Перекресток

Джим осторожно прижимает пальцами бархатистый мешочек, внимательно прислушиваясь к шелесту его содержимого; давление ослабевает за пару мгновений до того, как должен послышаться тихий треск сухой травы. Брюнет наклоняется, принципиально не поднося металлическую коробочку выше, и жадно вдыхает едва различимый пряный шлейф с долгоиграющей мятой на самой поверхности. Запах приятный, однако, ржавчина, пошедшая тонкой каймой по железным краям, заставляет скривиться, в забавной манере морща нос. Выложенные на раскрытую ладонь косточки чертят собой геометрические фигуры, в большинстве своем, неправильные эллипсы. Джеймс неторопливо выстраивает из них перевернутую звезду, а затем просто переворачивает руку, позволяя чьим-то выбеленным останкам вторить затихшему травяному шелесту своим глухим падением. Эта системность, она как особая игра. Действия только в такой последовательности, хотя подобное не прописано ни в одном сатанинском мануале, только будучи завернутыми в искрящуюся фарсом фольгу из ритуальных танцев на мнимом дне бездонных зрачков. Мориарти любит свою идеализированную системность. На самом деле, если приглядеться, в любом созданном им хаосе есть порядок. Это не претит законам мироздания. К великому сожалению. Две позолоченные, старинные и явно слишком ценные для того, чтобы готовиться к таким похоронам монетки находят пристанище поверх пары щепоток никак не желающей высыхать земли. Небрежный талый запах полностью перебивает сладковатую мяту. - Почему две? – Себастьян тихо курит в приоткрытое окно серебристого Форда, искоса наблюдая за тем, как тонкие пальцы поглаживают гладкий металлический саркофаг. - Потому что у меня два желания. Последней в коробочку опускается фотография, укрывает как мантией все остальное от посторонних глаз. На этой карточке Джеймс странный. Его смеющимся глазам от силы лет двадцать - снимок, наверное, раньше был неотъемлемой частью первых водительских прав, - нет ни намека на поломанную улыбку, нет ни намека на нервные подергивания плечами. Нет вообще ни единого намека. Все слишком открыто, все на виду. Никакого подтекста. Откровенность в выцветших тонах. Брюнет перевязывает коробочку атласной траурной лентой, всенепременно вытащенной из какого-нибудь погребального венка, а затем выскальзывает из машины. Полковник наблюдает за прогулочным шествием беспристрастно, любопытство выдают только выбивающие на руле мягкую дробь пальцы; он не видит, как Джим блаженно жмурится, вымеряя свои одиннадцать шагов до перекрестка. Под ногами катается округлая галька, поэтому, присаживаясь на корточки, Мориарти даже рук не пачкает, пока выкапывает неглубокую могилу для своего творения. Вымурлыкивание себе под нос Шопена не обязательно, но вкупе с промозглой предрассветной водой, что застоялась в воздухе, это ощущается весьма антуражно. Моран не замечает тлеющий на пальцах окурок, цепко следя за тем, как худощавая фигура выпрямляется, прячет подмерзшие руки в карманы черного плаща и замирает. Вместе с Джеймсом замирают и стрелок, и циркуляция воздуха, и звуки, и время. Шумный выдох, свидетельствующий о том, что мимолетная кататония спала, блондин себе позволяет только спустя пару минут, одновременно с тем, как Джим в излюбленном жесте заинтересованно ведет головой, наклоняя ее к плечу. Себастьян не уверен, для кого все это представление – то ли гений решил поставить маленькую пьесу для хищника, которому никогда не надоест подобный театр, то ли для себя. Хотя, в принципе, подобная конкретика не важна, куда важнее то, что Мориарти ведет себя так, будто действительно слушает кого-то. Моран готов поклясться, что тонкие губы только что гнулись в усмешке и произносили какие-то бессловесные фразы. - Сам Сатана лично почтил Ваше Высочество своим присутствием? - Величество, - отмахивается Джеймс, каким-то болезненно любовным взглядом прощаясь с умертвившим в себе тщательно выхоленную железную коробочку перекрестком. – Поехали. Мотор заводится с утробным рычанием. - А в ответ на два желания тебе не сказали, что ты зазнавшийся ублюдок? - Я попросил умереть после тебя, - Джим прикрывает вымотанный полуночными поездками зевок бледной ладонью, а полковник снова закуривает, вплетая в эту прозрачность контрастно дрогнувшее пламя. – Чтобы меня было кому встретить. Ты же знаешь, у меня проблемы с топографией. Стрелок дергает уголками губ в усмешке, плавно выруливая с хрустящего под колесами щебня на гладкий асфальт. - И чтобы именно ты сжигал меня на Адовых кострах. В конце концов, разве я могу кому-либо еще подобное позволить? Себастьян закатывает глаза. Забавные все же у этого мальчишки игры.