«Я не буду это пить, понятно?! Я не хочу! И туда я больше не вернусь! Не трогай меня!»
Он говорит это каждый раз.
Снова и снова. Но не может ничего сделать.
Ли молчит, поджимая холодные ноги к груди; касается подбородком костлявых расшибленных из-за вчерашних гонок на велосипеде коленок. Ли Дэхви — один сплошной всплеск акварели и радужный дождь, что смешан с ураганом эмоций и противоположностей. Его игра на фортепиано мешается с красками, что остаются своеобразными рисунками на уличных стенах зданий и заборах соседей; Шекспир, что неодобрительно кивает ему вслед, когда Дэхви шутит как-то совсем по-черному, одновременно прижимая толстую книгу к груди. Ли, что выжимает из жизни оставшееся, чтобы измазать свои руки хоть в чем-то ярком — пусть даже и в дешевой краске, что будет сохнуть вместе с ним, когда он, собрав волю в кулак, побежит от полицейских, что есть силы. И плевать, что кружится голова — и на кровь, стекающую из носа. Он упадёт в обморок — но это будет потом; он предпочитает не думать, живя своим истинным настоящим. — Ли, мать твою, Дэхви! Ты там утонул в собственных слезах что ли? — голос старшей сестры заставляет его вздрогнуть, прежде чем дверь открывается, давая Мине осмотреть тот беспорядок, что расположился на кровати и письменном столе. — Опять скажешь, что это творческий беспорядок? Декор? Интерьер? Твой взгляд на жизнь? — Мама! Мина опять меня дразнит! — выходит как-то совсем по-детски, заставляя Мину сдавленно хихикнуть, чтобы не рассмеяться вовсе; но она вновь лишь по-доброму улыбается, перебирая своими длинными ухоженными пальцами. — Мина, не дразни его! — кричит мать, отзываясь лишь для того, чтобы от неё окончательно отвязались; своей эмоциональностью она снова даёт понять, что вовсе не заинтересована в их вечных дразнилках, не заходящих куда-то дальше, чем драка на уровне двухлеток. — Да, это моя лень, — указывая на всё, что расположилось вокруг — включая раскиданные книги и блестящие обертки от шоколада вдруг — объясняет Ли. — И нет, я не сошёл с ума, Мина. Со мной всё нормально, — последнее предложение Дэ буквально произносит по слогам, со всей известной ему когда-либо злобой и яростью. — Как забавно, что в нашем мире всё всегда так сложно. Просто надейся, Дэхви, — она по-доброму, что совсем на неё не похоже, улыбается в ответную, прежде чем совсем тихо, почти беззвучно закрыть дверь, оставив Дэ смотреть в пустующую стену, что напоминала лишь о недавно снятой оттуда картине — ох уж эти следы точно по бывшим границам. Дэхви же смотрит на запрятанную под подушку справку из больницы и сборник выписанных лекарств, и не может произнести ни слова; фразы, как и мысли, словно камнем застревают где-то в горле и обрываются на сердце, стуча по нему, будто настырным железным маятником. Он думает только об одном — всё это — чертовски несправедливо.***
Дэхви сидит совсем смирно, даже не поднимая головы; вокруг эти белые простыни и одеяло, сбившееся в ногах. Медсестра, что стоит где-то в самом конце палаты и нервно перебирает в руках собственные локоны золотистых волос. Дэ с обидой поджимает губы, чувствуя вкус чего-то кислого и сладкого одновременно — чай с лимоном, что выпит с самого утра натощак, потому что это было нужно всем, кроме него самого. — Дэхви, всё будет хорошо, — врач смотрит на него с улыбкой, слишком профессиональной и натянутой для «уговорить». — Это просто химиотерапия. Это совсем небольно, — и Дэ, наверное, хочется верить — но почему-то не верится. — Я могу отказаться? — его голос совсем бесцветный, будто пустой и лишенный последней надежды и жизни, что своими остатками спустилась куда-то на самое дно — его двойное дно. Он не хочет говорить о своих проблемах ни с кем, даже с людьми, что прекрасно знают о них; продолжает делать вид, что всё хорошо — вот, чем он занимается последний месяц; мешает краски, вытворяет безумное — и ему прощается, и Дэхви знает, почему. А от этого ещё больнее, ещё жальче самого себя. Противно, до безумия, играющего в глазах не потухшими свечами. — К сожалению, я не думаю, что это так, — он виновато смотрит куда-то сквозь Ли, видимо, понимая, что совершенно никак не может помочь справиться с тем, что происходит и крутится в чужой голове каждую ночь. — Но ты можешь верить. — Я не хочу верить, — он поднимает голову, смотря на доктора своими загнанными, будто высушенными от слёз глазами; у него нездоровая белая кожа и потрескавшиеся губы. — Когда будет эта процедура? — вряд ли ему действительно интересно. Просто Дэхви нужно что-то спросить — а доктору услышать (говорят, такое успокаивает обоих). — Думаю, через две недели, — и снова эта улыбка, которая внушает лишь волнение и отвращение ко всему происходящему. — Думаю, нам придется отправить тебя к парикмахеру. — В школе... «Он всё ещё верит, что вернется туда», — именно это Дэхви буквально читает в чужом виноватом выражении лица, что излучает лишь темно-синею грусть и остатки печали, посаженной в его сердце, будто семенами одуванчиков. И Дэ больше не нужно ничего говорить, чтобы смириться с реальностью, брошенной в его глаза, словно старой пылью со шкафа, потерянного где-то в сарае; всё остаётся на своих местах, потому что рак — это не животное; потому что рак — это то, с чем Дэхви живёт и просыпается каждое утро, кормит его сладкими печеньями и чаем — без сахара, правда. И снова, и снова, и снова. Пока ему не надоест — но кому именно тому самому «ему»? — Что, Дэхви? Что «в школе»? — Уже неважно. Как коротко мне нужно подстричься? Ответ звучит фанфарами обиды, застревая в перепонках и глазах бесцветным соленым флёром появившихся в уголках глаз слёз. В тот день Дэ в последний раз чувствует мягкость собственных, выкрашенных сотню раз в фиолетовый, волос. Ли Дэхви снова читает параграф по истории чужим голосом.***
За спиной слышится чей-то разочарованный девчачий вздох — видимо, кто-то из лучших подруг вновь не явился в школу по очень-очень уважительной причине — и недовольное бормотание, связанное с чужой реакцией на эти же самые высказывания. Самуэль поворачивается, чтобы посмотреть на девушек, что будто целой футбольной командой собрались возле своей уже присвоенной со старшей школы парты; их голоса на удивление сейчас совсем тихие, немного грустные, пока лица выражают лишь недоумение и удивление всему сказанному ими же. Заинтересовывает сегодняшней неактивностью — привычно кричащие на весь класс — если не школу — девушки сейчас только молча кивают друг другу, лишь слегка разочарованно поджимая нежно-розовые губы. Самуэль только закатывает глаза — наверное, у какого-нибудь айдола появилась девушка (или парень, кто его знает) — это никогда не было ему интересно. Он переворачивает страницу учебника одну за другой, но почему-то прекрасно помнит то, что не прочитал ни разу — как и те самые произведения Шекспира, пересказанные наизусть. Учителя улыбаются и хвалят, а Ким не знает, что делать, думая, что сходит с ума. Слишком умный для такого, как он. Глупо-глупо-глупо. — Дэхви, тебя не учили, что в помещении нужно снимать шапку? Сэм резко поднимает взгляд, что недавно поселился на напечатанных строчках учебника. — Отстань от меня, — Ли толкает парня в сторону, тяжело дыша, будто сейчас действительно упадёт в обморок. У него затуманенные глаза и даже на взгляд обессиленные худые до безобразия руки. — Не трогай меня! Он кричит, действительно так сильно, как только может. И кажется, что у Самуэля на несколько секунд даже начинают болеть уши и разрываться перепонки, что ни разу не слышали такого пронзительного отчаянного крика — похоже на чайку. Дэхви сжимает тонкие пальцы в кулаки, но лишь для того, чтобы заставить себя восстановить уже сбитое к чертам дыхание. У него бегающий по классу взгляд и застывшие на потрескавшейся линии губ слова. На Дэхви черная-черная шапка с какой-то странной записью на боку и непривычные джинсы. Он не в школьной форме — что тогда тут забыл, что тут делает; зачем, чёрт возьми, пришёл? Почему в этой чертовой шапке? Самуэль не знает, почему волнуется и одновременно сердится — то ли на самого себя, то ли на одноклассника, которому стоит быть хоть иногда менее наглым и избалованным придурком. — А где же твоя школьная форма? — парень смеётся, заливаясь каким-то чертовки противным злорадством; толкает Дэхви, впечатываясь своими руками в его хрупкую грудь, не давая ему дышать, когда лёгкие и так не получают должного. — Придурок! Самуэль кидает взгляд на оказавшуюся на полу шапку, почему-то пытаясь прочитать что-то написанное сбоку, но взгляд цепляется за чужое худощавое, словно неживое, тело, оставшееся дрожать в одиночестве. И эти взгляды, что вцепились в него, будто сотня холодных игл и сосулек, впиваясь в кожу. Дэхви не знает, что ему делать — он просто как-то совсем горько и громко одновременно сглатывает ком, застрявший в горле, и дышит через раз, пытаясь пересилить самого себя. Сэм встаёт первым — и сам не знает, почему. Наверное, потому что его сердце бьется настолько сильно — то ли от обиды, то ли от желая помочь стоящему рядом человеку — что он не может отказать даже самому себе в мысли сделать это — просто-напросто встать рядом для чёртовой, хоть какой-то, пусть и визуальной, поддержки. Потому что по этой белой нездоровой коже, сухим губам и загнанным в тупик глазам понятно, что Дэ не волнуется из-за неудавшейся стрижки — он пришёл, наверное, просто так. Для успокоения. — Это твоё, — Сэм чувствует его сухие пальцы, когда Дэхви буквально вырывает свою шапку из его рук. — Ты нормально себя чувствуешь? — Да, — звучит разгневанно, слишком обиженно и одновременно с проскакивающей с ноты на ноту благодарностью. — Спасибо. Самуэль не может описать, насколько быстро Дэ надевает шапку вновь, пытаясь скрыть всё то, что никому не было предназначено было видеть — слишком личное. Просто второстепенный признак рака. — Ты это хотел забрать? — девушка мило улыбается, доставая из чужой, уже успевшей покрыться пылью, парты пару учебников. — Держи. Дэхви выглядит напугано — будто дикий котёнок, которого запустили в дом, что до самого верха заполнен людьми везде и всюду, куда только не ступишь вновь. Он смотрит на Кима, будто осознав что-то, чего, наверное, и не требовалось вовсе. Только не сейчас. — Я... — Дэ замолкает, видимо, хорошенько обдумывая то, что собирается сейчас сказать. Он кусает уже почти бесцветные губы и трогает надетую на его голову шапку, по привычке решая забраться длинными пальцами в мягкие-мягкие густые, выделяющие из толпы фиолетовые волосы. — Что? — Сэм немного смущается, продолжая топтаться на месте. — Хорошенько читай Шекспира и параграфы в будущем, чтобы запомнить. Дэхви уходит, прижимая к груди свои прочтенные уже на месяц вперёд учебники, а Сэм лишь растерянно провожает Ли взглядом, не в силах сказать что-то ещё, что могло бы его остановить.***
А на следующий день Сэм просыпается как-то совсем рано утром и, сам себе не объясняя причину, начинает писать — по памяти, по чужой, чёрт возьми, памяти. Только из-за того, что это кажется чертовски важным и необходимым; словно всё тело требует именно этого. Грусть тонет где-то синими-синими китами в разлитых лужах бензина. «Кому: Ким Самуэль
Я разбил вчера коленки. Опять. Только без велосипеда; просто долго отказывался ставить капельницу, хотя сил не было от слова «совсем». Не знаю, интересно ли тебе это. Просто решил с чего-то начать. А так... Тебе станет интересно вспоминать дальше мысли, которые даже не являлись твоими. Я попытался вчера прочитать Шекспира ещё чуть-чуть, чтобы сегодня на литературе ты смог написать сочинение, но не догнал последние две страницы. Прости, пожалуйста. Но я, правда, старался. Мне важно, чтобы ты улыбался и был счастлив, даже если ради этого мне придется выучить твои дополнительные предметы. Я не особо хорошо помню тот день, когда это началось. Я не говорю сейчас о моей болезни — скорее, о том, когда начал слышать твой голос. Красивый, но немного... Нет такого слова. Просто знай — мне нравилось. И сейчас нравится. Потому что я читаю это твоим голосом. Забавно немного. Я не знаю, когда это произойдет. Я не про нашу встречу. Впрочем, ты понял. Просто... Твоё тело тебе расскажет. И... Пожалуйста, читай мне Шекспира. И ещё, те самые «Бумажные города», их ещё не перевели на корейский. Я не успею, я знаю. Пожалуйста, прочитай мне их, когда сможешь. Даже если не захочется, даже если неинтересно. Просто прочитай, потому что читать твоим голосом уже как-то... вошло в привычку. Мне нравится. Не думай, что я не услышу. Именно тебя я действительно буду слышать. Родственные души. И ещё. Учись прилежно. Потому что больше ты никогда не узнаешь, кто такая Джоджо Мойес и те самые киты, о которых я вспоминаю до сих пор. Я...От кого: Ли Дэхви»
Сэм задыхается. Потому что: Я... Тоже.