Простишь?

      Юрий вспоминал о нём несколько раз в год. В его день рождения, в свой день рождения, в его день смерти. А ещё каждый раз, когда выходил на большую сцену с гитарой в руках. Или когда слышал его голос из колонок. Или когда слышал его слова из уст каждого второго музыканта. Или когда становилось тоскливо. Если говорить откровенно, Юрий вспоминал о нём каждый день. И это было по-разному.       Мимолётные воспоминания были самыми безобидными. Мол, да, был такой человек. Ещё важно было сводить к мимолётным все ответы на вопросы журналистов и просто любопытствующих. «Да, был такой человек». Иногда, правда, расспросы били в сердце. Приходилось вылезать из собственного надёжного укрытия, будить в себе того безумного бунтаря Юрика и сдавленным голосом что-то рассказывать. Тогда по всему телу расползалась тупая привычная боль. Хуже было, когда он осознавал всё. Виктор умер. Всё. Было ли больно? Да. Настолько больно, что пришлось даже менять свою жизнь. Радикально и кардинально. Вплоть до имени. И каждый раз воспоминания о звонке в страшную августовскую ночь резали Юрия по сердцу. Но даже это было не самым болезненным.       Порой Юрий забывался. Он просыпался с утра и думал о новой песне и о том, как на неё среагирует Витька. А иногда, скажем, шёл по улице и проскакивала шальная мысль «О, Цой бы это оценил». Проще говоря, Юрий забывал о его смерти. Потом, конечно, вспоминал. И тогда всё внутри как будто разрывалось на тысячи крошечных кусочков. Но несмотря на боль, Юрий вспоминал и вспоминал всё, что они пережили вместе. Как играли, как напивались до потери пульса, как любили друг друга. Эти шутливые объятия. Это влечение, маскируемое крайней степенью опьянения. Случайные поцелуи и прикосновения. Ну да, это всё было не взаправду. Тогда взаправду нельзя было. Но их так тянуло друг к другу…       Думая об этом, Юрий глушил подушкой тихий вой скорби. Он пытался отделаться тихой грустью. Иногда получалось. - Вот, Вить, как ты теперь популярен, - усмехнулся он однажды, перед тем, как выйти на сцену на Дворцовой. Был концерт Цоя. Без Цоя, конечно же, зато на Дворцовой. Люди кричали и ревели однообразной толпой. Ну и пусть. Пусть кричат. Ударяя по струнам, Юрий чувствовал незримое присутствие своего Витька.       Потом он, разумеется, напился. И ещё раз напился 21 июня, в юбилей Виктора. Поминал в одиночестве, чтобы никто не видел случайных слёз. Особенно близкие люди. - Да, Виктор Робертович, мы бы с тобой зажгли сейчас, - хриплым голосом бормотал Юрий, положив голову на стол. В нём плескалась уже почти целая бутылка водки. Он был до безобразия пьян, как бомж на ближайшей помойке. – Если бы не тот случай… Мы бы с тобой…       Монолог прервал стук в дверь. Это были точно не друзья и не родные, все знали, что лучше не приходить в этот день. Значит, соседи. Да, точно соседи. Слава Богу, дверь Юрий не закрывал. - Открыто! – заорал он на всю квартиру, не чувствуя в себе сил подняться. Его затошнило, и он закрыл глаза, уткнувшись в собственный рукав. Было уже плевать, кто там. Даже сам Господь Бог не заставил бы Юрия подняться и прекратить напиваться.       - Юрик, привет. Юрий не то что встал, он вскочил, а потом упал на пятую точку. Потому что такого быть не могло. В дверях комнаты не мог стоять слегка виноватый, в своей косухе и потрёпанных кроссовках, постаревший, но узнаваемый, и до боли живой Виктор Цой. Такого быть не могло, однако так и было. - Я жив. Простишь меня?