Холистическая рапсодия

- Ты опоздал! Оторвав руку от гитарных струн, Тодд обвиняющее тычет пальцем в Дирка, секунду назад появившегося на пороге студии – растрепанные волосы, сбившийся галстук (каким же надо быть придурком, чтобы добровольно таскать на себе эту удавку для офисного планктона каждый божий день!), раскрасневшиеся щеки, распахнутые глаза с совершенно детским выражением предвкушения чуда… «Бооже, лучше бы он вовсе не приходил!» - думает Тодд. Невозможный, невыносимый, раздражающий… Как с ним работать? - Не бухти, братец, - подает голос Аманда, поправляя одну из тарелок и настраивая двойную педаль для бас-барабана, - он всего на десять минут опоздал! - Простите-простите! – Дирк театральным жестом прикладывает руку к груди. – До сих пор не могу привыкнуть к разнице в часовых поясах! - Не мудрено. - Появившаяся из подсобки с кружкой кофе в руке Фара улыбается ему с искренней теплотой. – В Лондоне сейчас где-то шесть утра, или около того, верно? - Ага, где-то так, – отвечает Дирк, нервно комкая полу короткой куртки, на этот раз ярко-бирюзовой. Фара ставит кофе на полку с дисками и всякой мелочевкой и принимается настраивать свой старенький бас, подаренный отцом еще в отрочестве. Тодд уже в который раз думает, что ей нужна новая гитара, но выделить на нее деньги все никак не получается. Его собственный раритетный «Гибсон» достался ему совершенно случайно и почти за бесценок, неслыханная удача. На подобных гитарах играют профессионалы из высшей лиги. - Ну что, - обращается он к Дирку, временно меняя гнев на милость, - ты выбрал что будешь петь? - Ага. Думаю, «Strut» подойдет. Тодд поднимает бровь, молчит около минуты. Эта песня нравилась Стю, как и все, позволяющие продемонстрировать свою сексуальную раскрепощенность. Но Дирк… В нем сексуальной раскрепощенности примерно столько же, сколько в пасхальном зайце – милый мальчик при галстуке, любимец мам и бабушек… Что ж. Это его выбор, в конце концов. Дождавшись кивка от Тодда, Дирк снимает куртку, закатывает рукава рубахи и идет к микрофону. Тодд видит его спину, а когда Дирк оборачивается, то перед музыкантами из «Мексиканских похорон» предстает уже совершенно другой человек – собранный, словно пружина, вот-вот готовая разжаться и выстрелить фейерверком; спокойно и без оглядки уверенный в себе и в собственной неотразимости, без чрезмерного пафоса и эпатажа. Куда только и подевались его застенчивость и детская непосредственность. Эта метаморфоза оказывается настолько отвлекающей, что Тодд едва не пропускает первые аккорды. А следом… Следом все идет так, как будто они вместе репетировали уже много часов. Дирк непонятно чем – кожей, нутром, невидимыми рецепторами – чувствует каждый аккорд, словно пропуская его через себя. У него оказывается неплохой диапазон – нижний регистр звучит бархатисто, с мягким придыханием, верхний и средний с негромким, но уверенным звоном. - …Get on the floor, just let it drop Don't it feel good, don't it feel hot? Feel the fire within…, - пропевает он на выдохе, будто доверительно мурлыкнув на ухо невидимому собеседнику, и тут же резко берет выше, усиливает напор: - I wanna see you strut (strut, strut) C'mon walk for me Strut (strut, strut) How you wanna be… Визуализируя слова песни, подхватывает микрофон вместе со стойкой и делает шаг вперед, чуть качнув бедрами, а потом еще один и еще. Получается совершенно иначе чем у Стю – без нарочитого вихляния задом и откровенных ужимок, более сдержанно и, в то же время, более… многообещающе. Настолько многообещающе, что у Тодда вдруг пересыхает во рту, а сердце совершает некий замысловатый пируэт, и он на время выпадает из реальности, позволяя своим пальцам бегать по струнам на автопилоте. А потом песня заканчивается, и Тодд некоторое время сидит неподвижно, слыша сквозь звон в ушах восторженные писки Аманды и Фары, которые без стеснения тискают Дирка в объятиях.