Сам того не зная

Стоило тебе только подумать о нем, как он вдруг начинает возиться у тебя под боком, будто услышал твои мысли. Пальцы у него тонкие и в свете лампы, укрепленной над кроватью, кажутся голубоватыми. «Спит, наверное», - думаешь ты, оборачиваясь к нему. И да, так и есть. Он спит, привалившись к тебе, - лицо безмятежное, светлые волосы слегка взъерошены. Теперь он ночует у тебя даже чаще, чем в те дни, когда жил здесь. Это должно бы бесить, но как-то так вышло, что со временем он перестал тебя раздражать. Ты, вероятно, не перестанешь удивляться этому факту до того самого дня, когда он исчезнет. (В сущности, он тебе даже не слишком нравится, - думаешь ты, отхлебывая «Эвиан» из бутылки. Он настырный, несносный, и... ну ладно, и еще он охуенно горяч. Он здорово движется в танце, и он художник – но и полотно одновременно: ты можешь раскрасить его синими-белыми-золотыми огнями «Вавилона», а губы из розовых сделать пунцовыми. Но это не значит, что он тебе нравится. Вовсе нет). Ты наливаешь себе виски, и тут он поднимает голову и говорит: - А мне? Судя по голосу, он даже толком и не проснулся и не вполне осознает, чего именно просит. И ты даже задумываться не хочешь, как так получается, что он всякий раз просыпается именно в тот момент, когда тебе есть, чем поделиться. - Рано тебе пить, - говоришь ты и все равно наливаешь еще одну порцию. Со стаканами в руках ты возвращаешься к постели и садишься поверх одеяла, привалившись спиной к подушкам. Он совсем сонный, и потому его стакан ты ставишь на тумбочку. Он же лишь смотрит на тебя, и взгляд его исполнен неприкрытого обожания. Может, вот поэтому ты все никак не можешь заставить себя его вытурить. А вместо этого зачем-то сидишь и смотришь на него. А он тихо задремывает рядом – глаза полуприкрыты, губы разомкнуты, грудная клетка вздымается и опадает – вдох-выдох, все глубже, все размереннее. Он слишком сонный, не поймет, что ты смотришь. А даже если и поймет, утром не вспомнит. И все же это странно – вот так просто смотреть, и потому ты отводишь глаза и принимаешься разглядывать янтарную жидкость в стакане и сине-белые отблески света на полу. (Есть что-то такое в искренности, особенно, в его искренности. Ты даже не знаешь, нравится она тебе или нет. Ясно одно – пробирает эта штука до печенок. И вот тоже непонятно, нравится тебе это или нет). Отпив примерно половину стакана, ты снова оглядываешься на него. Вот теперь он проснулся, смотрит на тебя широко раскрытыми глазами. Пальцы его машинально сжимаются, а потом ложатся тебе на бедро. - Я так и думал, что ты позовешь меня к себе, - говорит он этим своим хитреньким тоном. – А знаешь, почему? Пальцы лениво вырисовывают узоры у тебя на ноге, руки у него холодные - но и горячие одновременно. Все это, наверное, нравилось бы тебе куда больше, если бы ты не догадывался, к чему он клонит. - Потому что для восемнадцатилетнего ты неплохо отсасываешь? – фыркаешь ты в стакан. Он улыбается и устраивает голову у тебя на бедре. - Неа. Вторая попытка. Такой нахальный. Такой самоуверенный. Ты должен бы злиться до чертиков, но вместо этого улыбаешься, прихлебываешь виски, а свободной рукой гладишь его по волосам. (Никто не сможет сказать, что ты его не предупреждал. Ты с самого начала втолковывал ему, что к чему, но он все равно от тебя не отставал – и посмотрите-ка, чем все кончилось. Он так и не поймет, что ты был прав, пока не станет слишком поздно. А, может, уже стало. Cлишком поздно). - Потому что... ты меня любишь, - бормочет Джастин, снова проваливаясь в сон. Такой теплый, даже через одеяло чувствуется... (Ты не веришь в любовь. Никогда не верил...) Ты подносишь стакан к губам и допиваешь остатки виски, глядя в темноту.