Меч и посох

      Тяжелый меч обрушился на него всем своим весом. Каллен едва успел увернуться, и металл с оглушительным лязгом высек сноп искр из плит гранитного пола. Не дав ему ни секунды, чтобы опомниться, смертоносное оружие уже снова летело навстречу, свистящим взмахом заставив юношу отпрыгнуть спиной назад, что в полном обмундировании было делом непростым. Могучий двуручник порхал в руках своего не менее внушительного хозяина, словно невесомая деревянная трость, и Каллену оставалось только скакать на подобии кузнечика, уворачиваясь от стремительных выпадов и успевая следить только за тем, чтобы не пропустить сокрушительный удар. О том, чтобы попытаться атаковать самому, и речи быть не могло. Противник был невероятно силен, почти одного роста с молодым храмовником, но шире его в плечах раза в полтора, выносливый, как бизон, и быстрый, как дикий кот. В сочетании с прочной броней, в которую тот был закован с ног до головы, этот воин представлял собой внушающего трепетный ужас в сильнейших мужей монстра-убийцу.       Вот уже почти полчаса лейтенант Ларсен гонял Каллена по тренировочному залу, вызывая смешки и подначивания со стороны братьев по оружию. Тренировочный меч, хоть и тупой, в его руках казался не менее смертоносным инструментом, который уже оставил на броне юноши несколько вмятин, не говоря о выбитом почти в начале поединка из рук щите и сбитом с головы шлеме.       — Так и будешь скакать, как заяц, или, наконец, начнешь драться? — Гудел в своем шлеме порядком раздраженный лейтенант. Каллен, обливаясь потом и изо всех сил стараясь не выдать в полной мере своего ужаса, лихорадочно продумывал план действий. Создатель, да какой тут может быть план? Бросить меч, бежать и надеяться, что этот железный монстр за ним не погонится. Если он выживет, тут же отрубит свой длинный язык.       — Иди сюда и сражайся, щенок! — Пыхтел храмовник, в очередной раз всего на волос не достав Каллену до шеи. — Да прекрати вертеться! Ты воин или девица из дома терпимости?       Не слушать, просто двигаться, пока Ларсену не надоест за ним гоняться, или пока Каллен не упадет в обморок от обезвоживания. Меч просвистел возле уха, задев его самым кончиком. Кожу обожгло, и юноша, чуть замешкавшись, едва не поймал новый удар прямо по макушке. Да что же это такое. Ну, подумаешь, предложил он, чтобы вечно недовольный своими подчиненными Ларсен показал, как нужно сражаться. Неужели это был настолько богохульный вопрос, что его прямо здесь за него и казнят? Может, просто лечь, закрыть голову и пусть взбешенный лейтенант попинает его ногами, пока не успокоится? Не драться же ему, в действительности, с вышестоящим лицом. Да и как вообще драться с… этим?       Каллен неловко запутался в полах поддоспешной робы, рухнул на пол, ощутимо приложившись пятой точкой, и как раз успел поднять глаза, чтобы в полной мере оценить вид готовой обрушиться на него железной горы, из недр которой раздавался сотрясающий барабанные перепонки рев раненого медведя. Болельщики, как один, затаили дыхание в предвкушении зрелища размазанного по полу стального блина с вытекающим из его щелей храмовником. Время словно замедлилось.       В этот момент, как слышал Каллен от более опытных соратников, перед глазами должна была пронестись вся его недолгая и не особо богатая событиями жизнь. Но, то ли достойных упоминания событий в ней действительно не было, то ли ему, наконец, надоело развлекать толпу так называемых братьев и сестер, но вместо картин невинного отрочества перед его внутренним взором предстал четкий план действий. Неведомо откуда взяв силы, он извернулся змеей, переворачиваясь на четвереньки, подсек под ноги несущегося неумолимым тараном лейтенанта и, не поднимаясь, кувырком преодолел расстояние до выбитого из рук меча. Доспехи, хоть и немало сковывали движения, оказались достаточно гибкими, чтобы не оставить его на половине маневра дергать ногами на спине, подобно опрокинутому жуку. За спиной он услышал ласкающую слух трехэтажную ругань лейтенанта. Похоже, теперь он по-настоящему разозлился. Подхватив меч, Каллен стремительно вскочил на ноги и развернулся — как раз вовремя, чтобы сделать шаг в сторону от второй попытки Ларсена смести его весом, не забыв при этом подставить тому не самую благородную подножку. Пока матерящегося начальника поднимали сослуживцы, Каллен опрометью бросился к давно забытому на полу щиту — хвала Создателю, никем не подобранному. Теперь можно оставить бесчестные уловки и, наконец, вступить в бой.       Лейтенант содрал с головы шлем, явив зрителям красное перекошенное лицо и налитые кровью глаза. Он был похож на разъяренного буйвола, для полноты образа не хватало только выпускаемых из носа облачков пара. Издав соответствующий рев, он медленно, но неотвратимо, подобно сметающей на своем пути все живое снежной лавине, двинулся на молодого храмовника.       Каллен выдохнул и собрал в кулак всю волю. Сейчас у него был только один шанс. Все нужно сделать быстро, не давая противнику время подумать. Под замах сбоку он поднырнул, второй, с другого бока, пропустил в пальце от своего живота. Третий, нужный ему верхний замах, самый долгий и сокрушительный, он принял на крестовину своего меча. Тот жалобно лязгнул, рука в стальной перчатке онемела, но нужды в ней больше и не было. Защемив крестовиной лезвие двуручника, он направил массивный меч в пол слева от себя, опустив также и вцепившиеся в его рукоять мертвой хваткой руки лейтенанта. Не стоило Ларсену снимать шлем, но, как тот сам любил повторять, "твоя ошибка не моя проблема". Собрав последние силы, Каллен сжал крепче ремень щита и, описав полный разворот вокруг своей оси, нанес сокрушительный удар его железным выступом прямо по незащищенной голове опрометчиво замешкавшегося лейтенанта. Конечно, в последний момент он постарался замедлиться, но, похоже, храмовнику все равно досталось порядочно. Ларсен обрушился на пол, громыхая, как целая стойка с доспехами. Каллен присоединился к нему всего мгновением позже, хрипло дыша и обливаясь потом. Перед мутнеющим взглядом мельтешили какие-то насекомые, помахать рукой перед лицом Каллену помешало только полное отсутствие сил.       Болеющие, кто за лейтенанта, кто за молодого растяпу, храмовники притихли, не зная, как реагировать на такой исход. Каллену было откровенно все равно. Главное, что можно было больше не бегать. Лейтенант, похоже, испытывал примерно те же чувства, во всяком случае, лежал и хрипел он точно также. На краю путающегося сознания Каллена мелькнула мысль, а не слишком ли сильно приложил он командира по голове, но тут Ларсен издал какой-то звук, затем вяло прочистил горло и снова повторил его, уже чуть более членораздельно.       — Неплохо, пацан, — еле шевеля языком, промычал лейтенант куда-то в потолок.       Оценить всю торжественность момента — впервые на памяти Каллена суровый и язвительный лейтенант выдал что-то, похожее на похвалу — юноша не имел возможности, потому как готовился вот-вот потерять сознание, а то и окончательно отойти в мир иной, но за него это сделали соратники. Недоверчивая тишина утонула в одобрительных возгласах и лязге металла. Бойцов подняли, усадили на скамейки, принесли воды, половину которой вылили обоим прямо на головы. Лейтенант, похоже, обладал черепом, по крепости не уступающим его стальному шлему. Уже через несколько минут он стоял на ногах и, как ни в чем не бывало, разве что самую малость бледнее обычного, бодро выкрикивал приказы. Каллен же подобной аномальной выносливостью не обладал, и сознание, до сих пор нерешительно метавшееся от света к тьме, наконец, определилось с выбором и окончательно его покинуло.       Разбудил Каллена слепящий свет. Или он просто оказался первым, что вонзилось в вырвавшееся из объятий сна сознание юноши. Какое-то время он неподвижно лежал и жмурился, не решаясь открыть глаза, вдыхал запах свежих простыней и прислушивался к окружающим звукам. Звуков было непривычно мало — в густонаселенной Цитадели минуты тишины случались крайне редко, даже по ночам рыцарские казармы были наполнены какофонией храпов, ворчаний и бормотаний различных тембров и уровней громкости. Здесь же единственным, что долетало до чуткого слуха молодого храмовника, был странный, едва различимый шелест, раздававшийся через равные, довольно большие промежутки времени. Где-то на уголке памяти возникло нечто, что могло бы объяснить юноше природу этого шелеста, но мысли в голове ворочались крайне неохотно, причиняя ему почти физические страдания, поэтому Каллен предпочел расслабиться и просто слушать. Как ни странно, этот размеренный, неспешный, почти неразличимый звук успокаивал. Внутри появилось тепло, даже белесый свет, пробивавшийся сквозь веки, как будто стал похож на ласковые солнечные лучики. Он почувствовал, как снова проваливается в сон.       Подсвеченная темнота расступилась, постепенно, сначала мутные, затем все более четкие, проступили очертания комнаты. Стены, обитые досками светлого дерева, колышущиеся ситцевые занавески на большом распахнутом окне. Резное изножье детской кроватки. Пучки высушенных трав над головой. Запах луговых цветов, чистого льняного полотна и свежей древесины. Воспоминания вернули его в родной дом, в Хоннлит. Он увидел себя совсем мальчонком, нежащимся в собственной постели в погожий летний день. Еще слишком маленький, чтобы подрываться и идти выполнять домашние обязанности, даже слишком маленький, чтобы бежать играть в храмовников и отступников с братом и сестрами во дворе их небольшого, но уютного поместья. Сквозь пение птиц, шепот ветра и стук топора, колющего поленья, слуха мягко касался тихий шелест, который, в отличие от прочих звуков, раздавался совсем рядом. Повернув голову, Каллен увидел мать.       Она сидела рядом с его кроваткой в любимом кресле-качалке, обернув плечи в тончайшую шаль цвета осенней листвы. Солнце сквозь занавески-паутинки бросало золотистые лучики на ее светлую, мягкую, как летний мох, кожу. Ее длинные медовые волосы были собраны в небрежный пучок, и выбившиеся пряди на свету создавали впечатление неземного ореола вокруг ее головы. И весь облик женщины в тот момент был неземным, сказочным, завораживающим, она словно вся светилась каким-то божественным светом, недоступным пониманию несмышленого дитя, каким был ее маленький сын. Позже, спустя несколько месяцев, Каллен увидит на ее руках крошечный мяукающий сверток. Мать бережно отодвинет уголок и протянет сверток ему, показывая сморщенное, жмурящееся на свету розовое личико его новорожденной сестренки. Но это будет много позже, а сейчас она сидела рядом, не зная, что сын уже давно проснулся, и, склонив изящную голову над книгой, мерно покачивалась в своем кресле. Шелест переворачиваемых страниц убаюкивал.       Шелест переворачиваемых страниц…       Каллен дернулся и открыл глаза. И тут же пожалел об этом, зашипев от резкой боли, пронзившей мозг каленой иглой. Краем глаза молодой храмовник заметил движение, и, щурясь и прикрывая глаза ладонью, повернул голову. У изголовья его кровати кто-то сидел. Глаза, еще не привыкшие к яркому свету, различали только мутное очертание предположительно женской фигуры, пока что не подававшей голоса и, судя по всему, наблюдавшей за его, Каллена, потугами. Он попытался приподняться на локте, но и без того нечеткий мир тут же поплыл и завертелся, да так внезапно, что юношу замутило. Он со стоном бухнулся обратно на подушку, чувствуя себя жалким и беспомощным. По крайней мере стало понятно, что он в лазарете. Интересно, кого именно Ларсен подрядил тащить его бесчувственную тушу?       — Крепко тебя приложили, — негромко заметила фигура. Голос был явно женским, что подтвердило догадки Каллена, но, помимо этого, показался ему довольно знакомым. Каллен поморгал, пока зрение более-менее не вернулось в норму, и скосил глаза.       Элен сидела на обшарпанном стуле с жесткой спинкой, как всегда прямая, собранная, и смотрела на него спокойно и чуть насмешливо. На коленях у нее лежала раскрытая книга, а руки девушки покоились, чуть сцепленные кончиками пальцев, поверх желтоватых страниц. Каллен почувствовал неожиданную радость при виде юной чародейки.       — Да уж, неслабо, — отрицать очевидное было глупо. Он снова попытался привести себя в более вертикальное положение, но, как и в первый раз, голова немилосердно закружилась, а желудок — пустой, хвала Создателю — свело судорогой. Однако, молодой храмовник был настроен решительно, и, оперевшись дрожащими руками на низкое изголовье, он, наконец, сел, чувствуя себя одновременно и героем, и слизняком. Элен отложила книгу и помогла юноше облокотиться на поставленную ребром подушку.       — Не двигайся, — коротко приказала она и быстро убежала куда-то за пределы видимости Каллена. Вертеть головой он пока не решался. Вернулась девушка со стаканом какой-то красноватой жидкости, который тут же сунула ему в руки. По дну стакана курсировали какие-то темные катышки.       — Нечего делать такое лицо, это всего лишь разведенная настойка эльфийского корня, — чародейка состроила строгую мину, забавно нахмурив тонкие брови, и Каллен не сдержал улыбку, но почти сразу опомнился и уткнулся носом в стакан, едва не захлебнувшись. На вкус жидкость была чуть сладковатой и слегка пахла полевыми цветами. Удовлетворительно кивнув, Элен присела на край его кровати.       — Лейтенант Ларсен велел передать, что ты можешь остаться здесь до утра. Но на утреннем построении чтоб был как штык, — без сомнения, послание она передала дословно, даже слегка изобразила хмурое лицо лейтенанта, с которым тот обычно раздавал указания. И тут до него дошло. Каллен поперхнулся недопитой настойкой.       — Меня принес сам Ларсен? — Сдавленно прохрипел он, от изумления даже забыв смутиться за свою неловкость. Девушка только слегка приподняла брови и сдержанно кивнула.       — Он и еще одна храмовница. Она забрала твои доспехи, сказала, они будут там, где обычно. Надеюсь, ты поймешь, о чем речь, потому что я не стала уточнять.       Каллен отрешенно покивал и впервые с момента пробуждения опустил глаза на свою грудь. Абсолютно голую. Руки действовали быстрее, чем еще не до конца пришедший в себя мозг, и вот уже молодой храмовник прижимает к себе край одеяла, прикрываясь, как стыдливая девица, и отчаянно краснея. Лихорадочно попытался сообразить, на месте ли хотя бы исподнее. Вроде на месте. Хвала Создателю. Из леденящего ступора его вывел тихий смех.       — Не беспокойся об этом, у целителей нет пола, — пошутила Элен, поднимаясь с его кровати. Каллену понадобилось время, чтобы успокоить хаос в голове и, наконец, понять смысл ее слов. К тому времени девушка успела уйти с его пустым стаканом и вернуться с ним же, снова наполненным той же красноватой жидкостью.       — Так… ты теперь целитель? — Эта мысль почему-то показалась юноше странной. Магия исцеления представлялась ему чем-то большим, чем просто магия, так как она по определению не могла нести вред. Ведь так? Это больше походило на дар Создателя, чем на Его проклятие, каким магия виделась Церкви и всем ее последователям, и разве мог чародей, что обладал этой божественной силой, быть просто человеком или эльфом, отличающимся от других всего лишь более тесной связью с Тенью? Тут Каллен вспомнил старого, хмурого, морщинистого эльфа, заведующего лазаретом. Что ж, он мог и ошибаться.       — Я… Учусь.       Заминка была короткой, но юноша успел ее заметить, как и тень, промелькнувшую на лице чародейки, прежде чем оно приняло свое обычное непроницаемое выражение. Она подхватила со стула отложенную книгу и с глухим стуком водрузила на ее место стакан с настойкой. От ее благосклонного настроения не осталось и следа.       — Можешь остаться здесь на ночь или уйти, когда перестанет кружиться голова. В любом случае, выпей это через пару часов, — с этими словами девушка развернулась и вышла из лазарета. Каллен выдохнул, опустил одеяло. Дурак.       Холодное осеннее солнце уже клонилось к закату, когда Каллен вышел на опоясывающий вершину Цитадели балкон. Ветер с отчетливым привкусом зимы тут же забрался ему под рубашку, надув ее подобно парусу и пробрав до костей, но молодой храмовник даже не поежился. После духоты каменных стен холод только бодрил. Перед ним раскинулась искрящаяся озерная гладь, дальние берега которой терялись в голубоватой дымке на краю горизонта. Справа темно зеленым ковром расстелился хвойный лес с проплешинами облетевших лиственных деревьев. Где-то внизу должно было располагаться крошечное поселение, состоящее в основном из таверны да нескольких домиков трактирщика, лодочника и немногочисленных служащих Круга, но с высоты они терялись в разросшихся еловых лапах и были совсем неразличимы. Оно и к лучшему, на людей Каллен уже насмотрелся.       Он неторопливо подошел к каменным перилам, хранящим память сотен лет и прикосновения тысяч рук. Светлый гранит казался почти новым, нетронутым, словно не он веками рассекал сырой озерный бриз, словно не его шершавая твердь была свидетелем того, как творились судьбы и менялись жизни. Каждое утро, с первого дня службы, он слушал здесь каркающие команды лейтенанта Ларсена, дышал в такт натренированному дыханию соратников, краем уха улавливал крик птиц и шум неутихающего ни на миг ветра, но вот так, не обливаясь потом и не слыша гул крови в ушах, он оказался в этом месте впервые. Каллен глубоко вдохнул морозный воздух и облокотился предплечьями о перила. Мир и покой накрыли его мягким одеялом, вытеснив все переживания. Поразительно, он и не замечал, как был напряжен до сих пор. Наверное, с момента прибытия в Цитадель ему впервые удалось выдохнуть.       Гул пропитанной магией башни, вибрирующий на периферии слуха даже ночью, сюда не долетал. Был слышен только шелест разбивающихся о скалы волн далеко внизу, да отчаянные стоны последних птиц, еще не успевших улететь куда-нибудь на восток, в жаркий Ривейн или дурманящую Антиву. Поразительно, даже эти маленькие существа, бессловесные и неразумные, видели на своем недолгом веку больше, чем все жители Круга вместе взятые. А может, и жители всего Ферелдена. Конечно, ферелденцы — народ суровый, приземленный, ценящий синицу в руках и добрую сталь, будь то плуг или острый меч. И Каллен воспитывался точно таким же, сначала в родном доме, затем в лоне церкви, но почему-то мысли нет-нет, да улетали куда-нибудь далеко, в эльфийские леса, или подземные твердыни гномов, или в тропические джунгли Пар-Воллена, о которых слышал лишь мимоходом. Мечты — удел богатых, но, если бы не мечты, сейчас Каллен не стоял бы на этом продуваемом ветрами балконе над головокружительным обрывом, а объезжал бы с отцом деревни, наблюдая за подготовкой полей к зиме, или колол бы дрова во дворе, или читал вместе с младшими братишкой с сестренкой в маминой библиотеке, или… Щемящая тоска до боли сжала сердце. Пусть и сбылась заветная мечта, и он стал храмовником спустя годы обучения, но дом есть дом, сколько бы лет ни прошло.       Мысли Каллена вернулись в лазарет, к согревающему сну о детстве и матери. Давно ему не снилось ничего подобного. Если подумать, ему вообще ничего не снилось уже очень давно. Видимо, тяжелые тренировки и не менее тяжелая служба выматывали гораздо сильнее, чем Каллен себя убеждал. После трепки, которую ему задал сегодня Ларсен, юноше и вовсе бы следовало проваляться без сознания до самого утра. Не говоря о том, сколько дней еще следовало морщиться от синяков и ушибов. Однако, вот он, здесь, на ногах, здоров и полон сил, словно не его несколько часов назад колошматили тяжелым двуручником и валяли по полу, как мокрую ветошь. Неужели целитель Эйнан в кои-то веки действительно продемонстрировал на нем свои чудесные способности, а не просто помазал ссадины вонючим раствором, как это бывало обычно? Но целителя Каллен не видел, зато видел…       Элен. При мысли о юной ученице пустой желудок неожиданно потянуло вниз. Действительно, она ведь упомянула, что теперь учится на целителя. Значит ли это, что вместо библиотеки она будет все свободное время пропадать в лазарете, в этом стерильном логове старого эльфа, как его единодушно именовали в Башне? После того случая, когда девушка смягчила колючий нрав и приняла его помощь, Каллен невольно стал чаще замечать ее тонкую фигуру и смоляную косу в толпе учеников и чародеев — в трапезной, в коридорах, в библиотеке… Особенно часто он видел ее в библиотеке. Видимо, это место было для нее своего рода храмом, как для кого-то таким местом была Церковь. Он видел ее расставляющей книги, или что-то переписывающей, или читающей в углу, иногда в одиночестве, иногда в окружении ребятишек, слишком рано открывших свой дар и попавших в круг совсем юными. Каллен видел, с каким волнением они заворожено внимали ее мягкому, текучему голосу, и, прислушиваясь, различал слова, больше похожие на истории о древних богах, героях и дальних странах, чем положенные юным ученикам теорию магии или Песнь Света. Бывало, он и сам заслушивался, если в такие моменты служба забрасывала его на дежурство в библиотеке. Благодаря шлему он, к счастью, оставался неузнанным, безликим храмовником, и мог, не выдавая своего интереса, вслушиваться в чудесные рассказы, которые, видимо, и пробудили в нем тягу к новым впечатлениям.       Строго говоря, после того единственного раза они больше и не разговаривали, до сегодняшнего дня. Удивительно, что она вообще его узнала. Или ему так только показалось? В глубине души молодому храмовнику хотелось надеяться, что сегодня ее голос был не таким колючим, как зимний мороз, а взгляд вмораживал в пол чуть меньше. Но, даже если его надежды имели основание, своей неосторожной фразой — правда, юноша так и не понял, что в ней было не так, — он свел все ее благодушие на нет. Однажды, во время обучения в церкви, одна из тренирующихся с Калленом послушниц сказала, что он ничего не понимает в женщинах. Тогда она еще много чего наговорила, но общий смысл, кажется, был таким, и, что бы это ни означало, видимо, она была права. Каллен досадливо поморщился, затем глубоко вдохнул щекочущий ноздри ветер. Это не важно, ведь любые отношения магов и храмовников запрещены, так какой смысл беспокоиться, что думает о нем чародейка? Колючий воздух иголками прошил нос до самых мозгов, помогая освободить голову от мыслей. Мечты — роскошь для богатых и независимых, а здесь, в Круге, нет ни тех, ни других. Нужно смотреть правде в глаза.       Солнце уже скрылось за махровой кромкой леса, а резвящиеся в воздухе птицы разлетелись по гнездам, чтобы набраться сил перед предстоящим путешествием. Юноша задумчиво вгляделся в почерневшие воды притихшего озера. Доведется ли ему когда-нибудь увидеть мир за пределами стен Цитадели? Вряд ли. Не стоит даже тратить время на подобные мысли. Да и зачем? Орден — лучшее, что могло с ним произойти. Никакие далекие страны с их сказочными тайнами не смогут затмить мечту всей его жизни. Но, по крайней мере, слушать о них ему никто не запрещал.       Почувствовав, что холод уже добрался до самого нутра, Каллен отстранился от перил и скрылся в глубине Башни.