионис выныривает из темноты, и на его лице слабо светятся зеленым очки ночного видения. Диана стреляет, и вспышки от выстрелов слепят глаза.       — Какая отважная у Брюса подружка, — где-то слева усмехается он, и Диана щурит глаза, наконец начинающие привыкать к скудному освещению.       — Заткнись и дерись, — рычит она; он не заставляет себя долго ждать — она давится воздухом от резкого удара в спину, но тут же выпрямляется. Он выбивает из ее рук пистолет, на что в ответ она наносит серию коротких ударов по корпусу, завершая ее своей излюбленной подсечкой. Сионис падает на землю с легким стоном, но тут же откатывается в сторону, не давая ей наступить себе на горло. Он бьет ее по коленям, но попадает по голени; Диана на мгновение теряет равновесие, пятится назад, и Сионис встает, то отходя назад, то приближаясь; кружит вокруг нее, как хищник, и, она может поклясться, скалится.       — Как насчет того, чтобы оставить старика Брюса и поразвлечься со мной? Он все равно уже не жилец, — гаденько смеется Роман; Диана лишь хмыкает, ставит блоки на его удары, практически наудачу бьет по ногам, снова сваливая его на пол; вот только в этот раз он тянет ее за собой.       Щелкает механизм боевого ножа, выбрасывающий лезвие.       Диана давится воздухом, когда чувствует, как металл входит в тело — в районе левого подреберья распускается алый цветок, сопровождающийся разгорающимся пожаром боли. Он сталкивает ее с себя, укладывает на лопатки и садится сверху. Она может видеть, как он снова заносит нож.       — Жаль, что у нас так мало… — Сионис не успевает договорить: раздается выстрел; он хватается за плечо и скатывается набок. В дверном проеме стоит Брюс, готовый выстрелить снова; Роман отползает в сторону, где темнее, а после бежит — отзвуки его шагов эхом отражаются от стен. Уэйн будто не замечает этого, только коротко приказывает Джейсону по возможности отследить, куда направился Сионис — и попросить Тима сделать то же самое, а после сниматься с позиции.       — И заводи машину — Диана ранена, — Тодд отвечает коротким «Принято», пока Брюс зажимает рану на ее теле. Она порывается встать, но Уэйн заставляет ее лечь обратно; быстро снимает с себя рубашку, оставаясь в одной майке, прижимает ткань к ране и кладет ее ладони поверх. — Просто прижимай так сильно, как сможешь, хорошо?       — Постараюсь, — тихо отвечает она и жмет изо всех сил; голова начинает кружиться. Брюс берет ее на руки и несет к выходу, где их уже поджидает Тодд — довольно эффективный, когда ситуация действительно становится критической.       — А ведь только машину из мойки забрал, — сетует Джейсон, выжимая педаль газа до предела. Брюс легонько хлопает Диану по щекам, заставляя открыть глаза.       — Не отключайся, Ди, смотри на меня, — ее ресницы слабо трепещут; взгляд расфокусирован. Она неожиданно сильно хватается за его руку — пальцы скользят по коже из-за покрывающей их крови. Брюс прижимает рубашку к ее ребрам сильнее, да так, что мышцы начинает сводить легкая судорога.       — Только не говори Стиву, Брюс, — у нее бледные губы, и она их судорожно облизывает, — не говори ему, он будет волноваться, — лихорадочно шепчет она и все же теряет сознание.       Они доставляют ее в больницу через десять минут, где ее тут же увозят в операционную, обещая сообщить, едва появится более подробная информация о состоянии потерпевшей. О полиции никто даже не заикается — Брюс Уэйн слишком узнаваемая личность, чтобы задавать ненужные — опасные для жизни — вопросы.       Джейсон курит на улице, прямо возле въезда для машин скорой помощи. Крутит в руках телефон, но отчего-то не решается набрать номер, цифры которого, кажется, давно уже выжжены на внутренней стороне век. Сегодняшний день все еще воспринимается дурным сном — никого из семьи давно не ранили, и очередное напоминание о том, как мало времени у них на самом деле, бьет под дых не слабее удара локтем Грейсона во время очередной тренировки. Он интуитивно достает небольшой крестик из-под воротника футболки и зажимает в ладони. Номер, впрочем, так и не набирает.       Брюс остается в коридоре, возле входа в операционную, куда его предсказуемо не пускают. Он звонит Барбаре и просит вычислить местоположение Сиониса, узнать об этом ублюдке все, что получится: имена проституток, которых он предпочитает, а также кличку мопса его первой помощницы. Она немногословна, но обещает сделать все, что в ее силах. После набирает сообщение Стефани с просьбой отменить все встречи на сегодня и отлавливает молоденькую медсестру, пробегающую мимо с кипой бумаг в руках. Он обворожительно улыбается, прося проводить его в кабинет главного врача, и она забавно краснеет — покрывается пятнами в районе скул и ушей.       Пока она ведет его по белоснежным коридорам, впитавшим в себя запах спирта и медикаментов, Уэйн все же пренебрегает просьбой Дианы и набирает номер Стива. Трубку берут после второго гудка; повисает молчание, нарушаемое восторженными детскими криками на фоне.       — Это Брюс, — первым говорит Уэйн и тут же слышит короткое хмыкание на другом конце, а после — звук захлопываемой двери.       — Что с ней? — Стив явно пытается скрыть напряжение в голосе за равнодушием, но получается у него отвратительно; Брюс, впрочем, не испытывает желания осуждать его за это.       — Ранена. Тебе стоит приехать, — кодовая фраза, смысл которой расшифровывает верно. «Она может умереть. Гарантий нет», ведь иначе бы и звонка не было. Стив молчит, но Брюс готов поклясться, что в этот самый момент он пытается заставить судорожно бьющееся сердце замедлиться.       — Еду, — коротко отвечает Тревор и отключается. Уэйн без стука заходит в кабинет главного врача, чтобы обсудить условия пребывания мисс Принс в этой больнице. Предчувствие ему подсказывает, что впереди ожидается долгая ночь. #       — Вот уже не думала, что ты начнешь рыться в моих вещах, чтобы добиться своего, — Лоис стоит в дверном проходе, опираясь плечом о косяк, и смотрит на Кларка не с осуждением — с усталостью, словно ни капли не удивилась, увидев Кента за экраном своего ноутбука.       — Ты нарыла столько информации на Уэйна. Неудивительно, что он решил заткнуть тебя, — Кларк даже не поворачивает головы в ее сторону, поглощенный просмотром файлов.       — Он решил меня заткнуть, потому что мог, а не потому что его пугал компромат, что мне удалось собрать, — она подходит к нему и заглядывает через плечо; он изучает доказательства промышленного шпионажа по заказу Уэйна в «Корд Индастриз» и «Куин Консолидейтед».       — Значит, Лекс не врал, когда говорил, что Уэйн украл несколько его разработок, — бормочет Кент, а после откидывается на спинку кресла и трет уставшие глаза с полопавшимися от перенапряжения капиллярами.       — Это уже неважно, Кларк, — Лоис качает головой. — Ты не сможешь привлечь его: для суда недостаточно доказательств, а исполнители либо мертвы, либо будут молчать, чтобы не оказаться в могиле раньше срока.       — Но мы можем попробовать. Не слишком ли много противозаконного творит Уэйн?       — Все, что он делает, либо недоказуемо, либо будет развеяно в пух и прах его адвокатами. Я проходила через то же, что и ты, Кларк, поверь мне. Я тоже считала, что смогу докопаться до чего-то важного, что смогу прищучить его, а добилась лишь чересчур пристального внимания Уэйна. Не повторяй моих ошибок и оставь это дело, пока он не заметил тебя, — она обнимает его со спины, кладет подбородок на плечо и закрывает ноутбук.       — Но что, если… — он все еще продумывает возможности доказательства промышленного шпионажа, Лоис может видеть это по напряженному выражению его лица. Она резко выпрямляется, скрещивая руки на груди.       — Черт побери, Кларк, как ты собираешься это доказывать? «Корд Индастриз» помешаны на секретности, да ты дальше проходной носа сунуть не сможешь. «Куин Консолидейтед» после пропажи Оливера Куина вообще не существует — их поглотила «Мерлин Глобал Групп», а связывать еще и с Мерлином — полнейшее безумие. Ты, конечно, можешь заручиться поддержкой Лютора, но он и сам замешан в делах посерьезнее, чем украденные разработки. Это тупик, Кларк.       — Ты же сама всегда говорила, что не бывает тупиков, когда речь идет о журналистском расследовании, Лоис, — он поворачивается к ней лицом, разочарованный тем, как быстро она сдалась. — Почему же теперь ты утверждаешь обратное?       — Потому что я не хочу потерять еще и тебя, Кларк, а Уэйн тот человек, который сможет тебя отнять, если сочтет это достаточным наказанием, — она не дает себя обнять, разворачивается и уходит из комнаты; Кент смотрит ей вслед, а после медленно разворачивается к ноутбуку и открывает его, вновь погружаясь в изучение собранной Лоис информации. #       Хелена как раз выходит из душа, когда телефон начинает звонить; миловидное личико искажается раздражением, стоит увидеть номер, с которого совершается звонок. Она вытирает волосы; включается автоответчик.       — Дик, это Кори, — от звонкого голоса с легким иностранным акцентом, растекающегося приторно сладким сиропом, ее начинает подтрясывать. Таким тоном говорят с любовниками; никак не с бывшими женихами. — Я знаю: ты просил не звонить сюда, но на мобильный ты не отвечаешь, — в голосе плещется беспокойство, будто она имеет право, и это бесит еще сильнее. Раздается тихий вздох, и Хелена может в красках представить, если закрыть глаза, как тонкие смуглые пальчики сжимают телефон в нерешительности. — Мари заболела; ничего серьезного, но было бы неплохо, если бы ты смог приехать… — Хелена не выдерживает и срывает трубку с базы.       — У него достаточно дел помимо тебя и твоей дочурки. За семейными визитами обращайся к Брюсу, — четко, не без издевки, выговаривает слова Хелена, наслаждаясь внезапно повисшей тишиной; где-то на заднем фоне раздается детский плач. — Как-никак, это он содержит вас двоих.       — Хелена, — немного робко узнает девушку по голосу Кори, — здравствуй. Могу я услышать Дика?       — Нет, — резко обрывает ее Хелена и думает, что наверняка Кори закусывает свою пухлую кукольную нижнюю губу, умудряясь выглядеть как коллекционная статуэтка. В конце концов, именно этим она Грейсона и купила в свое время: совокупность невинности, порочности и внешности с обложки журналов для взрослых.       — Мою просьбу ему, я так понимаю, ты не передашь, — этот преисполненный трагичной обидой голос выбешивает все больше и больше.       — Какая догадливая девочка, — с притворной лаской мурлычет Хелена, представляя, как рыжие волосы бы плавали в смеси крови и мозгового вещества после того, как выстрелит этой чертовой кукле в лоб. — Может, ещё сможешь запомнить, что не стоит беспокоить его своими звонками.       — Мари и его дочь. Он имеет право участвовать в ее жизни, даже если ты считаешь иначе, — неожиданно твердо заявляет Кори, и Хелена на короткое время опешивает: избалованная дочка дипломата решает показать клыки, а после довольно скалится — с робкими овечками играть до одури скучно.       — А с чего ты взяла, что ему это право необходимо? — Кори молчит, и Хелена воспринимает это за капитуляцию. — Поболтала бы с тобой еще немного, да Дик заждался, — она не дает собеседнице вставить ни слова — сбрасывает звонок.       Грейсон ее не ждет; в лучшем случае вернется домой за полночь: разбирается с поставкой очередной партии оружия в Готэм, но Хелене доставляет особое удовольствие представлять, как ярко-зеленые — с идеальным разрезом — глаза Кориандр наполняются слезами от осознания того, сколь мало она и ее ребенок на самом деле значат в жизни Дика. Впрочем, сомнения все равно тугими змеиными кольцами сворачиваются в желудке: на звонки, в том числе и ее, Грейсон не отвечает с обеда. #       Охрана возле палаты в отделении интенсивной терапии Центральной больницы Готэма вызывает повышенный интерес медицинского персонала. Медсестры взбудоражено шушукаются, выворачивая шеи, чтобы рассмотреть все получше, когда проходят мимо двух громил в черном, что тщательно проверяют даже, казалось бы, примелькавшихся врачей. Всматриваются в имена на бейджах с зашкаливающей дотошностью и доводят ситуацию до абсурда, когда заставляют выворачивать карманы. Недовольства, впрочем, вслух никто не высказывает: имя Брюса Уэйна тенью нависает и над охранниками, и над палатой, с двери которой убрали все опознавательные знаки по особому распоряжению главного врача.       Ник, один из охранников, замечает подозрительного типа первым; даже не видит — слышит мерное постукивание трости по кафельному полу, что эхом разносится по пустынным коридорам: близится полночь.       Мужчина выходит из-за угла, прихрамывает на правую ногу — она плохо сгибается в колене; на нем надет бежевый джемпер грубой вязки с широким воротом, светлые брюки и слишком легкие для осенней погоды туфли. Волосы цвета пшеницы под искусственным белым светом кажутся седыми, хотя прядей таких всего ничего — лишь припорошены серебром виски. У него небольшая, ухоженная борода, середина которой, в противовес волосам, сединой изъедена знатно.       Он останавливается перед входом в палату, который тут же закрывают собой Ник с напарником, Джефри.       — Проваливал бы ты отсюда, — грубит Ник, но его слова не производят на мужчину никакого эффекта; в лучшем случае немного веселят. Он встает более устойчиво: выставляет трость перед собой — набалдашник в виде головы волка, на который складывает ладони, да переносит вес тела на левую сторону. На безымянном пальце ярко блестит обручальное кольцо.       — Провалите отсюда вы, ребята, — он говорит спокойно, и тон его пропитан непрошибаемой уверенностью в собственной правоте. Ник делает шаг вперед, но внезапно застывает, когда прямо на него оказывается направлен твердый взгляд ярко-голубых глаз; так замирают низшие хищники при встрече с высшими. Джефри же, в отличие от своего напарника, не теряется и кладет руку мужчине на плечо; джемпер на ощупь мягкий и чертовски дорогой, резко контрастирующий с твердостью плеча под ним. Мужчина медленно, будто не хотел доводить до такого, поднимает одну руку и хватает ладонь Джефри, давит на чувствительное место между большим и указательным пальцами, заставляя отпустить себя. После перехватывает запястье, делает подсечку тростью — бьет по голени резко и наотмашь, опуская чуть не скулящего от боли громилу на колени перед собой. Ник хватается за пистолет, и мужчина смотрит чуть лукаво, с хладнокровным интересом, явно ожидая, в какую сторону развернется ситуация дальше.       Их прерывают несколько резких хлопков — пародия на аплодисменты.       Брюс Уэйн хлопает, стоя посередине пустого больничного коридора, и на губах его блуждает улыбка, хоть глаза и темнеют, как ясное небо перед грозой.       — Хреновая здесь охрана, — мужчина с тростью сильнее жмет на сустав, выбивая из охранника новую порцию скулежа, прежде чем отпустить и в дальнейшем брезгливо вытереть ладонь о безупречно отглаженную штанину.       — Я это исправлю, — Брюс кивает Нику, жестом показывая, что ему и его недотепе-напарнику лучше исчезнуть; они не медлят. — Вам, парни, не справиться с этим старым воякой, — Уэйн снисходительно улыбается, тогда как его собеседник остается зашкаливающе серьезным.       — Она едет со мной домой, Брюс, — чужое имя срывается с губ приправленным изрядной порцией пренебрежения. — И я даже не собираюсь это обсуждать. Ей нужно восстановиться. Вдали от этого хаоса, — он морщится, выражая свое отношение к Готэму лишь ломанной линией губ.       — Еще скажи, что не отпустишь ее обратно, Стив, — Брюс как по щелчку пальцев становится серьезным — того и гляди ринется в бой.       — Это она решит сама. Как и всегда, — отрешенно отвечает Стив, и голос его звучит обреченно в невысказанной грусти.       — Мы оба знаем, что она решит, — Брюс подходит к нему вплотную, хлопает по плечу, и в этом жесте гораздо больше снисхождения, нежели дружеского участия. — Позаботься о ней, Стив. В конце концов, разве не это обязанность мужа?!       — Ты хотел сказать: «Раз я сам не смог этого сделать?», Брюс? — Стив резко разворачивается — как только умудрился с больной ногой. — Ты обещал защищать ее, но облажался. Если она еще хоть раз пострадает из-за тебя и твоих махинаций, я не побоюсь запачкать руки, и ты это прекрасно знаешь.       — Тебя давно списали, капитан Тревор, — говорит, как рубит с плеча. — Домохозйяка в отставке. Она уже выбрала меня, так что имей мужество смириться с этим.       — У нас все еще есть кое-что общее, что тебе никогда не отнять.       — И только по этой причине ты все еще жив. Но ты ведь это и так знаешь, — Брюс обрывает разговор с позиции силы; уходит, оставляя Стива в одиночестве судорожно цепляться за трость в бессильной злобе от осознания того, что в чем-то Уэйн, впрочем, прав. #       Когда Диана открывает глаза, ее окружает полумрак и мерный писк приборов; во рту сухо, как во время одной из первых миссий в пустыне, а губы слипаются друг с другом. Она раздирает их с тихим стоном, чувствуя, как солоноватая сукровица затекает на кончик языка; неосторожно дергает рукой и морщится от боли: игла капельницы впивается в сгиб локтя. Диана поворачивает голову набок и неожиданно — даже для самой себя — встречается с пристальным, до трепета под ребрами, до каждой крапинки на радужке лазурных глаз, которые, кажется, светятся неоном из-за недостаточности освещения, знакомым взглядом.       Стив сидит в кресле рядом с ее кроватью — правая нога привычно вытянута, трость небрежно опирается о тумбочку. Он даже не шевелится, только моргает и едва заметно дышит; рука подпирает голову, отчего получается, будто он смотрит на нее чуть боком. Диана хмурится:       — Брюс все же тебе позвонил, — в ответ получает лишь молчание. Его недовольство, боль, обиду и страх она чувствует без слов, эти эмоции буквально обволакивают ее с ног до головы, отчего по спине начинают ползать предательские стыдливые мурашки. Он также смотрел на нее, кажется в прошлой жизни, когда она, игнорируя и его приказы, и даже приказы Хантера, рвалась в бой, ведомая жаждой справедливости. Маленькая наивная девчонка, выжившая лишь благодаря ему.       — Стив, я… — в горле пересыхает в самый неподходящий момент, и она облизывается губы, смущенно улыбаясь. Стив приподнимается на руках, привстает и быстро практически перепрыгивает на край кровати. Диана смотрит на безжизненно вытянутую на полу ногу и давится чувством вины, привычно заполняющим глотку.       Она слишком хорошо помнит его боль, которую он пытался держать в себе; тяжесть его тела, когда пыталась оттащить в безопасное место, а он едва держался в сознании и только и мог повторять просьбы оставить его. Она слишком хорошо помнит причины, по которым он потерял возможность нормально передвигаться, и этот груз давит на ее плечи забытой тяжестью.       Диана тянется к нему рукой, пытаясь не сбить датчики, кладет ладонь на правое бедро и чуть сжимает, словно убеждает себя в том, что он все еще жив, а конечность на месте. Стив тянется к стакану воды на тумбочке, подносит к ее губам трубочку и терпеливо ждет, пока она утолит жажду.       — Мы возвращаемся домой, — его голос как наждачная бумага — полосует нервы, стирает их в кровь. — Уэйн отпустит тебя. Я договорился, — тон жесток и не подразумевает даже намека на компромисс; Диана знает, нет, чувствует, что его грубость происходит от заботы и волнения, но все равно не решается спорить, просто кивает и сжимает пальцы на бедре еще сильнее; так, чтобы можно было почувствовать выпуклость шрама под тонкой тканью брюк.       — Прости, — тихо шепчет она на грани слышимости, но он бы не был собой, если бы не услышал. Диана чувствует, как теплеет его взгляд, а горячая ладонь накрывает ее руку.       — Лита скучает по тебе, — при упоминании имени дочери его лицо озаряется будто бы изнутри, и даже глаза горят еще сильнее. Он улыбается, и она зеркалит его улыбку. Скука по звонкому смеху маленькой Ипполиты, по медовому запаху волос и острым локтям, что так больно впиваются в бок, когда она спит рядом, накрывает с головой; слишком долго пыталась абстрагироваться от этих ощущений, да, как оказалось, безуспешно. — Все просила привезти тебя с собой, — он сидит рядом, отзывается об их дочери, как о божестве, и она почти верит, что у них все, как несколько лет назад, когда ей еще не хотелось сбежать туда, где опасность, где адреналин плещется в крови, а перед глазами не стоят картины с изображениями его обезображенного трупа.       Его пальцы так привычно по-собственнически пробегают по ее щеке, заправляют несколько непослушных прядей за ухо, и она нежится в этой безыскусной ласке.       — А с кем ты ее оставил? — понимание накрывает резко, как волна: если Стив здесь, рядом с ней, то с кем Лита?       — Она у Соломонов, — спокойно отвечает Стив, будто в этом нет ничего необычного; Диана же чуть не подпрыгивает на кровати.       — Ты оставил нашу дочь с Кейтлин?! — от резкого вскрика начинает першить в горле.       — С Хантером. Ты же знаешь отношение Кейтлин к детям, — он качает головой, будто расписывается в собственной беспомощности. — Да не волнуйся ты так: у них сейчас Айрис и Эобард; если что, она все проконтролирует, — Стив аккуратно, но твердо снимает ее руку со своего бедра. — А теперь нужно, чтобы тебя осмотрел врач. Ты потеряла селезенку, как-никак. Я его позову, — он берет трость и встает; Диана закрывает глаза.       — Удивительно, что я не потеряла ее раньше, — неудачно шутит она, но Стив даже не улыбается. Стук его трости эхом мечется внутри черепа, и ей нужно говорить хоть что-то, лишь бы не оставаться с этим чертовым перестуком наедине. — Не могу поверить, что ты хотел оставить нашего ребенка на попечение Кейтлин.       — Не то чтобы ты оставила мне какой-то другой выбор, принцесса, — в его голосе нет и намека на упрек — сухая констатация фактов, но она все равно чувствует его. Стив упрекает ее в том, что она неважная мать и просто отвратительная жена, и, черт побери, имеет на это полное право.