ничего

       Вону о любви только сказками-небылицами, но знает, что такое не к лучшему другу. У Вону целый мир в легких колет, кидается из крайности в крайность, но не к лучшему другу.        Мингю улыбается, а у Вону внутри целая вселенная в черную дыру.        Для улыбок слишком больно, а не улыбаться не выходит, терпеть эту боль — самая простая вещь в мире. Проще только ничего, а у Вону из ничего вся вселенная, а на ее краю Мингю, улыбается, разбрасывая черные дыры, словно совсем плевать ему на прекрасные звезды и планеты.        Исходя из всего Вону приходит к себе, но забывает с чего начинал. Оборачивается, а там Мингю все так же улыбается, ломая очередные планеты, как будто этому его жизнь посвящена. А Вону не больно от этого совсем, потому что у него целая вселенная из огромного ничего. — Хен, я влюбился, — говорит Мингю, поглощая окончательно, улыбается весь в мечтах, смотрит в окно, будто вот сейчас объект его воздыхания где-то в небе.        А Вону ломает какой-то там тысячный раз, а из ничего вселенную уже едва ли сделаешь. Пара звезд, может, одна жалкая планетка, помашет рукой и в черную дыру.        Смех такой же простой, как и улыбки, проще, чем кажется, когда читаешь всякий абсурд. А Вону абсурда начитался достаточно, что мифы о любви, что сказки-небылицы. Вону такой же абсурд, потому что у него пара звезд из огромного ничего, а может, одна жалкая планетка. На планетке той, Вону хочет сказать, огромный-большой сад, а в нем, одна трава, цветы не растут, да куда им там, до травы не дотянут, все просто, просто, просто. — Хен, у нее улыбка такая… — вздыхает Мингю, а Вону бы шипеть, как коту, закрыться, но он слушает, просит больше рассказать, мол, интересно.        У Вону все всегда в порядке, даже когда вселенная огромная, но она из целого ничего, а ничего не может быть в беспорядке. Вону заботится о своем ничего больше себя. Сынчоля это напрягает, а Вону в порядке настолько, что ему бы улыбаться-смеяться, да шутки несмешные шутить.        Сон пустая трата времени, а пальцы по клавиатуре тап-тап-тап. Не тексты какие-то там, не к камбэку вовсе, да не к песне совсем. У Вону своя сказка-небылица, а может и миф о ничего, вселенной и черных дыр из улыбок.        Сынчолю уже как-то не до улыбок и смеха, у Вону откровенно крыша едет, глюки в виде огромных кораблей по середине комнаты и только певучий голос о каком-то ничего. Вону не пьет никаких таблеток, просто не спит, не двигается, не дышит, может, тоже. Сынчоль бы не удивился. — Хен, ты какой-то странный, — Мингю волнуется сам не на шутку, а Вону улыбкой, глазами-полумесяцами и ему как раз на шутку.        Никто не удивляется, когда Вону становится ничем. Испаряется из общежития, из компании, из группы. Только Мингю вздыхает все о лучшем друге, а у Вону не к нему, не за ним и уж точно не о нем.        У Вону книга целая про ничего, никаких уверток и уже не до улыбок и глаз-полумесяцев. Фанаты осуждают, любят и ненавидят одновременно, а Вону только сказками-небылицами, да в черные дыры сам кидается. — Хен, твоя книга мне очень понравилась, — говорит Мингю, улыбается, кидая эту свою дерьмовую черную дыру прямо в лицо, а Вону не улыбкой, безразличием, подписывает, и говорит уходить, очередь на подписи довольно большая.        У Вону ничего и ничто на всю маленькую планетку, в которой огромный-большой сад с одной травой, не до цветов совсем, куда им там, чтоб портить прекрасное.        Мингю не понимает, не осознает, не хочет принимать, даже после вывернутой души на страницах. Не его лучший друг, не к нему, не о нем. Сынчоль только головой мотает, губы поджимает и говорит своим голосом-разочарованием: «о тебе». Но у Мингю к Вону совсем не черные дыры, а целая вселенная, сделанная из улыбок, смеха и доверия, у Мингю к Вону дружба — чистая, искренняя.        У Вону к Мингю — ничего.